А.Д. Майданский

Философия русского марксизма в XX столетии

Лекция
Всероссийская философская школа для молодежи
Белгородский университет, 2010

Текст лекции в формате PDF

1. Генезис марксистской философской мысли в России
2. «Со Спинозой в башке и наганом в руке»: спор диалектиков с механистами
3. Марксистская философская диатриба — диамат и истмат
4. Диалектическая логика Э. Ильенкова

1. Генезис марксистской философской мысли в России

В русскую философию идеи Маркса проникли в 60-е годы XIX века. В это время народники П. Лавров, Г. Лопатин, В. Засулич плотно общались с Марксом, а Михаил Бакунин был знаком с ним еще с 1844 года и называл себя сторонником материалистического понимания истории (впрочем, он разделял также идеи Конта и Прудона).

«Первым русским крестоносцем марксизма» 1 стал Георгий Плеханов. В 1882 г. он увлекся учением Маркса, заново перевел на русский язык «Манифест коммунистической партии» 2, однако лично познакомиться с Марксом Плеханов не успел — тот умер в марте 1883. По складу ума Плеханов был ближе к Энгельсу, чем к Марксу, и в области философии по-своему продолжил дело Энгельса.

Тут надо сделать отступление, чтобы пояснить разницу между Марксом и Энгельсом в части использования ими диалектического метода. В руках Маркса, как и у Гегеля, диалектика представляла собой логический метод восхождения от абстрактного к конкретному, т.е. метод построения научной теории из простейших всеобщих абстракций.

В материалистической теории истории исходной абстракцией является труд. Исследование труда как «субстанции-субъекта», т.е. основы и движущей силы, всемирной истории служит источником выведения всех прочих, все более сложных и конкретных понятий, таких как разделение труда и частная собственность (отчужденный труд), потребительная стоимость (конкретный труд) и «просто» стоимость (абстрактный труд), рабочая сила (живой труд) и капитал (овеществленный труд), труд физический и духовный, наемный и свободный, необходимый и прибавочный, частный и всеобщий труд и т.д. Все без исключения понятия исторической теории Маркса суть формы выражения («модусы», как сказал бы Спиноза, — или, как предпочитал изъясняться Гегель, Gestaltungen, «формообразования») одной-единой субстанции, каковой является труд.

Словом, в руках Маркса диалектика была методом построения новой теории, логикой научного открытия. Энгельс это хорошо сознавал, однако сам он не умел «восходить» от абстрактного к конкретному (да и кто еще так умел? 3). Самое большее, что ему удавалось, — это применять в своих исследованиях отдельные положения диалектической логики да иллюстрировать их примерами из области естественных наук и математики, политической и военной истории и т.д.

Как часто случается в ходе популярного разъяснения теории, отчасти уже у Энгельса, происходит испарение ее «живой души» — метода мышления, которому данная теория обязана своим возникновением. В работах, собранных в книге «Диалектика природы», Энгельс провел интересное исследование современных естественнонаучных теорий на предмет их диалектичности, обнаружив массу примеров «стихийного» диалектического мышления и иллюстраций вычитанных им у Гегеля законов и категорий диалектики.

Школа Плеханова превратила поиск диалектичных примеров с последующим их «синтезом» в одну мировую картину — в главное поприще марксистской философии 4. Так по сей день эта «философская картина мира» и фигурирует в госстандарте, только в множественном числе — демократия как-никак, каждый философ вправе «синтезировать» собственную картину, наряду с «религиозными и научными 5 картинами», которые по соседству с философом пишут ученый и богослов.

Диалектика как логический метод научного исследования оказалась надолго, на добрых полвека забыта, несмотря на все усилия Ленина, резюмированные лапидарной формулой на полях томика Гегеля: мол, «не надо трех слов»: диалектика, логика и теория познания — это одно и то же. Ленин умел учиться и до зрелых лет учился диалектике по Гегелю и Марксу, однако ни в одной его книге нет и тени «восхождения от абстрактного», наподобие дедукции форм стоимости в «Капитале» Маркса.

