В.М. Межуев

О душе и теле

(ответ А.Д. Майданскому)

На вопрос, кто мыслит — душа или тело, я бы ответил так: мыслит «я» (ego), «я мыслю». Мыслить, согласно Декарту, — это и значит существовать, причем существовать в качестве «я», а не просто человека, ибо человек не только мыслящее, но и телесное существо.

Что человек состоит из двух субстанций — животной и божественной, тела и души («полузверь, полуангел»), знали задолго до Декарта, этот тезис лежит в основе всего христианского вероучения. Но быть человеком и существовать в качестве «я» — не одно и то же. «Я» существует, потому что мыслит, а человек существует в силу наличия у него души и тела. Мыслящее «я» не нуждается в теле, но и не существует вне человека, который без тела обойтись не может. Чем же в таком случае является это «я»?

Представление о том, что мыслит душа, означает отождествление мышления с духовной деятельностью. Но как понимать саму духовную деятельность? Ведь она — не только психика, изучаемая в психологии, но и логика, без которой немыслим процесс познания. Если душа — это психика, то откуда тогда логика? Логика не выводится из психики, и объяснять процесс мышления, базируясь только на данных психологии, как доказал Гуссерль, значит отрицать именно духовный характер мышления, натурализовать его. Этим не отрицается роль психики в процессе мышления (как и психологии в изучении этого процесса), но что она может объяснить в природе мыслящего субъекта?

Я вообще не уверен, что к психике применимо понятие субъекта. Психология имеет дело с эмпирическим индивидом, наделенным от природы органами восприятия и чувствования, т.е. телом с его физиологическими и психическими функциями. Субъект же мышления («я», по Декарту) совершенно свободен от природной необходимости, существует в ином измерении, чем физические тела и организмы. В немецкой классической философии он получит название трансцендентального субъекта, «чистого Я», абсолютного духа и пр. Человек — мыслящее существо, но мышление у Спинозы — атрибут все же не человека, а Бога, т.е. вне человека находящейся субстанции, тогда как у немецких философов мыслит только человек, но не как эмпирическое, а как разумное существо. Для Маркса же таким субъектом является общественное существо, создающее своим трудом все богатство своих отношений с миром и другими людьми.

Мыслит, с этой точки зрения, не конкретный эмпирический индивид, а общественный индивид, каким он предстает в результате своего исторического становления и развития. Мыслить — это не просто что-то знать о мире, но обладать самосознанием, сознанием собственного «я», которое дается человеку в результате определенных мыслительных усилий и действий Человек потому и субъект, что не просто мыслит, но буквально создает, производит свои мысли и идеи («производство сознания»), руководствуясь правилами и законами логики. Законы логики — своеобразная технология мыслительной деятельности, которая находиться в соответствии с всеобщими законами человеческой деятельности. Субъектом мышления является, следовательно, человек не как природное существо, а как продукт и результат своей собственной деятельности. Его не обнаружишь посредством наблюдения над отдельным индивидом — он дан в опыте постижения этим индивидом всей совокупности создаваемых им самим общественных связей и отношений, т.е. в опыте не психологического, а социально-исторического анализа. В этом, на мой взгляд, и состоит главная сложность решения данной проблемы в марксизме.

Тезис о связи труда и мышления приобрел в нашей философской литературе характер всеми повторяемой банальности. На эту тему пишут многие (в частности, ей была посвящена вышедшая еще в советские времена монография М.Б. Туровского), но при этом не всегда учитывается, в чем именно Маркс усматривал эту связь. Труд как «обмен веществ между человеком и природой», как преобразование вещества природы в полезный для человека предмет сам по себе еще не содержит никакой необходимости мышления. В этом смысле и животные трудятся (охотятся, создают запасы пищи, роют норы, вьют гнезда и пр.). В отличие от животных человек, однако, способен создавать не только то, в чем нуждается сам или его прямое потомство, но и в чем нуждаются другие, с кем он не связан ни узами кровного родства, ни территориальной близостью. Тем самым он способен трудиться в меру не только своей органической потребности, но и общественной необходимости, движимый не бессознательным влечением или инстинктом, а осознанной целью. Создаваемый индивидом предмет, вырванный из прямой связи с его органикой, и предстает перед ним в виде такой цели, которая как закон направляет весь ход его трудовой деятельности. В отличие от животных с их органической деятельностью человек способен трудиться по «мерке любого вида», т.е. универсально, что и фиксируется в идеальных формах его мышления. Какова же природа этой универсальности?

Создавая для других, человек создает вместе с тем свои отношения с другими. Здесь мы подходим к тому, что Маркс считал своим главным открытием. В процессе труда человек создает не просто полезные для себя вещи — продукты питания, одежду, жилище, орудия труда и пр. (об этом знали задолго до Маркса, и в этом не было никакого открытия), но свои отношения друг с другом, следовательно, себя как общественное существо. В письме к Анненкову от 1846 г., содержащем критику Прудона, Маркс писал: «Г‑н Прудон очень хорошо понял, что люди производят сукно, холст, шелковые ткани, и не велика заслуга понять так мало! Но чего г‑н Прудон не понял, так это того, что люди сообразно своим производительным силам производят также общественные отношения, при которых они производят сукно и холст». К этому Маркс добавляет: «Еще меньше понял г-н Прудон, что люди, производящие свои общественные отношения, соответственно своему материальному производству, создают также идеи и категории, то есть отвлеченные, идеальные выражения этих самых общественных отношений». Маркс открыл тем самым общественную природу труда (или общественный труд), заключающуюся в его способности производить не просто полезные вещи, но в форме вещей отношения между людьми.

