А.Д. Майданский

Феноменология мировой истории: от Гегеля к Марксу

«Феноменология духа» Гегеля в контексте современного гегелеведения.
М.: Канон, 2010, с. 541-549

Первое представление о методе гегелевской «Феноменологии» дает известный образ «органического единства» внешних форм растения. Непосредственно эти слова отнесены к истории философии, «как поступательному развертыванию истины», однако имеют универсальный смысл. Таков метод познания любой конкретной, исторически развивающейся реальности.

С внешней своей стороны история представляется чередой сменяющихся форм, вытесняющих одна другую, как несовместимые. Понять их как формообразования (Gestaltungen) единой субстанции и логически вывести их из простого понятия субстанции — вот в чем задача научного познания.

Всякая «органическая вещь» стремится как можно полнее запечатлеть свою субстанцию в материале внешней природы, развить все формы, которые только способна принять ее субстанция, – в этом Гегелю видится смысл истории. Разуму надлежит открыть «подлинный закон, выражающий истинное внешнее как отпечаток внутреннего» 1.

Для начала субстанция должна быть обнажена и исследована «в себе» – в логически чистом виде, вне всяких ее исторических особенностей, — как «целое, которое возвратилось в себя из временной последовательности, как и из своего пространственного протяжения». Тем самым образуется «простое понятие» 2 субстанции, в котором мы обретаем критерий для различения существенных форм бытия данной вещи от форм поверхностных и для нее случайных, а также выясняется, почему и в какой последовательности вещь принимает ту или иную форму наличного бытия.

Усмотрев в духе субстанцию и субъект мировой истории, Гегель формирует его простое понятие, в котором различаются четыре абстрактных «момента»: сознание, самосознание, разум и дух. Все они вместе встречаются во всяком «конкретном духе», однако, в отличие от конкретных феноменов духа, эти моменты не обладают ни собственным предметным содержанием, ни внешним раздельным существованием в пространстве и времени всемирной истории:

«Лишь дух в целом есть во времени, и формы, которые суть формы духа в целом 3 как такового, проявляются во [временнóй] последовательности… Моменты же целого, сознание, самосознание, разум и дух, так как они — моменты, не имеют разного друг с другом наличного бытия» 4.

Для того, чтобы все же разделить эти моменты, требуется сила абстракции – та «изумительнейшая и величайшая мощь», какой обладает рассудок. Гегель настаивает, что «эти различия по существу надо понимать лишь как моменты становления, а не как части; в действительном духе они суть атрибуты его субстанции» 5.

Здесь мы не станем вдаваться в характер взаимных отношений этих четырех моментов духа. Важно лишь отметить, что помимо того простого всеобщего отношения, которым они связаны в стихии субстанции и которое сохраняется в неизменном виде «от века», между ними складываются еще и иные, исторически конкретные отношения.

Один за другим, в строгой очередности (Aufeinanderfolge), моменты субстанции духа отрешают себя вовне (sich entäußern), выступая на поверхность мировой истории и обрастая живой плотью «феноменов». Доминирующий в ту или иную историческую эпоху момент делается полномочным представителем субстанции как целого. Он овладевает тут бытием «в себе и для себя» и подчиняет себе три остальных «атрибута» субстанции — те на время скрываются в его тени.

«Каждый из этих атрибутов был представлен так, как он не только определяется в общем, но как он есть в себе и для себя, т.е. как он для самого себя протекает внутри себя как целое… В рассмотренной последовательности 6 каждый момент, углубляясь в себя, складывался в некоторое целое по свойственному ему принципу» 7.

Дух вручает одному из своих моментов полномочия целого и в течение долгих столетий развивается в этой абстрактной, односторонней форме. Вокруг данного момента трудами поколений выстраивается целая духовная формация — «галерея образов» (eine Galerie von Bildern), в которые дух отливает свою субстанцию. Сначала дух «инстинктивно» мастерит и шлифует зеркала «беззвучных форм», а затем внимательно и неспешно разглядывает в них себя с разных сторон глазами господина и раба, верующего и скептика, моралиста и реалиста, просветителя и романтика...