Ленин ругал и высмеивал философские картины мира, особенно те, что писались его соратниками, большевиками — А. Богдановым, В. Базаровым, А. Луначарским. В этом отношении он остался верен взглядам основоположников марксизма, объявивших такую философию «покойницей» (Энгельс). Однако, как выяснилось в ходе дебатов с позитивистами, в основе своей ленинская теория познания недалеко ушла от старого философского материализма, — который Маркс в свое время окрестил «созерцательным» за то, что действительность берется им «только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как чувственно-человеческая деятельность, практика; не субъективно» 6.

Эти слова звучат как приговор ленинской дефиниции материи: «объективная реальность, данная в ощущениях» 7. Вполне по-ленински, как ощущаемый объект, понимали материю и английские эмпирики, и французские просветители, и Фейербах — «весь предшествующий материализм», критикуемый в тезисах Маркса.

«В ощущениях» человеку дана не столько объективная реальность, сколько его же собственная предметно-деятельная субъективность, практически преобразующая «объективную реальность», а с ней и все наши ощущения. Эта «деятельная сторона» (die tätige Seite), по словам Маркса, «развивалась абстрактно идеализмом», прежние материалисты ее не видели и не понимали. Ленинская дефиниция материи так же начисто лишена деятельной стороны.

Маркс открыл, что реальный мир дан человеку практически, в формах его собственной материальной деятельности. Вернее сказать, объективная реальность не дана, а взята — добыта человеческим трудом у Природы. Ну а Ленин в свое определение материи вместо «практики» включил «ощущения». Или он так убого практику понимал — как процесс «копирования-фотографирования нашими ощущениями»?..

По большому счету, в «Материализме и эмпириокритицизме» нет ни одной идеи, которая не была бы отлично знакома философам до Маркса. То есть нет собственно марксизма. Материалистической диалектики нет. В абстрактной дефиниции материи, как «объективной реальности», диалектики не больше, чем в дефиниции человека как «двуногого без перьев». И логики ровно столько же: в обоих случаях вместо сущности определяемого предмета (материи, человека) взят один из его отличительных признаков.

Хочешь выразить сущность материи — определи, чтó и как материя делает. Хорошее определение должно указывать способ действия данной вещи, а не какие-то ее признаки, пусть даже и уникальные. Это отлично понял уже Аристотель 8.

Наряду с плехановским пониманием предмета философии, как «синтеза» всего и вся «познанного бытия», ленинская дефиниция материи сделалась краеугольным камнем советского диамата — его философской «картины мира». Ритуальным цитированием этой «гениальной формулы» открывались все советские учебники философии, ее заучивали наизусть и декламировали, как стихи.

Начало эпохе советской марксистской философии положила генеральная битва умов, в фокусе которой оказалась фигура Спинозы.

2. «Со Спинозой в башке и наганом в руке»:
спор диалектиков с механистами

Задумав изложить «диалектическую философию», Плеханов принялся искать точку опоры — исходные понятия, прежде всего понятия материи и мышления. У Маркса не нашлось на это времени 9, ну а Энгельс не счел «великий, основной вопрос» философии достойным большего, нежели пара страниц в популярной брошюре. Тогда взор Плеханова обратился к «старику Спинозе» (звучит как черный юмор, если вспомнить, что тот не дожил и до 45 лет). При встрече Плеханов спросил Энгельса, согласен ли он с тем, как Спиноза решил проблему отношения мышления и материи, на что Энгельс в присутствии двух свидетелей ответил: «конечно, старик Спиноза был вполне прав». Вдохновленный Плеханов провозгласил метафизику Спинозы основой философии марксизма. «Современный материализм представляет собой только более или менее осознавший себя спинозизм» 10. И даже больше того: «Материализм Маркса и Энгельса был родом спинозизма» 11.

Эти строки Плеханов написал в полемических статьях против социал-демократа Э. Бернштейна, затеявшего ревизию марксизма в духе неокантианства. В конце XIX столетия вошел в моду призыв марбургской профессуры: «Назад к Канту!». В ответ Плеханов призвал вернуться лучше к Спинозе, «к философии этого благородного и гениального еврейского мыслителя. Это — нечто иное и гораздо более разумное...» 12.

