А.Д. Майданский

О мыслящей себя Природе и идеальной реальности

Вопросы философии, 3 (2004), с. 76-84

В простом понятии мышления различаются три абстрактных момента, три чистых формы его бытия. Сначала мышление являет себя нам как нечто единичное, как принадлежность мыслящего индивидуума, мое персональное «я». Далее, мышление выступает в качестве особенного признака человеческого рода, общества, как форма общения многих индивидов. И наконец в своем всеобщем виде мышление определяется как атрибут Природы, этой бесконечной и вечной реальности. Это последнее, всеобщее определение мышления и станет предметом нашей штудии.

I

Мышление как атрибут Природы, разумеется, нельзя представлять себе по образу и подобию конечного, человеческого мышления. И уж меньше всего стоит судить о нем по мерке индивидуального «я». Между этими двумя формами мышления не больше сходства, чем у созвездия Пса и лающего животного, как образно выразился Спиноза. Что же такое это мышление-атрибут, Мышление с большой буквы?

Скептик, доверяющий лишь собственным чувствам, и то не вполне, наверняка сочтет такое Мышление метафизической химерой. Так как оно в принципе не может стать предметом чувственного опыта. Тут скептик прав. Предметом нашего опыта могут быть только конечные вещи, существование которых ограничено в пространстве и времени. А Мышление является атрибутом вещи абсолютно бесконечной.

Далее спрашивается, коль скоро Природа мыслит, то что она мыслит? Самое себя, больше нечего. Это отношение к себе, действие в себе и на себя самого как на нечто иное, отличное от себя, — неотъемлемый момент понятия бесконечного. Еще одна химера, на сей раз логическая, решит, должно быть, наш здравомыслящий скептик, чтящий закон тождества.

Что же, давайте согласимся призвать на подмогу здравый смысл. Он подсказывает, что, как всякие нормальные противоположности, конечное и бесконечное не существуют и даже не могут быть мыслимы по отдельности, одно без другого. Так, в геометрии всякую конечную величину, отрезок или фигуру, можно помыслить лишь при условии, что прежде дана неограниченная прямая линия или плоскость. Прямую мышление скальпелем абстракции рассекает на отрезки, из плоскости «вырезает» всевозможные фигуры. Следовательно, конечное может существовать и мыслиться лишь в качестве модуса, или «отрезка», бесконечной реальности.

По своему понятию бесконечное «первее» конечного, говорил Декарт, в одном лице великий философ и геометр. Однако и бесконечное не может существовать отдельно от конечных вещей, так сказать, в чистом виде. Бесконечное существует только в конечной форме. Природа мыслит себя не иначе, как через посредство конечных мыслящих существ, а не прямо и непосредственно, наподобие Господа Бога.

Мышление в этом плане есть не что иное, как особая форма выражения бесконечной Природы в мире конечных вещей. Вот теперь мы подошли к сути дела. В чистом виде проблема формулируется так: в чем заключается отличительная особенность мышления как формы выражения природы вещей? Эту характерную черту мышления два тысячелетия тому назад философы обозначили термином идеальное.

II

Какое же выражение природы вещей вправе именоваться «идеальным»? Только чистая, предельно точная и адекватная форма выражения, в которой нет ничего, что хоть на йоту искажало или затемняло бы сущность данной вещи. Еще Платон увидел, что мысль мысли рознь, что далеко не всякая из них выражает сущность своего предмета, и уж тем более не всякая мысль схватывает эту сущность в чистом виде, не примешивая к ней ничего «от себя» или от посторонних вещей. Между тем лишь такие, абсолютно чистые выражения сущности вещей в мышлении относятся к категории идей.

Взглянем теперь на дело со стороны уже не отдельных вещей, а Природы как таковой, и сравним идеальную форму ее бытия, Мышление, с формой материальной.

В Материи, в мире движущихся, живых и неживых тел, вечные и бесконечные законы Природы осуществляются косвенно, через взаимное действие бесчисленного множества вещей. А в мире идей те же законы реализуются прямо и непосредственно – в действиях одной, конечной вещи, которые строятся сообразно природе всех прочих вещей, ex analogia universi (по образу вселенной), говоря языком Спинозы. Эту универсальную форму деятельности он считал отличительным признаком «вещи мыслящей» (res cogitans).