Наконец, достигая своего понятия в «эфире» науки, дух оканчивает свою историю и «завершает себя как Мировой дух» (als Weltgeist sich vollendet). Последний, четвертый момент субстанции обретает бытие в себе и для себя, и форма неравенства его моментов снимается. –

«Теперь эта субстанция выступила; она... не позволяет отдельному принципу изолироваться и сделаться целым внутри себя самого, а собирая и удерживая вместе внутри себя все эти моменты, она продвигается в этом совокупном богатстве своего действительного духа, и все его отдельные моменты сообща принимают и получают одинаковую определенность целого внутри себя» 8.

Новое применение феноменологического метода мы находим в разделе о всемирной истории в «Философии права». Здесь описывается акт формообразования духа, осуществляемый на этот раз не в чистой стихии знания, а в области политико-правовых отношений. В § 353 Гегель опять находит четыре простых «начала» самосознания духа, которые образуют его костную ткань и одно за другим конституируются «в себе и для себя» в четыре «всемирно-исторических царства»: восточное — греческое – римское — германское.

Алгоритм исторической метаморфозы духа Гегель раскрывает в первом разделе книги второй «Науке логики», там, где идет речь о четырех «рефлективных определениях», или Wesenheiten: тождество — различие — противоречие – основание.

В трудах Маркса метод «Феноменологии» — под именем «метода восхождения от абстрактного к конкретному» — получит вторую жизнь. Давайте взглянем под этим углом на его анализ товара в первой главе «Капитала».

Следуя Гегелю, Маркс первым делом определяет субстанцию товара — человеческий труд; затем различает простые всеобщие моменты этой субстанции — конкретный и абстрактный труд, потребительную и меновую стоимость; после чего переходит к анализу формы стоимости (Wertform). В простой форме стоимости он опять-таки различает два «неразлучных момента» (unzertrennliche Momente) — относительную форму выражения стоимости и эквивалентную форму.

Ниже мы встречаем четыре «гештальта», в порядке логической очередности вырастающих из субстанции стоимости: единичная, развернутая, всеобщая и денежная форма стоимости. Те отличаются, в сущности, только особенным соотношением всеобщих моментов своей субстанции.

Так, «простая форма стоимости товара есть простая форма проявления заключающейся в нем противоположности потребительной стоимости и стоимости» 9. В дальнейшем это простое тождество — «эквивалентность», как предпочитает выражаться Маркс, — товаров последовательно превращается в различие (развернутая форма стоимости) и противоречие (всеобщая форма стоимости), которое затем снимается в основании, принимающем форму универсального товара-эквивалента – денег. Тут перед нами словно оживают гегелевские Wesenheiten.

Между делом заметим, что истинность так (чисто логически — из субстанции стоимости, с последующей дедукцией ее органических форм) понятой истории обмена не зависит от наличия или отсутствия подтверждающих ее исторических свидетельств, поэтому ее нельзя опровергнуть или хотя бы усовершенствовать, открыв какие-либо новые, неизвестные Марксу факты. В этом смысле первая глава «Капитала» притязает на открытие абсолютной истины истории товарного обмена.

Несколькими годами ранее, в Grundrisse, Маркс набрасывал план исследования капиталистической экономики методом восхождения от абстрактного определения ее субстанции (товара) к конкретному многообразию явлений, представших как «положенная» в своих простых моментах субстанция.

Первый раздел предполагалось начать с «всеобщих абстрактных определений, которые поэтому более или менее присущи всем формам общества», — но которые только в буржуазном обществе становятся атрибутами субстанции. Таковы меновые стоимости, деньги, цены. — «Однако они не положены в этом определении». Все последующие категории: капитал, наемный труд, земельная собственность и прочие, – выступят как полагание тех первых абстракций, ну а в итоге (в разделе о мировом рынке) «производство, а также и каждый из его моментов, положено как совокупное целое» 10.