Плеханов был человек превосходно образованный и разбиравшийся в общественно-исторических науках, блестящий публицист, однако философом он был, прямо скажем, посредственным. «Этика» оказалась ему не по зубам, и вообще, Спинозу Плеханов толковал крайне примитивно – как прототип Дидро и Фейербаха, разве что отягощенный «теологическим привеском» (не к лицу порядочному материалисту называть природу «Богом»).

После Октябрьской революции главными авторитетами в молодой советской философии оказались ученики Плеханова — Ленин своей философской школой не обзавелся. В прошлом они, как и сам Плеханов, были меньшевиками, поэтому Ленин, распорядившись привлечь их к преподаванию философии, прибавил: за ними «присмотреть надо» 13.

Присмотрел — Сталин...

В 1922 году начал выходить первый философский журнал «Под знаменем марксизма», главным редактором стал А. Деборин. Директором Института Маркса и Энгельса и издателем их (а также Плеханова) собрания сочинений был Д. Рязанов. В 1931 году Сталин отстранил их от работы, объявив меньшевиствующими идеалистами: первое — за отрыв философской теории от «практики» (читай: от политической линии партии), второе — за тягу к гегельянщине (= диалектике). Почти все они, за исключением почему-то предводителя — академика Деборина, были репрессированы несколько лет спустя. Но еще раньше сами эти «диалектики» деборинцы успели расправиться со своими идейными противниками — «механистами» (И. Скворцов-Степанов, А. Тимирязев, Л. Аксельрод и др.).

За 10 лет своего руководства советской философией «диалектики» успели издать добрую сотню работ о Спинозе. Марксизм провозглашался «неоспинозизмом XX века» (И. Луппол). Рекламации последовали от другой части учеников Плеханова. В Предисловии к новому изданию его книги «Основные вопросы марксизма», а затем и в большой статье «Спиноза и материализм» Л.Б. Аксельрод (Ортодокс) напомнила плехановские слова о «теологическом привеске» у Спинозы, постаравшись доказать иудаистскую природу его понятия Бога. «И какой абсурд утверждать, что Субстанция Спинозы есть материя», — восклицала Аксельрод, — когда философия Спинозы насквозь пропитана опиумными парами религии: «глубоко вкоренившимся религиозным чувством» 14. Ничего себе привесок.

Позицию Аксельрод поддержали А. Богданов, А. Варьяш, А. Рубин и др. Полемика немедля переросла в идеологическое побоище, а ее научный уровень устремился к нулю. Как справедливо заметит сэр Исайя Берлин, те споры представляют больший интерес для исследователей советской идеологии, чем для исследователей Спинозы 15.

Бесконечные взаимные обвинения в ревизионизме, сионизме, идеализме и тому подобных грехах окончились для большинства спорщиков гибелью в сталинских лагерях. Писать о Спинозе стало небезопасно, и река публикаций вскоре обмелела. Но и позднее, когда угроза расправы миновала, все советские философы продолжили лепить из Спинозы материалиста (то механического, «а ля Гоббс», то диалектического — «Маркса без бороды»), игнорируя или ретушируя все, что не вписывается в образ «Моисея для материалистов», как любя прозвал Спинозу Л. Фейербах.

Если понимать материю по-ленински, как объективную реальность, данную в ощущениях, Аксельрод, конечно, права: у такой «реальности» нет ровно ничего общего с субстанцией Спинозы (та постигается исключительно разумом, «интеллектом»). Но еще нелепее — привязывать философского Бога Спинозы к богам религий и выискивать у него «теологический элемент», «иудейскую окраску» и тому подобные «привески», не считаясь с протестами самого Спинозы.

«Между верой, или Теологией, и Философией нет никакого общения или какого бы то ни было родства» 16, – категорически заявлял автор «Богословско-политического трактата». Между ними — пропасть: «Ибо цель Философии есть не что иное, как истина; [цель] Веры же, как мы достаточно показали, только послушание и благочестие. Далее, основания Философии суть всеобщие понятия, и саму ее надлежит черпать единственно из природы; [основания] же Веры суть предания и язык, а черпать ее дóлжно единственно из Писания и откровения».

