С. Мареев
Космология
«Встреча с философом Э. Ильенковым».
Москва, 1997, с. 175-186
Я не помню точно, когда и при каких обстоятельствах
он показал мне пожелтевшие от времени листочки одной
из самых ранних своих работ под странным, с точки зрения
«диамата», названием: «Космология Духа. Попытка установить
в общих чертах объективную роль мыслящей материи в
системе мирового взаимодействия (философско-поэтическая
фантасмагория, опирающаяся на принципы диалектического
материализма)». На полях пометки характерным почерком.
Этот почерк я уже знал: Т.И. Ойзерман — научный
руководитель Ильенкова по кандидатской диссертации.
Я спрашивал, между прочим, Ильенкова, как повел себя
Ойзерман, когда их с Коровиковым обвинили в «гносеологизме»,
ведь он был научным руководителем уже защищенной и,
следовательно, одобренной научным руководителем работы,
в которой этот «гносеологизм» уже должен был присутствовать.
Ойзерман «гносеологизм» осудил, но сказал, что в кандидатской
диссертации этого «гносеологизма» еще не было, иначе
как бы он мог его пропустить.
Что же касается «Космологии», то когда после смерти
Ильенкова возникла идея издать его избранные работы
в двух томах, то Ойзерман, взявшийся быть ответственным
редактором этого издания, — в то время подобные издания
без «ответственных» не выходили, — именно «Космологию»
пропустить туда никак не захотел, несмотря на мои настойчивые
попытки ее вставить. Я и до сих пор убежден, что без
этой работы Ильенков — это существенно неполный Ильенков.
В общем, предполагавшееся издание тогда не состоялось.
Другой участник и даже инициатор этой затеи В.А. Лекторский
сам никакой настойчивости в этом деле не проявил, да
и вообще никогда таким качеством не обладал.
Впрочем, я не хочу сказать ничего плохого ни об Ойзермане,
ни о Лекторском. Я бы о них сказал примерно то же самое,
что сказал «величайший поэт советской эпохи» В.В. Маяковский
о чешских писателях, после встречи с ними в 20‑х
гг. : «Люди хорошие. Что пишут — не знаю. По разговорам
– в меру уравновешенные, в меру независимые, в меру
новаторы, в меру консерваторы».
Когда в 1974 г. в Москве впервые проходил Десятый международный
гегелевский конгресс, а главным в этом деле был Б.М. Кедров,
бывший в то время директором Института философии
и питавший некоторое пристрастие к Гегелю, то Ойзерман
выступил с таким докладом о единстве диалектики, логики
и теории познания, что это смутило даже некоторых противников
«гносеологизма». Я слушал и тоже был потрясен. А потом
я был не менее потрясен, когда при обсуждении моей
статьи в «Вопросах философии» в 1983 г. тот же Ойзерман
выговаривал мне за ссылку на Энгельса, когда он утверждает,
что от всей прежней философии остались только науки
о мышлении, диалектика и формальная логика. Ойзерман
заявил, что это говорил «молодой» Энгельс. Это Энгельс
времен «Людвига Фейербаха...» — «молодой»?! Но все
равно он был «король», а я — «мятежник».
Надо сказать, что Ойзерман, кроме того, что он «хороший
человек», считался одним из самых грамотных марксистов.
И это было действительно так. Но именно это как раз
и говорит о том, как мало во всех наших делах имела
значение объективная истина. А когда Ойзерман где-то
в начале 80‑х гг. вдруг заговорил о том, что
зачем, мол, нам абсолютная истина, что все современное
естествознание довольствуется истиной относительной,
то я не выдержал и все-таки возразил: относительная
истина без абсолютной — это то же самое, что Северный
полюс без Южного, что так не бывает и что философия
не может себя кроить по образу и подобию естествознания,
даже самого современного, у нее другой предмет и другие
задачи. Но это все опять-таки было воспринято как «мятеж».
Так вот, возвращаясь к «Космологии». Когда и как это
было. Побиск Георгиевич Кузнецов, который, после очередной
отсидки, появился в доме Ильенкова, утверждает, что
Ильенков познакомил нас с текстом «Космологии» в его
присутствии после того, как мы втроем, по его словам,
порядочно «надрались». Вообще такое могло быть. И во
всяком случае Побиск (Побиск значит «Поколение октябрьских
борцов и строителей коммунизма») Кузнецов сюда имеет
отношение, о чем необходимо сказать несколько слов
особо.