Сознание, высшей формой которого является мышление, есть способность людей выражать созданные ими общественные отношения в форме идей и категорий, в идеальной форме. В таком качестве оно присуще индивиду не от рождения (подобно тому, как ему присущи остальные его психические качества и свойства — темперамент, характер и пр.), а буквально вырабатывается, производится им в процессе общения с другими людьми. Маркса, как я понимаю, интересовало не вообще сознание, а общественное сознание, т.е. сознание как предмет не психологии, а социальной теории. Поэтому и человек мыслит у него не просто в силу наличия у него души (психики), а по причине своей способности к производству себя в качестве общественного существа, предметным выражением чего и является культура. Культуру Маркс называл «неорганическим телом человека». Органическое тело человека, конечно, не мыслит, но способность к мышлению по законам логики, несомненно, задается ему «неорганическим телом», т.е. тем, что для Э.В. Ильенкова и было синонимом «идеального». Важно лишь понимать, что таким телом является не природа, а культура, в которой и следует искать разгадку тайны человеческого мышления. Можно сказать и так: мыслит не природа, а культура, точнее человек в той мере, в какой он сформирован по логике самой культуры.

В решении этого вопроса следует, на мой взгляд, избегать двух крайностей, в которые, как мне кажется, систематически впадают наши философы. Они со мной, конечно, не согласятся, но я и не собираюсь их переубеждать. Первая крайность заключается в переносе Марксовой теории деятельной природы мышления  в область психологии, в попытке найти ей чисто психологическое подтверждение. Советская школа психологии в значительной своей части и не без влияния философов исходила из признания решающей роли предметной деятельности в формировании человеческой психики и мышления, что приводило, в конечном счете, к утрате психологией своего собственного предмета и метода. За деятельностью исчезала психика. Вмешательство – зачастую недостаточно компетентное — философов в психологию (как, впрочем,  и их вмешательство в другие науки) не всегда было ей на пользу. Так, пытаясь преодолеть эмпиризм и позитивизм психологического знания, философы превращали его порой в разновидность чисто философского знания. С другой стороны, излишняя увлеченность философов психологической проблематикой, порой отождествлявших гносеологию с психологией, приводила к естественнонаучной, натуралистической вульгаризации философского знания.

Есть и другая — менее очевидная — крайность. То, как Маркс понимал сознание и мышление, выводило его в их анализе за пределы философии, в область социально-исторической науки. Вопрос об отношении бытия и сознания, материального и духовного, считавшийся в философии основным, является, согласно Марксу, не теоретическим, а практическим вопросом. Решается он посредством не философского доказательства превосходства материи над духом, тела над душой (так его решали французские материалисты) или их тождества (как в философии идеализма), а упразднения общественного разделения труда на материальный и духовный труд. Изменится характер труда, и вопрос, так долго мучивший философов, решится сам собой — вот ответ Маркса. Вообще понятиям «материя» и «дух» Маркс явно предпочитал понятия «материальное» и «духовное». В грамматическом смысле они — не существительные, а прилагательные, в философском – не субстанции, а атрибуты. Отсюда и отсылка к Спинозе. Но в отличие от него материальное и духовное для Маркса — коренные свойства, стороны единой и целостной человеческой практики, вначале совершенно неотличимые друг от друга и лишь затем — в ходе общественного разделения труда — разошедшиеся между собой. В истории, а не в психологии и философии следует искать материалистическое решение вопроса о субъекте мышления. За пределами истории он неизбежно будет решаться либо в духе натурализма (вульгарного материализма), либо в духе идеализма. С этой точки зрения, отстаивать в этом вопросе позицию «умного материализма», оставаясь в пределах философии, уже невозможно: на смену философскому материализму должен придти исторический материализм, научная теория истории, которую Маркс никогда не считал философией, даже философией истории. Если Конт — родоначальник позитивизма – хотел заменить философию социологий, то Маркс искал ей замену в материалистическом (научном) понимании истории. О том, что истмат — не философия, а научная теория истории (подобная, например, теории Дарвина в биологии), я писал еще в студенческие годы.

Вы совершенно справедливо критикуете Л.К. Науменко с его идеей «мыслящего тела» за вульгаризацию материализма. Подобная вульгаризация явилась, на мой взгляд, прямым следствием попытки обоснования материалистической теории познания через обращение к психической, а не социально-исторической деятельности человека, т.е. к психологии, а не к историческому материализму. Традиционная нелюбовь наших философов к истмату — наиболее догматизированной и идеологизированной  в советское время части марксизма (точнее, не части, а самой его сути) – сыграла с ними злую шутку, заставив доказывать свою приверженность диалектике и материализму на материале наук, менее всего нуждающихся в том и другом. Отсюда же и увлечение «философскими проблемами» естествознания, ставшее причиной роста популярности позитивизма и неопозитивизма. Хотели навязать ученым-естественникам диалектику и материализм, а получили прямо обратный результат. В итоге человеческая история, ценность которой, естественно, на словах никем не отрицается, полностью исчезла из поля зрения мыслящих марксистов, а заодно исчезло и понимание ими истинной природы материализма и диалектики. Диалектика превратилась в логику и теорию познания всего на свете, а материализм — в доказательство превосходства природы над культурой, материального над идеальным, телесного над духовным. Какой уж тут Маркс, здесь и от Спинозы ничего не осталось.