Считать после этих слов Спинозу философом религиозным может только слепой либо недобросовестный и предвзятый читатель. А спинозовский Бог, стало быть, не имеет никакого «общения или родства» с богами теологов.

3. Марксистская философская диатриба — диамат и истмат

Дебаты «диалектиков» с «механистами» все время вращались вокруг проблемы отношения философии к прочим наукам, особенно естественным. «Механическим пониманием природы» называли и само современное естествознание, и позитивистские обобщения «данных науки», вроде тех, на которые в свое время обрушился Ленин. Под «диалектикой» же обычно имелся в виду не столько метод мышления, сколько картина мира, образуемая переводом тех же самых «данных науки» на язык диалектики, с ее «спиралями» и «скачками».

В такую квази-диалектическую картину мира несложно встроить что угодно – и «мичуринскую» биологию (где на каждом шагу «диалектические скачки» от дуба к березе и зарождение васильков из ржи), и «павловскую» психологию, и насквозь лживую историю партии. Даже генетика с кибернетикой, которых поначалу окрестили «продажными девками империализма», впоследствии чудесно вписались в «диамат».

К 30-му году «механисты» были повержены и унижены, а в рядах «диалектиков» — точнее, диаматчиков – началась смена поколений: выращенные в Институте красной профессуры молодые «мыслители» (П. Юдин, М. Митин, Ф. Константинов — всем им в то время около тридцати) при поддержке Сталина изгнали с «философского фронта» меньшевиков-деборинцев и искоренили «гегельянщину», как именовались остатки подлинной диалектики, сохранявшиеся у старой гвардии плехановского созыва.

Митин был вскоре назначен академиком 17 и возглавил Институт марксизма-ленинизма, Юдин стал директором Института философии Академии наук. Они не преподавали и не защищали диссертаций, сосредоточив силы на прославлении «корифея всех наук» и расстановке во главе философских кафедр себе подобных кадров.

Главным принципом философии сделалась «партийность». Это означало, что верховным и неоспоримым критерием истины должны быть интересы рабочего класса (как их представляли себе вожди пролетарской партии, разумеется). На тех же партийных весах взвешивалась и добродетель. Нравственно то, что служит интересам пролетариата, наставлял первых комсомольцев Ленин 18...

Философия в собственном смысле слова прекратилась у нас на долгие четверть века. Как метко скажет потом Э. Ильенков, диалектика была распята на кресте из «четырех черт» 19 § 2 четвертой главы сталинского «Краткого курса». Этот параграф, «О диалектическом и историческом материализме», в предельно емкой и сжатой форме подытожил и освятил устоявшуюся в марксистской диатрибической литературе «картину мира».

Слово diatribe у древних греков означало беседу, развлечение, а также — обучение, школу. «Диатрибической» называется литература учебная, школьная 20. К этому жанру относились и две марксистские философские дисциплины — диамат и истмат.

Диамат представлял собой облаченную в диалектическую фразеологию метафизику природы: онтологию плюс натурфилософию. А истмат был философией истории, метафизикой общественной жизни.

Выражение «диалектический материализм» ввел в обращение немецкий марксист-самоучка И. Дицген, а Плеханов сделал именем собственным марксистской философии 21.

Об «историческом материализме» говорил еще Энгельс, имея в виду метод исследования — «взгляд» на историю 22, но ни в коем случае не особую марксистскую дисциплину, не говоря уже о «философии истории». Творцом истмата по праву может считаться тот же Плеханов, предложивший простую, как репа, формулу: исторический материализм есть применение материалистической диалектики к области истории 23.

На самом деле, у Гегеля и Маркса диалектика родилась и выросла в лоне истории. История — отчий дом диалектики, а не «одна из областей» ее применения. И если Гегель строил еще особую «философию истории», то Маркс занялся конкретно исторической наукой, попытавшись снять и отбросить в сторону «очки философа».