Этот метод логического «расчленения предмета» Маркс, несомненно, позаимствовал в «Феноменологии духа», равно как и термин «полагание» (das Setzen). «Положенные» (gesetzten), то есть осуществившиеся в действительной истории общества, моменты субстанции Маркс именует «практически истинными абстракциями».

Он, однако, специально оговаривается, что теоретический акт полагания категорий, с его мысленным восхождением от абстрактного к конкретному, «ни в коем случае не есть процесс возникновения самого конкретного», как представлял себе дело Гегель. Это «лишь тот способ, при помощи которого мышление усваивает себе конкретное» 11.

Иными словами, когда Гегель пишет, что конкретное возникает посредством «нисхождения» определений атрибутов субстанции (духа) в мир единичных и конечных вещей 12, он ошибочно принимает это логическое движение категорий за реальный исторический, протекающий «во времени» акт.

Необычайно интересно следить за тем, как в ходе развития темы капитала в Grundrisse Маркс исподволь готовит почву для исследования всемирной истории методом «от абстрактного».

Субстанция-субъект истории человечества к тому времени давно уже им найдена: это — труд 13. Теперь, исполняя завет гегелевской «Феноменологии», надлежит рассмотреть субстанцию in abstracto, дабы выявить ее простые моменты. Стоит ли говорить, что таковых нашлось четыре.

При своем первом появлении на свет труд выступает как потенция живого тела — рабочая сила, которой человек располагает от природы. Здесь труд еще «отделен от всех средств труда и предметов труда, от всей своей объективности» и «совпадает с непосредственной телесностью личности» 14.

Второй всеобщий момент процесса труда — живая деятельность. «Труд не как предмет, а как деятельность; ... как живой источник стоимости» 15. Если в первой своей форме труд был лишь возможностью и оставался безразличным к предмету, тут он превращается в реальный акт и существует за счет поглощения наличного бытия всех предметов, которых касается, в том числе и человеческого тела, служившего жилищем труда в его первой форме. Такой «труд есть живой, преобразующий огонь; он есть бренность вещей, их временность, выступающая как их формирование живым временем» 16.

Далее труд «переходит из формы деятельности в форму предмета, покоя, фиксируется в предмете, материализуется; совершая изменения в предмете, труд изменяет свой собственный вид и превращается из деятельности в бытие» 17. Запечатлевший себя в предмете, опредмеченный труд образует третий всеобщий момент бытия субстанции.

Последний шаг, очевидно, заключается в том, что труд возвращается в свое «основание» (Grund), к субъекту, в качестве приобретенного тем в процессе труда знания и умения, возросшей «способности к труду» (Arbeitsvermögen).

Теперь, когда эти четыре момента процесса труда найдены, стало возможным определить число, очередность и общие контуры «гештальтов» всемирной истории — «общественных экономических формаций». Последний термин в Grundrisse еще не фигурирует, тут говорится о двух «исторических состояниях», которые предшествовали буржуазной форме собственности: общинная собственность, «в ее азиатской, славянской, античной, германской формах», именуется «историческим состоянием № 1», а «рабство, крепостная зависимость и т.д. всегда являются вторичными формами», и потому представляют собой «историческое состояние № 2» 18.

Рассматривая первичные формы собственности, Маркс постоянно подчеркивает общий им всем акцент на первом, «непосредственно телесном» моменте процесса труда: отношение работника, владельца «рабочей силы», к условиям труда как к своему «неорганическому, удлиненному телу».

Вторичные формы собственности разрушают это непосредственное тождество труда и собственности. Все они основаны на присвоении живого труда работника (второй момент простого понятия труда). Труд и собственность связывают теперь отношения различия и противоположности — они сделались принадлежностью разных общественных классов.

Буржуазная форма собственности образует третье «историческое состояние», в котором «живой труд является лишь средством для того, чтобы увеличить стоимость овеществленного, мертвого труда, вдохнуть в него живую душу, но утратить при этом свою собственную душу» 19. Капитал и есть не что иное, как этот опредмеченный труд (третий простой момент субстанции), сделавшийся полноправным субъектом общественной жизни. Вместе с этим взаимные отношения труда и собственности смещаются в фазу противоречия – «окончательного, абсолютного разрыва» 20.