Дело в том, что Побиск Кузнецов, попав во время войны
в госпиталь после тяжелого ранения, увлекся проблемой
жизни. Бывают, оказывается, и такие чудеса на свете.
До этого советская наука в основном придерживалась
определения Энгельса: жизнь есть способ существования
белковых тел. Это в общем формально верно. Но оставался
вопрос: а зачем возникает жизнь? Вопрос в такой телеологической
постановке провоцировался космологической философией
XX века, работами Вернадского и космической биологией
Чижевского — ученика и последователя Циолковского.
Имеют сюда отношение и фантазии блаженного Николая
Федорова по поводу оживления «загнивающих» миров! Во
всяком случае жизнь здесь трактовалась уже не только
как явление земное, но и как явление космическое. Так
что же означает жизнь с точки зрения вечного Космоса?
С точки зрения Космоса жизнь надо рассматривать как
звено в цепи всеобщего взаимодействия — взаимодействия
между различными формами движения материи. И это уже
постановка вопроса, идущая от Энгельса с его идеей
атрибутивного характера всех основных форм движения
материи. А если рассматривать живую материю с точки
зрения всеобщего
взаимо-действия, то ее надо рассматривать не только с точки
зрения тех причин, которые ее порождают, но и с точки
зрения тех следствий, которые из этого вытекают. Или,
иначе говоря, жизнь надо рассматривать под углом зрения
тех процессов, причиной которых она является.
Так вот, если на жизнь посмотреть под этим углом зрения,
то можно заметить, что живая материя является единственной
из ее форм, которая обладает выраженными антиэнтропийными
тенденциями: она создает порядок из хаоса. Более того,
она единственная, которая способна аккумулировать в
себе рассеянную лучистую энергию и превращать ее в
активную форму функционирования. В особенности характерным
образом это проявляется у животных, которые ведут активный
образ жизни, но энергия этой активности в конечном
счете — это лучистая энергия Солнца.
К самоупорядочению, как это выяснилось в последнее
время, в особенности благодаря исследованиям Пригожина,
способны и различные физико-химические структуры. Но
поглощать, аккумулировать и превращать лучистую энергию
может только жизнь. С нее поэтому и намечается изменение
линейного характера взаимодействия на круговой:
жизнь как бы заворачивает процесс деградации от высшего
к низшему, возвращая его снова к более высоким и сложным
формам организации материи.
Вот с этими-то идеями и пришел Побиск Георгиевич Кузнецов
к Ильенкову еще до второй своей отсидки, но после первой.
Дело в том, что его первый раз взяли прямо из госпиталя,
где он ухитрился создать кружок по изучению проблем
жизни. В то время всякие «кружки» были подозрительными,
а тем более в тех условиях, в которых находился раненый
командир взвода разведки Побиск Кузнецов.
Ильенкову эти идеи понравились, и он попросил Побиска
(обращались они между собой запросто: одногодки, оба
с 1924 года, фронтовики и, что, может быть, самое главное,
оба беззаветно увлеченные наукой) написать для «Философской
энциклопедии» статью «Жизнь», которая и была им написана
и помещена во втором томе.
Впрочем, версия Кузнецова представлена только первой
частью статьи. Вторая часть написана неким Рыжковым.
После второго тома энциклопедия выходила уже без Ильенкова
из-за размолвки его с руководством.
Чем же так привлекли идеи Побиска Кузнецова Ильенкова?
Правда, это не во всем собственно идеи Кузнецова, –
эти идеи высказывались и до него. Но Ильенков, по всей
видимости, узнал об этом впервые именно от него.
Секрет этой привлекательности как раз и раскрывается,
если учесть, что у Ильенкова в столе уже давно лежала
«Космология духа», которая теперь, наконец, полностью
опубликована в сборнике его работ «Философия и культура»
(Москва, 1991). А в этой «Космологии», между прочим,
сказано: «Круговой характер бесконечности единственно
соответствует диалектическому взгляду. Альтернативой
этому пониманию может быть только представление, включающее
в себя идею “начала” и “конца” мирового развития, “первотолчок”,
“равное самому себе состояние” и тому подобные вещи»
(с. 419).