Всякая материальная вещь, тело, сталкиваясь с другими телами, всегда в разной мере зависит от них. Одни из этих внешних тел отвечают природе данной вещи и помогают ей раскрыть свой потенциал, другие же, напротив, враждебны ей. Последние нарушают собственную форму движения и деформируют структуру данной вещи, мешая ей реализовать свою конкретную природу. В конечном счете на всякое тело воздействует, давит вся Вселенная. Вот почему в физическом мире не встречаются идеально-чистые линии и формы бытия. Ни одна вещь здесь в принципе не способна выразить свою сущность в полной мере, она может лишь приблизиться к своему идеальному состоянию, но достигнуть его — нет, никогда. Между наличным бытием и сущностью конечных вещей зияет тут пропасть бесконечности. Такова, в самых общих чертах, форма осуществления законов Природы в мире движущейся Материи.

Однако, как в мире товаров непременно находится идеальный товар-эквивалент, способный адекватно выразить стоимость всех прочих товаров, так и в физическом мире имеется такое тело, чья форма движения позволяет адекватно выразить форму любого другого тела. Мыслящая вещь превращает формы бытия всех прочих вещей в формы своей собственной деятельности, очищая и присваивая их. Она рассекает плоть наличного бытия, обнажая сущность вещи и представляя ее в идеально-чистом виде, отдельно от самой вещи, которой эта сущность принадлежит. Там, где сущность вещи А получает такое своеобразное «инобытие» в поле деятельности вещи В, мы встречаемся с феноменом идеального.

Мыслящая вещь есть идеальное «зеркало мира», speculum mundi. Ее «неорганическим телом» делается вся бесконечная Вселенная — от элементарных частиц и молекул до звезд и галактик. Создаваемые ею предметы культуры суть «деньги» Природы, на которые обменивается, впервые получая при этом свое идеальное выражение, сущность всякой конечной вещи и — самой бесконечной Природы.

В мире Мышления единство Природы проявляется не только в форме взаимной связи вещей, но также и непосредственно, в виде одной, конкретно-всеобщей идеи — идеи Природы как таковой. Обладание этой бесконечной идеей отличает мыслящую вещь от не‑мыслящей (хотя бы и одушевленной), и человек действует как мыслящее существо, лишь действуя в согласии с законами природы, по мерке идеи Природы. В этом смысле Мышление есть не что иное, как развертывающая свое бесконечное содержание идея Природы.

III

Идеальное есть представление, писал Э.В. Ильенков. Это такое отношение вещей, в рамках которого вещь В превращается в представителя сущности вещи А, словно зеркало отражая природу последней 1. При этом собственная природа вещи-зеркала, В, ни в коей мере не примешивается к природе представляемой ею вещи А. Только в этом случае отношение вещей А и В оказывается идеальным в настоящем смысле слова.

В «Капитале» эта схема идеального представления описывается латинским выражением quid pro quo — одно вместо другого. Речь там шла о «зеркальном» (т.е. идеальном) характере товарной формы, отражающей общественную природу человеческого труда как натуральное свойство созданных трудом вещей, товаров.

Термином «идеальное», впрочем, может обозначаться и нечто иное. У Платона и Гегеля это — сама природа вещей, всеобщие законы их бытия. Для эмпириков идеальное есть психическое или физическое состояние человеческого индивида. Мих. Лифшиц предпочитает именовать «идеальным» нормы или образцы, к которым стремятся приблизиться в своем наличном бытии все вещи. А у Ильенкова этим термином обозначается отношение между по меньшей мере двумя разными вещами, одна из которых адекватно представляет сущность другой (а не свою собственную).

Наверное, глупо было бы стараться закрепить за термином «идеальное» какое-либо одно значение. Дело ведь не в словах, а в стоящих позади них понятиях.

Если принять определение Лифшица, то мало кому придет в голову отрицать, что «идеальное есть во всем» 2. Разумеется, у всякой вещи есть своя мера, которую она стремится выразить в наличном бытии. Разве Ильенков оспаривал эту тривиальную истину? Проблема не в том, у всех ли вещей имеются такие «нормы и образцы» — ясное дело, у всех. Это совсем не та проблема идеального, которую решал Ильенков. Это вообще никакая не проблема.

В терминологии Ильенкова все эти образцы и нормы, которые Лифшиц обозначил термином «идеальное», как таковые вполне материальны. Материя, не располагающая такими всеобщими формами бытия, неминуемо превратилась бы в Аристотелеву «первичную материю», о которой ничего вразумительного и сказать-то нельзя. Что у нее остается за вычетом всеобщих форм и мер, которые Лифшиц зачислил в категорию идеального? Остается, так сказать, «шелуха» бытия, одни только внешние, случайные и несущественные формообразования, которые ни у одного знакомого с философской классикой человека не повернется язык назвать «реальными». Таким образом, позиция Лифшица логически равнозначна утверждению простого, абстрактного тождества идеального и реального. Если идеальное есть «истина вещей», veritas rei, значит все остальное, неидеальное, лишается истинного бытия, удаляясь в небытие.

