Б.Г. Кузнецов — Спиноза (фрагменты рукописи)

Весной 1982 Б.Г. Кузнецов, по приглашению Ильи Пригожина, посетил Сольвеевский физико-химический институт в Брюсселе, где у него возник замысел книги о Спинозе. За полтора года Кузнецов успел написать несколько глав (о ценностях и инвариантах научного знания). После его смерти журнал «Природа» опубликовал два небольших отрывка книги.

Я много думал о тех замечаниях, которые следовало бы предпослать книге о Спинозе. Предисловие находится между титульным листом и содержанием, и оно должно как-то связать выбор героя книжки с тем, что сказано об этом герое. Для меня основой выбора была особенная роль Спинозы для истории науки — главного направления моих мыслей и работ в течение последних десятилетий. Для меня Спиноза был (и остается поныне) мыслителем, который противопоставил сам процесс познания, т.е. исторический процесс науки, всем попыткам остановить этот процесс, заменив его канонизированными «вечными истинами», принудительно обязательными и вытекающими из различных канонических текстов, так называемых ratio scripta <писанная доктрина>. Перейти от канонизированного ratio scripta к собственно безостановочному процессу познания — в этом центральная роль спинозизма и основа пантеизма, объединяющего в понятии познания абсолютную бесконечную субстанцию, бога, с подвижной и относительной природой, с не менее относительным и подвижным познанием природы — экспериментально-эмпирическим («внешнее оправдание» Эйнштейна) и логическим («внутреннее совершенство» <Эйнштейна>).

Указанный переход был великим торжеством гуманизма — отказом от абсолютного знания, стоящего над человеком, и всевластием развивающегося знания – относительного и неподвластного канонизации и принудительному авторитету.

Это сближение спинозизма и пантеизма, с одной стороны, и истории науки — с другой, сближает движущую силу истории науки — amor dei Спинозы — с проблемой культурно-исторической и общеисторической роли истории науки. Спинозизм и пантеизм были завершением того освобождения мысли от ratio scripta, от авторитарных норм, которое началось Возрождением.

Через триста лет после смерти Спинозы историческая оценка его идей, т.е. выяснение их значения для современной науки и культуры и их связи с исторически преходящими особенностями данного времени, неизбежно вырастает в переоценку. В чем состоят эти особенности второй половины и последней четверти XX столетия?

В наши дни освобождение от авторитарных норм в познании — это не только историко-философская, но и социальная проблема. Сейчас ratio scripta, которую Спиноза в «Трактате» считал источником ненависти и раздражения, тем, что разделяет людей и делает их врагами, сейчас ratio scripta угрожает продолжению того, что Тейяр де Шарден назвал «феноменом человека». Человек — это самопознание мира, и прекращение самопознания — это прекращение существования населенной Земли. Спинозовская любовь к богу — любовь к познанию, Amor intellectualis dei, противопоставление всем формам канонизации человеческих мнений, всякому «запрещению идей», условие сохранения жизни и сознания на Земле. Гносеологический идеал становится идеалом мирного сосуществования, сотрудничества и безопасности государств и народов.

Таким образом, на наших глазах решается вопрос: оканчивается ли сейчас «феномен человека», или человеческая цивилизация оказывается бессмертной, и бессмертной будет ее необратимая трансформация — социальная, экономическая, экологическая, моральная и гносеологическая?

Ответ на этот вопрос связан с анализом современного этапа человеческого познания и неотделимого от него преобразования мира. При этом речь идет не только и даже не столько о слабой необратимости бытия и познания, т.е. о различии отдаленного прошлого и отдаленного будущего, а о необратимости, которая становится явной уже в данный момент, т.е. о том, что Рейхенбах назвал «сильной необратимостью» 1.

Актуализация необратимости — основное, что Спиноза внес в учение о времени. Метафизика XVII века и, прежде всего, Декарт, обсуждала проблему субстанции: какие элементы бытия и сознания являются инвариантной сущностью мира. Спиноза перенес центр тяжести проблемы на познание, объединив таким образом эволюцию картины мира (историческую эволюцию преобразования картины мира) с проблемой ее бесконечности (фигурировавшей под именем бога) и многообразия конечных предикатов (фигурировавшего под именем природы). Отсюда — deus aut natura, т.е. устранение онтологической коллизии бытия при ее переходе в гносеологическую коллизию истины и заблуждения, в коллизию, которая все время разрешается необратимым переходом от заблуждения к истине и вновь возникает.