Итак, круг. В общем это было понятно и Спинозе, и Энгельсу. К
такому же пониманию приближался Гегель. А в самой общей
форме эту идею можно найти уже у Гераклита Темного
из Эфеса, у которого мир есть периодически вспыхивающий
и периодически погасающий мировой пожар. Но это только
«в общем». Каким же образом это происходит конкретно,
– это было неясно до конца даже Энгельсу, который не
только специально ставит этот вопрос, но уже и имеет
некоторые научные основания для его решения. Проблема
состояла в том, где и каким образом замыкаются «начало»
и «конец» Большого круга.
Жизнь, в определенном отношении замыкает круг. Этим-то,
– и именно в такой трактовке, — она и оказалась привлекательной
для Ильенкова. Но хотя есть все основания рассматривать
жизнь как космическое явление, противостоять мировой
энтропии она, очевидно, не может. Ведь жизнь может
перевести в активную форму столько энергии, сколько
она получила. И уловить всю лучистую энергию Солнца
не только не смогла бы наша планета Земля, если бы
она вся была покрыта растительностью, способной поглощать
и аккумулировать лучистую энергию, но и миллиарды других
таких же планет. Огромная часть лучистой энергии Солнца
и других бесчисленных солнц все равно безвозвратно
рассеивается в мировом пространстве. И, следовательно,
рано или поздно, должна угаснуть и жизнь на Земле,
которая живет только жизнью Солнца, его энергией, его теплом...
Но жизнь, органическая жизнь, не является высшей формой
развития мировой материи, высшей формой ее усложнения.
Высшая форма — это разум. На нем-то и должно произойти
«замыкание» Большого круга. Органическая жизнь только
готовит условия появления разума. В этом и состоит
ее назначение.
Гипотеза Ильенкова, которую он пытается обосновать
и доказать, состоит в том, что не только у органической
жизни, но и у разума есть космическое назначение, которое
он и должен, рано или поздно, выполнить. При этом он
исходит из положения, что не только нет мышления без материи, но и нет материи
без мышления. Этим отличается, по Ильенкову, материализм диалектический
от материализма старого, механистического и метафизического.
Это по существу положение Спинозы и Энгельса об атрибутивном
характере человеческого мышления. Но если мышление
– это атрибут, то есть необходимо присущее свойство,
то необходимость его должна быть понята не только с
точки зрения необходимости, «внутренне присущей и случаю»,
но и с точки зрения всеобщего взаимодействия. Иначе
говоря, относительно разума надо сказать не только, почему
он возник здесь и теперь, но и зачем
он возник. «С этой точки зрения, — пишет Ильенков,
– делается понятным определение мышления как действительного
атрибута
(а не только “модуса”) материи» (с. 431).
Кстати, Ильенков чисто терминологически в своей «Космологии»
остается еще в рамках «диамата», когда он говорит о
мозге (человеческом мозге) как самой сложной форме
организации материи, как пределе ее усложнения, что
как раз и указывает на то, что это «ранний» Ильенков.
В действительности и по Энгельсу, высшей формой движения
материи является форма социальная, или сознание.
Мозг остается в пределах биологической формы движения,
и, как все остальное органическое тело человека, снимается
социальной формой, то есть погружается в основание
социальной формы, которая ограничивает его в его чисто
биологических проявлениях.
А вот разум действительно является высшей формой развития
мировой материи. Но окончательное доказательство этого
возможно только тогда, когда эта самая сложная форма
замкнется на самую простую. Ведь только тогда, когда
мы из какой-нибудь точки на поверхности Земли отправляемся
на запад и возвращаемся в ту же точку с востока, мы
доказываем, что земля «круглая». Точно так же, если
мы, дойдя до самой высшей точки развития мировой материи,
придем к ее самой низшей точке, мы докажем, что нет
и не может быть более высокой формы развития, чем разум.
Понимание того, что человеческий разум есть вершина
развития, так или иначе проявляло себя в истории мысли
то в виде представления о человеке как «венце творения»,
то о человеке как «микрокосме». Все представления о
том, что есть высшая, по сравнению с человеком, реальность,
всегда были религиозными представлениями. Но если всякая
религия, как показал Фейербах, есть так или иначе удвоение
человеческого мира, то это и говорит о том, что всякий
мир более высокого порядка, чем человеческий мир, есть
фантастический мир.