Истматчики вернули к жизни «покойную философию». Научное содержание теории Маркса волновало их меньше, намного меньше, чем «философское», или, вернее, идеологическое. Что бы там ни говорил Маркс, как ни ругал он «идеологию вообще, немецкую в особенности», его учение кишит идеологемами 24, которые он выдавал (и, видимо, сам принимал) за чисто научные постулаты. Они-то и были «синтезированы» его последователями в «философию истории исторического материализма» (Г. Лукач) 25, для краткости: «истмат». После чего все и вся в истории рассматривалось сквозь призму этой синтетической философии.

Как метод научных открытий, диалектика спросом не пользовалась. Диамат и истмат покоились на сугубо формальной дедукции, нисхождении от общего к частному. На основе универсально-философских положений – типа «правила сочетания противоположностей» (Плеханов) или сакраментального «бытие определяет сознание» — строились умозаключения о любых явлениях природы и общественной жизни.

Здесь не стоит вдаваться в эту тему подробнее, интересующимся могу порекомендовать отличную свежую книгу С.Н. Мареева «Из истории советской философии» (М.: Культурная революция, 2008), главы I и III. — Достаточно отметить, что диалектической логикой тут и не пахло. Диамат и истмат вполне довольствовались логикой формальной.

4. Диалектическая логика Э. Ильенкова

В первые же годы после смерти Сталина философия ожила, начался своеобразный ренессанс философской классики – прежде всего диалектической логики Гегеля и Маркса. За четверть века безраздельного господства диамат превратил историю философии в лавку древностей, назначив каждому мыслителю «партийную» цену в зависимости от его вклада в священную битву материализма с идеализмом. Те, кто пытался чему-то учиться у классиков и просто взглянуть на их наследие свежим взглядом — А. Лосев, В. Асмус, М. Лифшиц — надолго замолчали либо занялись менее опасными темами. В середине 50‑х они осторожно начали браться за старое. В этот момент взошла и звезда Эвальда Ильенкова.

Начало оказалось трудным: Ильенкова изгнали из МГУ за написанные им совместно с В. Коровиковым тезисы о предмете философии. По сути, в них просто повторялась хорошо известная мысль Энгельса, что философия должна перестать грезить о «мире в целом» 26 и сосредоточиться на изучении законов и категорий мышления. Для Ильенкова предмет философии очерчивается категорией идеального, со всеми его феноменами — от формы стоимости до человеческой личности. Философия есть наука об идеях и идеальном.

Единственное, что философия может дать современной науке, — это универсальный метод познания, каковым является диалектика, диалектическая логика. Если научное знание сравнить с домом, то диалектика есть архитектоника знания. Без понимания законов строения хороший дом не построишь. Разумеется, одних архитектурных принципов для строительства мало — нужны также кирпичи, умелые руки, знание местности и много чего еще. Философский метод не заменяет специальных научных методов, но дает им основу, логический ориентир. Так примерно Ильенков представлял себе соотношение философии с другими науками, и все свои усилия он направил на разработку материалистической диалектики как логики и теории научного познания.

В середине 50-х он завершает книгу о методе восхождения от абстрактного к конкретному в теоретическом мышлении. Урезанная более чем наполовину и с иным заглавием, книга была напечатана 5 лет спустя 27.

На примере «Капитала» Ильенков показал, как теоретическое мышление прослеживает историю формирования предмета, начиная с простейшей, самой абстрактной формы его бытия и заканчивая наиболее развитыми и конкретными его формами. Энергию этому историческому процессу всегда сообщает особое противоречие, кроющееся в субстанции данного предмета. И всякая новая конкретная форма, принимаемая предметом, возникает в качестве средства разрешения этого противоречия — в точке столкновения противоположных сторон, или «моментов» его субстанции. Истина есть не что иное, как разрешенное (не только в уме, но и в реальности — самой вещью в ходе ее истории) противоречие, а диалектическая логика есть учение о методе конкретного разрешения реальных противоречий.