Неоклассическая наука конца XX века с каждым новым конкретным вопросом о природе соединяет прозвучавший две тысячи лет назад вопрос: «Что есть истина?». Без такого неизбежного продолжения диалога человека с природой не может быть сформулирована ни проблема Космоса — общая теория относительности, ни проблема микрокосмоса — квантовая механика, общая теория элементарных частиц, ни проблема жизни... Для судьбы человеческой цивилизации очень важным и благоприятным обстоятельством служит то, что если научная революция начала XX столетия, приведшая к атомной угрозе, была сделана в условиях ratio scripta, то в конце столетия научная революция происходит в условиях нового альянса 2 не только человека и природы, но и в условиях гуманистического альянса людей при их постоянном экспериментальном и индустриальном диалоге с природой.

Из исторической связи исходной идеи Спинозы «Cogitare — esse» («мыслить — значит, быть») с последующей философией, связи, раскрытой в «Философских тетрадях» В.И. Ленина, связи с французским материализмом XVII в., английским эмпиризмом и немецкой классической философией, видно, как изменила философия Спинозы представление об объекте познания, о сенсуальном постижении мира. А как изменила она представление о субъекте познания, о познающем природу интеллекте и о внутреннем механизме познания, в частности об импульсе познания, о том, что толкает человека к познанию и, таким образом, является движущей силой всей эволюции познания и преобразования мира — науки и техники? Здесь «Трактат» и «Этика» изменили очень многое.

Что заставляет человека вглядываться во внешний мир, искать в нем субстанцию и причинные связи? Этот стимул, по Спинозе, — интеллектуальная любовь — Amor intellectualis dei.

Так в гносеологию входит любовь, эмоция, уже не логическая связь, а психологическая категория. Несколько слов об истории слова Amor.

Этим именем Данте назвал в «Новой жизни» живое воплощение своего чувства к Беатриче. В «Божественной комедии» Amor становится уже воплощением познания: Беатриче рассказывает Данте о Космосе, при переходе к раю она заменяет Вергилия.

В философии Спинозы Amor становится психологическим стимулом познания. Логические умозаключения не могут привести к изменению логических норм. Металогические переходы заключены не в логике, а в психологии, которая обладает чувственным тоном, познание гедонистично: именно по этому психологическому стимулу и получает оно свое имя — Amor intellectualis dei. Отсюда следует, что не прагматические цели движут познание вперед, а внутренняя эмоциональная потребность человека, которая, заметим, забегая несколько вперед, является естественным признаком самого возникновения человека.

Как ни странно, «Наука логики» Гегеля завершает превращение Amor intellectualis в исходный смысл познания и в осознание этого превращения. Логика Гегеля парадоксальна, она не может стать системой чисто логических, выводимых одно из другого умозаключений. Логика Гегеля — это освобождение разума от простых и даже тавтологических рядов умозаключений. Логика Гегеля — металогична. Поэтому она требует металогических переходов от одних логических норм к иным, а такие переходы — интуитивны и поэтому психологичны, стимулом им служит Amor intellectualis. Именно в этом заключается связь диалектики с материализмом. Эмпирия переходит в умозаключения интуитивно в рамках не логики, а психологии.

Интуиция по отношению к логическим умозаключениям является предварительным ощущением бесконечной применимости понятий к наблюдениям, применимости понятий и логических выводов к бесконечному числу наблюдаемых случаев. Таким образом, интуиция есть ощущение актуальной бесконечности (которой нет в логическом построении теории).

Эта функция интуиции, позволяющая перейти от наблюдения (эйнштейновского внешнего оправдания) к логике (внутреннему совершенству) 3, связана с решительным возвратом к Amor intellectualis — ведь эти два слова, поставленные рядом, выражают психологическую подоснову слияния логической потенциальной бесконечности, логических умозаключений и реальных воплощений и актуальной бесконечности, интуитивного amor. В сущности, уже поставленные рядом слова amor и intellectualis означают переход от логики к металогике.

Анализ соотношения гносеологии (и онтологии) Спинозы и логики Гегеля объясняет, почему в «Философских тетрадях» В.И. Ленина одно из центральных мест принадлежит замечанию о продолжении дела Гегеля и Маркса — диалектической обработке истории науки и техники. В познании, в его необратимой истории и Гегель, и Маркс (а до них — Спиноза) видели доказательство реальности объективного мира и эмпирически постижимых пространственных тел. Что же служит для человека стимулом такого познания? Здесь я хочу сделать одно уводящее в сторону автобиографическое замечание.