Идеальная форма вещи есть форма представления, со своей стороны повторял Ильенков. Поэтому те материальные «нормы и образцы», которые, несомненно, «есть во всем», обретают идеальность лишь при условии, что они представлены в чем-то ином, нежели сама та вещь, которой они от природы принадлежат.

Однако представления бывают разными, не обязательно идеальными, уточняет Лифшиц. Он прав, верно, далеко не всякое представление — идеальное. «Например, дипломат представляет не самого себя, а свое государство... Но дипломат может представлять свое государство блестяще, идеально, а может и так, что сраму не оберешься» 3.

Пример хорош, давайте рассмотрим его чуть конкретнее. Спросим, а представляет ли этот последний, «неистинный» дипломат сущность своего государства? Если нет, значит идеального представления тут нет и с точки зрения Ильенкова. Значит этот дипломат в действительности представляет лишь самого себя, ошибочно думая, что он представляет государство. Там, где вещь представляет себя, а не «свое иное», идеальное нечего и искать.

Идеальное есть представление в ином и через иное, притом это всегда адекватное представление, и представление именно сущности вещей, а не чего попало.

IV

Идеальное является совершенным в своем роде, настаивает Лифшиц, поступая совершенно справедливо. Только где он нашел совершенные, идеально-чистые формы в физическом мире? Там их нет и быть не может.

«В неочеловеченной природе все формы и законы вещей переплетают свое действие и потому взаимно “искажают” форму и образ друг друга. Поэтому в природе самой по себе и нельзя увидеть непосредственно “чистой формы” вещи, то есть ее собственной, специфически ей свойственной структуры, организации и формы движения. В неочеловеченной природе собственная форма и мера вещи всегда “загорожена”, “осложнена” и “искажена” более или менее случайным взаимодействием с другими такими же вещами» 4.

Ильенков тут не открыл Америки. Эту характерную особенность материального мира с кристальной ясностью понял еще старик Платон. Да и Лифшиц тоже это сознавал, поскольку счел нужным оговориться, что истинной своей формы вещь здесь «может достигнуть только через бесконечное приближение». Иначе говоря, достигнуть идеала нельзя, а можно лишь приближаться к нему до бесконечности. Если тут и уместен термин «идеальное», то уж никак не в платоновском или гегелевском значении, поскольку переход от конечного к бесконечному и от реального к идеальному, диалектическое взаимопревращение этих противоположностей оказывается здесь невозможным.

Конечное и реальное, согласно Лифшицу, может лишь (тщетно) «приближаться» к бесконечному и идеальному, — «так же, как приближается к окружности многоугольник с бесконечно растущим числом сторон. Вся структура вселенной... опирается на нормы и образцы, достигнуть которых можно только через бесконечное приближение» 5.

Эта абстрактная «идеальность», укрывшаяся от реальных вещей за горизонтом бесконечности, чертовски напоминает «трансцендентальный идеал» Канта и Фихте. «Идеал есть для разума прообраз (prototypon) всех вещей, которые... более или менее приближаясь к нему, все же бесконечно далеки от того, чтобы сравняться с ним», — сообщает нам автор «Критики чистого разума» 6.

В диалектической логике речь идет не о бесконечном приближении, а о конкретном тождестве идеального и реального, которое выражается понятием истины. Идеальное, которое не достигает слияния с реальным, на деле не превращается в реальное, никак не может считаться истинным. Диалектика обязывает искать конкретную точку снятия абстрактной противоположности идеального и реального, искать идеальную реальность, которая была бы в той же мере и реальной идеальностью.

К примеру, Гегель определяет «идеальную реальность объективного» как закон, прибавляя, что «эта реальная идеальность есть душа» объективной тотальности, ранее им описанной как «свободный механизм» 7. И в его Лекциях по философии истории речь идет о реальном осуществлении общественного идеала — практическом обретении всеобщей свободы в «германском мире». А вовсе не о «бесконечном приближении» к идеалу, как в кантовском проекте «вечного мира».

V

Говоря об идеальном в физической природе, Лифшиц приводит в пример абстракции, не имеющие ни актуального, ни хотя бы потенциального наличного бытия: «идеальный газ, идеальный кристалл — реальные абстракции, к которым можно приближаться».