Сюда же относятся и рассуждения пантеистов Возрождения
и Нового времени: если мир бесконечен, то вне мира
нет места ни для какого существа и ни для какой творческой
силы. Но если Бог так же бесконечен, то он равен миру
и, следовательно, представляет собой творческую силу
самой природы. И тут опять все сходится на человеке.
Он есть высшая творческая сила природы. Человек, как
отмечал Маркс, в своей деятельности воспроизводит всю природу.
Впрочем, для резонерствующего рассудка, именно потому,
что он абсолютно линеен, нет предела, и все приведенные
доводы для него не довод. Но именно поэтому здесь можно
апеллировать только к диалектическому разуму. Без диалектики
здесь никак обойтись невозможно.
Таким образом, у мировой материи должен быть не только
«верхний», но и «нижний» предел. Естествознанием он,
собственно, давно обнаружен в виде простейших механических
свойств. Проще, чем механика, формы движения материи
пока не обнаружено. Но ее и представить себе невозможно,
потому что за пределами механики прекращается всякое
взаимодействие. Поэтому если «там» даже что-то и есть,
то оно никак не может быть обнаружено нами, ведь всякое
обнаружение нами чего-то всегда есть результат взаимодействия
нас самих и того, что мы обнаруживаем, открываем, познаем
и т.д. Иначе говоря, здесь кончается наука и начинается мистика.
Однако предел и здесь обнаруживается не так, что мы
во что-то «уперлись» и не можем продвигаться дальше.
А он обнаруживается опять-таки в нелинейном характере
движения по пути прогресса. Иначе говоря, абсолютного
регресса материи, так же как и ее абсолютного прогресса,
нет. И это подтверждается более очевидным образом,
чем то, что нет абсолютного прогресса. Ведь как только
мы проходим «нижнюю» точку и начинаем дальше разлагать
ту простейшую единицу материи, которая проявляет только
механические свойства, мы обнаруживаем свойства более
сложные, — квантово-механические, волновые и т.д.
Так называемый микромир оказывается тождественным макромиру.
Современная физика приходит к тому, до чего не могли
додуматься величайшие натурфилософы прошлого.
Но тождественность микромира и макромира проявляется
не только в том, что здесь обнаруживаются одни и те
же физические свойства. Здесь обнаруживаются и вполне
сравнимые энергетические возможности: энергия одного
атома вещества сравнима с энергией, которую заключают
в себе любые макросистемы. И человек уже научился освобождать
и использовать эту энергию.
Что же касается специфики человеческой жизнедеятельности,
то она в существенном отношении отличается от жизнедеятельности
животных именно своими энергетическими возможностями.
Животное в своей активной жизнедеятельности использует
энергию своего собственного органического тела. Человеческая
трудовая деятельность есть орудийная
деятельность. И орудийность человеческой деятельности
заключается не только в том, что человек использует
предметы природы в качестве проводников своего воздействия
на другие предметы природы, но и в том, что он использует
также, и с той же самой целью, вещество и энергию природы.
Причем энергетические возможности человеческой техники
уже давно превосходят энергетические возможности его
органического тела, и при этом наблюдается явный экспоненциальный
рост этих возможностей.
Итак, есть предел «вверху» и есть предел «внизу». Таковы
две предпосылки, на которых строит свою гипотезу Ильенков.
«Третьей философско-теоретической предпосылкой гипотезы,
– пишет он далее, — является бесспорное положение,
согласно которому «все, что существует, достойно гибели»,
что всякая «конечная» форма существования имеет свое
начало и свой конец. Применимо это положение как к
ныне существующей солнечно-планетной системе, так и
к обитающему на ней человечеству» (с. 421). Против
этой предпосылки в наше время вряд ли кто-нибудь будет
возражать. Но весь вопрос в том, как погибнет разум
в нашей солнечно-планетной системе? Если он погибнет,
ничего не оставив после себя, то это будет чисто случайный
факт в истории мироздания. «Мышление превращается в
абсолютно бесплодный эпизод, которого с равным правом
могло бы и не произойти вовсе без всякого ущерба для
всего остального» (с. 432). Иначе говоря, тогда
это никакой не «атрибут», а оказывается, по словам
Ильенкова, «чем-то вроде плесени на остывающей планете,
чем-то вроде старческой болезни материи, а вовсе не
высшим цветом мироздания, не высшим продуктом всеобщемирового
развития» (с. 431-432).