Зимой 1943 г., в Сталинграде, очередную атаку немцев на траншеи, в которых находились батальоны нашей инженерной бригады, сопровождал и поддерживал немецкий самолет, который осыпал траншею бомбами и пулеметными очередями. Я думал об очень близкой и, по-видимому, неизбежной смерти, но был уже достаточно опытным офицером, чтобы знать, как можно ликвидировать это ощущение и вернуть себе то «ощущение бессмертия», потеря которого на передовой является таким же ЧП, как дезертирство; моя роль как начальника политотдела бригады как раз и состояла в ликвидации ЧП. В напряженной обстановке я вспоминал о встречах с людьми и о прочитанных книгах. Когда наступление немцев выдохлось, ко мне подошел командир соседней бригады, полковник Корявко — самый, по общему признанию, храбрый офицер инженерных войск. Он командовал бригадой десантников, забрасывавшихся в ближайшие тылы противника с грузом толуола и подрывавших немецкие доты. И Корявко, и его бойцы в промежутках между вылетами начинали скучать, нетерпеливо ожидая следующего задания. Корявко спросил меня, о чем я думал во время атаки немцев, и, узнав, что о книге Спинозы, заметил: «Что ж, это правильно, вы помните «Есть упоение в бою...» и следующую фразу «Пира во время чумы»: «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья — бессмертья, может быть, залог...» Я думаю, что не только то, что грозит нам гибелью, но и всякое отвлечение от личного бытия и от прагматических задач приближает человека к невыразимому наслажденью и к «бессмертья, может быть, залогу» 4.

Познание мира, освобождение от ratio scripta и от выводимых из него, на основе неизменных логических норм, частных выводов, познание, включающее интуитивные переходы — психологические акты с гедонистическим эффектом («неизъяснимы наслажденья») являются залогом бессмертия. Вероятно, и для Спинозы такой «залог» познания был источником его трагической, но внутренне счастливой жизни.

Реплика храброго инженерного полковника — командира и сказочного героя зафронтовых форм инженерного штурма — запомнилась мне надолго.

В вопросах о стимулах познания существуют две противоположные тенденции: Amor intellectualis и прагматизм, сводящий эти стимулы к практическим применениям науки. Вторую концепцию – прагматизм — позитивисты положили в основу гносеологии. В.И. Ленин раскритиковал ее в «Философских тетрадях», в замечаниях на книгу А. Рея «Современная философия» 5.

Существуют, однако, два этажа науки, в которых Amor intellectualis и прагматизм играют явно различные роли. Нельзя и подумать, что теория относительности или, в наше время, концепции «черных дыр» и Big Bang («большого взрыва») обязаны перспективе какого-либо промышленного применения. Вместе с тем применения лазеров не могли быть прямым результатом Amor intellectualis.

Существует явное различие в эффекте этих двух «этажей». Механические открытия и техническая реконструкция дают не снижающуюся скорость приращения производительности общественного труда. Когда техническое воплощение новых достижений науки становится непрерывным, происходит непрерывное ускорение роста производительности труда. Когда же наука углубляется и движется вперед в наиболее общие, фундаментальные, охватывающие самые основы научно-философской картины мира исследования, и когда эти исследования все в большей степени входят в содержание общественного труда, тогда ускорение самого роста производительности труда приобретает непрерывно возрастающий темп.

Именно эти «бескорыстные» (Amor intellectualis) исследования дают все более интенсивный и вместе с тем все более неопределенный и неожиданный эффект, воздействующий на цивилизацию в целом.

1 См. об этом: Рейхенбах Г. Направление времени. М., 1962. — Прим. ред.
2 Таково название книги И. Пригожина и И. Стенгерс. Обосновывая свой взгляд на мир, они пишут: «Мы ушли от представления о природе как об ассимилировавшемся автомате, подчиненном математическим законам, чье нерушимое проявление определяет раз навсегда ее будущее, так же как было определено ее прошлое, мы приходим к совершенно иной теоретической ситуации, к картине мира, включающей самого открывающего и описывающего этот мир человека. Не будет преувеличением характеризовать эту концептуальную трансформацию как подлинную метаморфозу науки» (Prigogine I., Stengers I. La Nouvelle Alliance. Métamorphoses de la science. Р., 1979, р. 9; см. об этом: Кузнецов Б.Г. Идеалы современной науки. М., 1983, с. 21). — Прим. ред.
3 О роли интуиции в гносеологии А. Эйнштейна см. первые главы книги: Фейнберг Е.Л. Кибернетика, логика, искусство. М., 1981.
4 О беседах с друзьями военных лет говорится в моей книге «Встречи».
5 Ленин В.И. Полное собрание сочинений, т. 29, с. 475-525.