Между прочим, философ, у которого он предлагает читателям «взять урок» понимания идеального, — Гегель, тоже искал идеальное в физическом мире, но, не в пример Лифшицу, искал не среди абстракций, к которым можно лишь приближаться, а в кругу реальных явлений природы, которые можно созерцать. Искал – и нашел, первым делом свет (видимо, тут не обошлось без влияния оптико-поэтической теории Гёте).

«Свет... есть идеальное полагание реального, полагание реальной идеальности». «Свет же есть именно физическая идеальность». «И так как свет есть прорывающаяся из физического идеальность, то начинают проступать и остальные физические определения тотальной индивидуальности, запах и вкус, но совершенно идеальным (ideale), нематериальным образом» 8.

В приведенных фрагментах Гегель пользуется термином «идеальное» (ideale) в значении «нематериального». Ранее же, в «Науке логики» он заявлял, что ideale имеет значение «прекрасного и того, чтó к нему относится», явно намереваясь передать этот термин в распоряжение эстетики. А в самой логике предлагал пользоваться термином ideelle.

«Ideale имеет более определенное значение (прекрасного и того, чтó к нему относится), чем Ideelle; первому здесь [в логике] еще не место; поэтому мы здесь употребляем термин ideelle» 9.

Последний выражает в логике отношение конечного к бесконечному, бытие конечного в качестве подчиненного момента бесконечной реальности. «Идеальное (ideelle) есть конечное, как оно есть в истинно бесконечном — как некое определение, содержание, которое различено, но не есть нечто самостоятельно сущее, а дано как момент» 10.

Термин же ideale, по замыслу Гегеля, относится к низшему в сравнении с логикой слою реальности духа. Это мышление, еще не выступившее в логически чистом виде, а являющееся в чувственно-конкретной форме художественного произведения, «прекрасного».

Однако всего пару лет спустя после завершения «Науки логики» термин ideale, как мы видели, появляется в «Философии природы», в контексте весьма далеком от «прекрасного» — на самой первой ступеньке эволюции мирового духа. Здесь, в неорганической природе, ideale означает всего-навсего «нематериальное, невещественное». Свет, по словам Гегеля, представляет собой лишь «абстрактную идеальность». Идея еще не явилась на свет в своем настоящем обличии, хотя ее контуры зримо проступают уже в физическом мире. Идеальная природа вещей светится, просвечивает сквозь ткань материальности в ее самых тонких местах.

Похоже, в работах Гегеля мы не находим единой, твердой позиции насчет этой пары терминов — ideelle и ideale. Их значение со временем менялось и приобретало разные новые оттенки в зависимости от предмета исследования. Во всяком случае терминология Гегеля не выглядит в этой ее части такой уж определенной, какой ее изобразил Лифшиц.

VI

Нет однозначности и в терминологии Маркса. Ideelle чаще всего означает у него, как и у Гегеля, нечто непредметное и фигурирует в выражениях «идеальное представление», «воображаемая, идеальная форма» и т.п. В отдельных случаях идеальное становится синонимом латентного 11, иногда синонимом абстрактного (момента некоего целого) 12... У этого термина целая семья значений в языке диалектической логики.

Ильенков же особо выделил случай, когда Маркс назвал цену, и форму стоимости вообще, «идеальной или представленной формой» (ideelle oder vorgestellte Form). Речь здесь идет совсем не об «идеальном представлении» (ideelle Vorstellung) вещи в сознании индивида, здесь имеется в виду реальный, предметный акт quid pro quo — выражения стоимости одной вещи посредством другой, внешней вещи. Акт, повторим, реальный, лишь отражаемый в индивидуальном сознании и сознании массовом, причем отражаемый обычно превратным образом, не адекватно.

В одном месте Grundrisse Маркс прямо противопоставляет только идеальную форму представления — представлению действительному: «Меновая стоимость как таковая может, конечно, существовать лишь символически, хотя этот символ — для того, чтобы можно было применять его как вещь, а не только как форму представления, — обладает вещным бытием и есть не только идеальное представление, а действительно представлен в той или иной предметной форме» 13.

Эта последняя, предметная форма представления — тоже форма идеальная, но не в привычном значении слова, ибо она имеет предметное выражение. Это ее автор «Капитала» назовет ideelle oder vorgestellte Form.