Наконец, в четвертом, финальном «историческом состоянии» противоречие труда и собственности подвергнется снятию. Субъектом истории станут накопленные за тысячелетия знания и умения (четвертый момент труда). Условия общественной жизни тут «подчинятся контролю всеобщего интеллекта», ну а сам труд превратится в «экспериментальную науку, материально творческую и предметно воплощающуюся науку» 21.

В итоге каждый из четырех простых моментов субстанции труда оставил в истории свой «оформленный отпечаток» 22. Исходная абстракция труда стала «практически истинной» уже не в отдельных своих моментах, а в целом. Сняты все исторические преграды для свободного течения труда от одной всеобщей его формы к другой, и выяснилось, что простой логический чертеж субстанции труда передает общие контуры высшей формации человеческой истории.

«Все определения робинзоновского труда 23 повторяются здесь, но в общественном, а не в индивидуальном масштабе» 24.

Труд, завершивший цикл исторического возвращения в себя через полнейшее «самоотчуждение» и «овеществление», смело можно определить как абсолютный труд. Он выковал форму собственности адекватную его «простому понятию» и, тем самым, сделался свободным. Ради этой высокой цели ему пришлось взобраться на Голгофу капитализма: принести себя, как живую деятельность, в жертву «мертвому труду» и «утратить свою душу», вдохнув ее в чуждую ему предметность.

В пассажах о преодоленном «отчуждении труда» в Grundrisse явственно слышится эхо завершающих строк «Феноменологии», где абсолютный дух, пройдя через «отрешение» (Entäußerung) от себя, через казнь предметностью ради познания субстанции, в «воспоминании» возвращается к месту своей казни 25.

На этом эмпирическая история субстанции завершает свой круг. Вернувшись из своего исторического «инобытия», она приступает к свободному развитию на своем собственном основании. Как ранее в «Феноменологии», так и в «Капитале» этим основанием оказывается наука, понятая Марксом как «всеобщий труд» (allgemeine Arbeit).

Наука представляет собой наивысший из всех «феноменов» труда — конкретно-всеобщую форму его бытия. Освобожденный наукой, труд перестает быть господним проклятием и деятельностью по внешнему принуждению. Всеобщий труд превращается в самоцель и в способ «абсолютного выявления дарований человека».

Всемирно-исторический триумф науки, в известном смысле, равнозначен «концу истории». Не то чтоб история человечества прекратилась вовсе или же замерла в фазе «вечного настоящего» (А. Кожев 26). Развившись до формы конкретной всеобщности и обретя научный характер, труд исчерпает только возможности политико-экономического формообразования. Снятием коллизии труда и собственности завершится материальный пролог его истории «восхождения к конкретному».

Мировая история продолжится уже в ином — идеальном – плане, в «эфире» научного знания. Однако это уже совсем другая история...

***

При всей разнице в понимании субстанции всемирной истории в трудах Гегеля и Маркса, нельзя не заметить далеко идущего родства метода восхождения от абстрактного к конкретному с методом, применявшимся в «Феноменологии духа».

Остается сожалеть, что эта мощная методология исторического исследования оказалась надолго предана забвению. О диалектической дедукции исторических формообразований не имеют понятия даже приверженцы марксистской теории формаций. Историки предпочитают собирать и дистиллировать факты, раскладывая индуктивные «пасьянсы» (Р.Дж. Коллингвуд) с гордым сознанием своего превосходства над устаревшей, «спекулятивной» метóдой великих мыслителей-диалектиков.

Однако факты опыта говорят о логике всемирной истории не больше, чем колода карт — о правилах пасьянса. Поневоле приходишь к выводу, что история вообще не логична, либо ее логика навеки скрыта от человеческого разума облаком случайностей — привычное asylum ignorantiae для новейших историков.

Что ж, «по тому, чем довольствуется дух, можно судить о величине его потери».