Логика формальная имеет дело с противоречиями, которые обязаны своим существованием невнимательности или небрежному обращению с понятиями. От таких противоречий можно и нужно избавляться. Но ведь взаимно отрицать и уничтожать друг друга могут не только понятия, могут делать это и сами вещи — «субъекты» вполне реальные.

Если формальное, мнимое противоречие должно быть устранено из мышления, то реальное противоречие должно быть разрешено.

Наткнувшись на противоречие, надлежит вначале разобраться, что перед нами — следствие неправильного рассуждения или же описание реального положения вещей. Сначала проверке подлежит первая из этих двух версий. Мысль поворачивает вспять и последовательно, шаг за шагом проверяет каждое свое действие вплоть до самой постановки проблемы (того, что, как говорят математики, «дано» — условий задачи). Если такая проверка не выявила ошибки, стало быть, перед нами реальное, истинное противоречие. В этом случае мышление должно изучать уже не форму собственных действий и высказываний, а свой предмет. Противоречие в нем, а не в нас. И сам предмет должен подсказать нам способ решения проблемы, фиксируемой в логической форме противоречия.

«Диалектика и заключается в том, что мы четко и ясно формулируем “противоречие”, доводим его до полной остроты и ясности выражения, а затем — находим ему реальное, конкретное, предметно-наглядное разрешение. И это именно происходит всегда путем открытия нового факта, в составе коего ранее выявленное нами “противоречие” одновременно и осуществляется, и конкретно разрешается» 28.

Факту тут отводится роль ключа, отмыкающего врата истины. Должен быть найден особый ключевой факт, точь-в-точь подходящий к «замку» противоречия. Самому Ильенкову мышление в ситуации противоречия напоминает разомкнутую электрическую цепь. На одном конце ее накоплен положительный заряд, на другом — отрицательный. Необходимо найти условие, благодаря которому напряжение разрядилось бы. Пробуем замкнуть концы кусочком стекла или дерева — ток не идет, напряжение сохраняется. Но стоит проделать то же с частицей металла и...

Объективное противоречие снимается посредством нахождения в эмпирической истории предмета такого конкретного факта или условия икс, благодаря которому данный предмет возникает. Так действует сама Природа, «синтезируя» всё новые типы существ и явлений. Диалектическое мышление прослеживает этот процесс эволюции мира, выясняя условия рождения на свет, в муках противоречий, той или иной новоявленной сущности.

Ну а нерешенное противоречие разрушает вещь. Отчего же гибнут вещи, как не из-за неодолимых противоречий? Противоречие есть форма не только рождения, но и смерти. В одном лице и палач и повивальная бабка всего сущего. На то оно и противоречие, чтобы совмещать противоположное.

Умение «выносить напряжение противоречий» и находить им конкретные формы разрешения Ильенков считал показателем культуры мышления, «ума». Человек, закрывающий глаза на реальные противоречия, при столкновении с противоречием впадающий в прострацию или в истерику, по праву может быть назван глупым.

Последнее касается и философов, требующих запрета любых противоречий в теоретическом мышлении. Дескать, противоречия водятся лишь в «речах», сами по себе вещи непротиворечивы. Удивительнее всего, что запрет мыслить противоречия в вещах обычно провозглашается от имени науки, полностью отвлекающейся от «вещественного» содержания высказываний. Формальная логика знает о реальных вещах не больше, чем арифметика — о числе кроликов на планете.

Ильенков не только учил диалектике, он и сам пробовал ее применять для решения проблем исторической науки и психологии, в последние десять лет жизни много занимался слепоглухими детьми. Отдельного разговора заслуживает «Космология духа»: в этой работе Ильенков предложил едва ли не единственное во всей истории философии рациональное, логически обоснованное решение проблемы смысла и цели существования в Природе мыслящих существ.

Затравленный и больной, Ильенков покончил с собой в марте 1979 года — с ним вместе ушла из жизни советская марксистская философия. Ну и, как уже бывало, очень скоро судьбу своего Сократа повторит взрастившее и сгубившее его государство, Советский Союз.