Но эта проблема связана не только с проблемой назначения
человека, назначения человеческого разума. Она связана
также и с законом сохранения энергии, который осуществляется
только при условии перехода одного качества движения
материи в другое. И каким образом рассеянная тепловая
энергия, состояние «тепловой смерти», перейдет в состояние
раскаленного газа, в плазменное состояние, откуда может
начаться новый цикл развития, науке до сих пор не известно.
Ильенков именно здесь и высказывает свою гипотезу,
превосходящую по масштабам все построения величайших
натурфилософов прошлого и одновременно всех мечтателей-моралистов.
Здесь проблема назначения человека, человеческого разума,
и проблема «тепловой смерти» превращаются по существу
в одну проблему, которая может быть решена одним-единственным
способом. Почему бы не предположить, говорит Ильенков,
что «мышление как раз и есть та самая качественно высшая
форма, в которой и осуществляется накопление и плодотворное
использование энергии, излучаемой солнцами» (с. 432).
Органическая жизнь только «сопротивляется» росту энтропии.
Она, по одному очень удачному, на мой взгляд, сравнению,
подобна матросу, который карабкается на мачту корабля,
который уходит под воду. Но мачта конечна, поэтому
«матрос» — жизнь — рано или поздно погибнет, выпадет
в неорганический осадок, станет минералом. И если она,
ценой своей гибели, не перейдет ни в какую высшую форму,
то ее существование совершенно бессмысленно. Смысл
ее может быть только в том, что на ее основе возникает
человек разумный. Человек, который живет смертью животных,
которые живут смертью растений. И только человек с
его разумом способен не только «сопротивляться» росту
энтропии, но, ценой своей гибели, вернуть остывающую
материю в ее первоначальное огненное состояние...
Как это произойдет? «Реально это можно представить
себе так, — пишет Ильенков, — в какой-то, очень высокой,
точке своего развития мыслящие существа, исполняя свой
космологический долг и жертвуя собой, производят сознательно
мировую катастрофу — вызывая процесс, обратный «тепловому
умиранию» космической материи, т.е. вызывая процесс,
ведущий к возрождению умирающих миров в виде космического
облака раскаленного газа и пара» (с. 433).
Мировая катастрофа, которую может вызвать разум, подобна
атомному взрыву, «механизм» которого основан на так
называемой цепной реакции. Поэтому ничего невероятного
с чисто физической точки зрения здесь нет. Причем общая
закономерность здесь такова, что чем «проще» структура,
подвергающаяся разрушению, тем больше количество выделяемой
при этом энергии. Но при этом, правда, «простую» структуру
труднее и разрушить, хотя энергия, освобожденная этим
разрушением, бесконечно больше, чем та, которая потрачена
на разрушение. «И перспектива, — заключает Ильенков,
– теоретически такова: если бы удалось разрушить бесконечно
малую структурную единицу материи, то взамен получилось
бы пропорционально бесконечное количество высвободившейся
при этом энергии — количество, которого достаточно
для того, чтобы разрушить и превратить в раскаленные
пары бесконечно большую массу остывшей материи» (с. 433-434).
Такова космологическая гипотеза Ильенкова. Многим она
показалась, и покажется, научно-фантастической, вроде
полета из пушки на Луну. Сам Ильенков, кстати, называет
все это «философско-поэтической фантасмагорией». Но
нельзя, видимо, спорить с его собственной самооценкой:
«Такого значения за человеком и такого смысла его гибели
не может, по-видимому, признать ни одна другая гипотеза»
(с. 435).
В этой гипотезе соединяются пафос искания истины и
высшее предназначение человека — служить матери-природе,
породившей его. «В сознании огромности своей роли в
системе мироздания человек найдет и высокое ощущение
своего высшего предназначения — высших целей своего
существования в мире. Его деятельность наполнится новым
пафосом, перед которым померкнет жалкий пафос религий.
Это будет пафос истины, пафос истинного сознания своей
объективной роли в системе мироздания» (с. 436).