Говоря о символе, который «действительно представлен в той или иной предметной форме», Маркс, как ясно видно из его дальнейших слов, имел в виду деньги. В «Капитале» он определяет деньги как «образ всех других товаров, отделившийся от них» 14 и потому образ идеальный. Деньги символически представляют все другие товары и сами представлены в виде особой вещи. В форме денег сущность товаров, их меновая стоимость, обретает вещное бытие и вместе с тем «чисто общественное», идеальное выражение.

Деньги — это идеальная реальность товарного мира. Налично сущее тождество идеального и реального. Говоря о деньгах, Маркс всякий раз прибегает к помощи пары категорий идеальное — реальное, иной раз специально подчеркивая сами термины в тексте 15.

«Деньги есть материальное отношение», — со своей стороны заявляет Лифшиц. Удивительно, как он всякий раз игнорирует тождество идеального и реального, отказывается узнавать его, сталкиваясь с ним просто-таки нос к носу. А дело все в том, что категорию ideelle Лифшиц рассматривает только как абстрактную противоположность реального. Нет между ними ничего общего, и точка. Вот ideale, Idealität — дело иное, тут, как мы видели, идеальное ставится в отношение абстрактного тождества с реальным.

И все же как можно утверждать, что для Маркса деньги материальны, – уму непостижимо. Черным по белому он писал, что форма стоимости вообще (Wertform überhaupt) идеальна. Деньги же не что иное, как одна из форм стоимости.

Отчего Лифшиц отказывается смириться с идеальностью денег? Нетрудно догадаться. Для него ideelle всегда, в любом контексте означает нереальное, непредметное. Иного не дано. А деньги — реальность вполне предметная. К тому же за ними стоит отношение товаров, а это, ясно, далеко не идеал человеческих отношений. Потому-то деньги и оказались у Лифшица «материальным отношением».

Вот товарный обмен — действительно, отношение материальное. Этот экономический процесс включает в себя деньги и цены как свои идеальные моменты. Деньги являют собой идеальную реальность только в мире товаров, меновых стоимостей, а не как таковые, взятые в абстракции от всего и вся. В пространстве рынка деньги — идеальный товар, прекрасный идеал, на который все прочие товары «бросают влюбленные взоры» (Маркс). Эти платонически-идеальные взоры, бросаемые товарами в сторону денег, суть не что иное, как цены.

А золото есть «идеальные деньги» и в то же время «реальные деньги» 16. В золоте Маркс усматривает осуществившийся на практике идеал — идеальную реальность денег, точно так же, как ранее в деньгах он увидел идеальную реальность товарного обмена. Повсюду он демонстрирует тождество идеального и реального, а не довольствуется абстракциями, к которым реальность могла бы лишь приближаться до бесконечности.

Разумеется, вся идеальность денег немедленно улетучивается, как только мы покидаем пространство меновых отношений, т.е. тех самых отношений, сущность которых идеально (ideale — абсолютно адекватно) представлена в денежной форме и идеальным (ideelle) моментом которых являются сами деньги. В деньгах, рассматриваемых абстрактно, ничего идеального нет. Да, они являются оптимальной, самой совершенной, чистой и высшей из всех возможных форм выражения стоимости, а значит формой идеальной (в любом значении термина — что ideale, что ideelle). Однако ни Марксу, ни Ильенкову и в голову не приходило видеть в них идеал отношений человека к человеку вообще.

VII

Граница между материальным и идеальным пролегает в самой реальности, справедливо утверждает Лифшиц. Где же именно, в каком слое реальности ее следует искать? По его мнению, эта граница разделяет истинное и неистинное бытие материального. Причем «идеальное является признаком истинного бытия материального» 17. Идеальное присутствует в каждой вещи в той мере, в какой она «соответствует своему понятию». Правда, строгое соответствие идеалу в реальности недостижимо: «абстрактно говоря, оно осуществляется лишь в пределе»... 18

Что ж, можно и так провести границу между материальным и идеальным. Только зачем? Ту же самую границу философы давным-давно прочертили с помощью пары категорий сущности и явления. Что дает переименование «сущности» – аристотелевского ousia, или истинного бытия вещей, — в «идеальное»? Если, конечно, мы не собираемся последовать за Платоном и Гегелем дальше, заявив, что миром правят идеальные сущности... Но нет, это, по словам Лифшица, было бы «глупо и ложно».

Равным образом отношение категорий ideelle и ideale, как его понимает Лифшиц, «взяв урок» у Шеллинга и Гегеля, превосходно описывается общепринятыми категориями возможности и действительности. Неплохо было бы усвоить заодно и этот урок гегелевской Логики.

Нельзя, разумеется, отнимать у философа право пользоваться теми терминами, которые ему нравятся больше или, по разным соображениям, кажутся более подходящими. Только в случае с «идеальным» ведь теряется из виду целая категория явлений, которые этим словом обозначил Маркс. Для именования «представленных форм» бытия вещей, благодаря которым сущность вещи получает отдельное от своего «естественного» явления, чистое и адекватное выражение, нет в арсенале философии никакого иного термина, кроме как «идеальное». Лифшиц хотел бы отнять у них это имя, не дав ничего взамен.

Он вообще не видит серьезных оснований для зачисления в одну логическую категорию, к примеру, иконы и золотой монеты 19. А ведь эти два символа, экономический и религиозный, представляют две стороны одного и того же общественного процесса — отчуждения «сущностных сил» человека. Традиция сравнительно-генетического анализа идеальных форм экономического и религиозного миров восходит к Мозесу Гессу и раннему Марксу.

«Бог значим теперь лишь постольку, поскольку он представляет Христа, человек — лишь постольку, поскольку он представляет Христа. Точно так же обстоит дело и с деньгами» 20, — заявляет Маркс. Деньги являются посредником в отношениях товаров, стоимость которых они представляют (это слово у него специально подчеркнуто — дважды). Ту же самую функцию в религиозных отношениях людей выполняет идеальный образ Христа, равно как и вообще любой образ божества, запечатленный на иконе или фреске, отлитый в осязаемую форму бронзовой статуи или смутно угадываемый в звуках органной фуги.

Форма представления человеческой сущности — вот что роднит икону и золотую монету. Ильенков не «обмолвился», а с полным правом поставил рядом эти два идеальных феномена, повторив, вслед за Марксом, что в плане идеального представления «реальные талеры ровно ничем не отличаются от богов». А Лифшиц увидел тут лишь «смешение» материального акта обмена товаров на деньги — с формой человеческого сознания.

Ранее, проделав пару «алгебраических преобразований», он приписал Ильенкову мысль, будто идеальное является формой общественного сознания, и только. Игнорируя недвусмысленные слова Ильенкова о том, что идеальное рождается в акте труда, в работе руки, в созидании «предметного тела человеческой цивилизации» и практическом «очеловечении» природы.

Идеальное есть то же материальное, только вывернутое сущностью наизнанку. Умение извлекать наружу скрытую сущность вещей и представить ее в идеально-чистом виде — вот характерный признак разумного существа, «вещи мыслящей». Идеальное поэтому участвует и присутствует во всем, что человек делает с умом, и есть везде, где он действует согласно природе вещей, законам их бытия. А не является только формой сознания.

В сознании (слово «общественное» добавлять не обязательно, ибо необщественное сознание не встречается в природе) идеальная форма человеческой деятельности оборачивается на себя и обретает, говоря гегелевским слогом, для-себя-бытие. Если в непосредственном акте труда или обмена товаров идеальная форма обслуживала материальные потребности человека, а следовательно, оставалась формой иного, неидеального содержания, то теперь, в процессе распредмечивания и обратного присвоения человеком деятельностных форм она получает свое собственное предметное содержание и выступает в чистом виде.

Такие понятия, как сознание и самосознание, апперцепция и рефлексия, служат для обозначения мышления, сделавшего своим предметом самое себя. Предметными образами и орудиями, посредством которых совершается оборачивание идеальной формы деятельности на себя, становятся храмы и статуи, книги и рисунки, вычислительные машины и музыкальные инструменты, и в первую очередь — кора больших полушарий мозга.

А вот деньги в этом ряду не стоят, оставаясь идеальным моментом и орудием материального (экономического) процесса. Деньги не форма сознания, а идеальная форма общественного бытия. В сознании эта идеальная форма лишь отражается, причем отражается post festum и в мистически-превращенной форме.

Несомненно, и далеко не всякая картина или храм становится жилищем идеального. Случается, что вместо природы вещей в них представлены лишь «мимолетные нейродинамические состояния», дурная индивидуальность автора, формально усвоенный стереотип или жажда денег, и ничего больше. Напротив, иногда экономическая деятельность оказывается идеальной, при условии, что люди свободны от давления органических потребностей и действуют ex analogia universi.

Материальное и идеальное в действиях человека накрепко переплетены и сплавлены в одно целое, поэтому в каждом отдельном случае весьма непросто понять, что же конкретно представлено в образе предмета, им созданного. Что перед нами — исчезающий, лишь идеальный момент материальной деятельности или же идеальная реальность.