А. Майданский
Обзор статей на английском языке из книги:
Evald Ilyenkov’s Philosophy Revisited
Edited by Vesa Oittinen. Helsinki: Kikimora, 2000
Эта книжка — объемистый сборник материалов международного симпозиума, посвященного творчеству Э.В. Ильенкова и состоявшегося в Хельсинки, 7-8 сентября 1999 года. Название ее переводится на русский язык так: «Возвращаясь к философии Эвальда Ильенкова».
Из 18‑ти помещенных в книге статей на английском написаны 12, плюс вступительное слово Ilkka Niiniluoto, проректора Института философии университета Хельсинки, где и прошел симпозиум. Последний признался, что принадлежит к аналитической школе в философии (проще говоря, он — логический позитивист) и вспомнил, как он в конце 70‑х, прочитав «Диалектику идеального», удивился сходству взглядов Ильенкова и концепции “третьего мира” Карла Поппера. Поэтому Ильенков показался ему тогда своим и близким. В заключение он призвал читать книги Ильенкова, и вообще советских философов, так, как историк философии читает схоластические суммы, — извлекая собственно философские идеи из их богословского (а в данном случае политического) контекста.
Редактор тома, Vesa Oittinen (University of Helsinki), в докладе «Введение: Парадоксы Ильенкова и советской философии», задается целью указать “узловые точки” нашей философии. Он отмечает далеко идущее родство концепции идеального у Ильенкова и учения зрелого Лукача времен «Онтологии общественного бытия». Каждый по-своему эти два философа доказывали, что категории и идеи обладают особым, притом объективным, существованием в мире человеческого общения. Парадокс автор усматривает в том, что прямые оппоненты Ильенкова и непримиримые враги гегелевской диалектики, поздний Витгенштейн и Поппер, доказывали то же самое — объективное бытие форм мышления.
Вообще, в советской философии, пишет Oittinen, уже в работах Ленина, имела место известная двойственность: ранний Ленин тяготел к материализму эмпирического толка, Ленин же времен «Философских тетрадей» культивирует материалистически осмысленную гегелевскую диалектику. Эта двойственность предопределила последующие дебаты в марксистской философии 20‑х годов, равно как и противостояние Ильенкова и советских позитивистов в 60‑70‑е. Однако у этого конфликта, протянувшегося через всю историю советской философии, есть более глубокая причина, нежели просто непоследовательность Ленина-философа, полагает Oittinen. Это — реальное расщепление человеческой культуры на автономные сегменты, гуманитарный и технический, образующее сущностную характеристику современного общества. И философия Ильенкова по-своему выразила настроения партии “гуманитариев”.
Той же теме посвящена статья известного знатока советской философии Evert van der Zweerde (University of Nijmegen, the Netherlands) «Эвальд Ильенков и советская философская культура». Откровенно говоря, я не нашел в ней ничего примечательного, кроме одной забавной реплики: «Вместо того, чтобы гордиться такой фигурой, как Ильенков, философский факультет МГУ изгнал его, — представьте себе, что Хельсинкский университет подвергнул бы остракизму Яаакко Хинтикку за то, что тот не был ортодоксальным последователем Витгенштейна и Рассела».
David Bakhurst (Queen’s University, Canada) в статье «Живое и мертвое в философии Ильенкова» ведет речь о его эстетической теории. Здесь присутствует игра слов: Bakhurst отмечает, что противостояние категорий живого и мертвого — или, конкретнее, творческой и механической деятельности — тянется красной нитью через всю ильенковскую философию. Вместе с тем он намеревается показать, чтó в эстетической теории Ильенкова остается “живым” и актуальным по сей день, и в какой части взгляды Ильенкова ошибочны и потому давно мертвы.
Сначала Bakhurst в общих чертах передает содержание статьи «Что там, в Зазеркалье?», в которой, по его словам, «лучшие черты ильенковского стиля сочетаются с наихудшими». В особенности он не одобряет отношение Ильенкова к искусству модерна, отдельно останавливаясь на приводимом у Ильенкова примере с коллажом Энди Уорхола «Тридцать лучше, чем одна». На нем художник изобразил многократно умноженную репродукцию Джоконды. Bakhurst не разделяет ужас, который испытал Ильенков при виде этого полотна. Он замечает: если бы Ильенков увидел картину Леонардо в Лувре, «он, без сомнения, был бы разочарован так же, как пастишем Уорхола. Поскольку это, конечно, относительное небольшое полотно, которое висит под стеклом и которое приходится рассматривать на расстоянии, толкаясь с ордами других посетителей, в основном туристов, которые “делают” [атмосферу] Лувра... Это то, чем стала [в наши дни] мистика Моны Лизы. Именно это изобразил Уорхол. Но этот [смысл] ускользнул от Ильенкова».
Bakhurst осуждает, в весьма резких выражениях, попытки Ильенкова мерить различные формы искусства или науки (в частности, кибернетику) моральными категориями, апеллируя к единству Истины, Добра и Красоты. Рассуждения Ильенкова о “прогрессивном” и “реакционном” искусстве, по его словам, показывают, что «гуманизм Ильенкова заключает в себе зловещий (sinister) элемент, утверждающий ту самую сталинистскую ортодоксию, противником которой его так часто представляют».
Во второй части своего доклада Bakhurst отдает должное ильенковской концепции творческого воображения и довольно неплохо ее излагает. Окончательный вердикт его гласит: «Остается спросить теперь, что является живым и что мертвым в гуманистических взглядах Ильенкова? Понятие деятельности, как оно выступает в работах об идеальном, обычно считается наиболее важной частью его наследия». А вот «его вечный историцизм, в рамках которого философская антропология повествует о сотворении человечеством себя, несомненно, не заслуживает доверия. Он просто слишком антропоцентричен; он отводит человеческим существам слишком большое место в порядке вещей, — настроение, которое вызывает как этические, так и метафизические возражения».
В статье Jussi Silvonen (Finnish Institute of Occupational Health) «Ильенков и Фуко — парадоксы и невозможные связи» проводится сравнение теории идеального и концепции “истинностных игр” Фуко. Автор утверждает, что они взаимно дополняют друг друга. Однако сколько-нибудь весомых аргументов в пользу этого оригинального мнения я в его статье найти не сумел. В конце Silvonen делает вывод, что «оба, Ильенков и Фуко не смогли применить [свою] методологию в эмпирических исследованиях». По-видимому, он просто плохо осведомлен о творческом содружестве Ильенкова с ведущими советскими психологами и его участии в эксперименте Мещерякова.
Статья Reijo Miettinen (University of Helsinki) «Восхождение от абстрактного к конкретному и построение рабочей гипотезы для новой практики» рассказывает о результатах работы финских ученых (главным образом в области педагогики), разрабатывающих прикладную сторону метода восхождения от абстрактного к конкретному.
В статье «Выготский, Ильенков и Мамардашвили: поиск монистической теории духа (методологические замечания)» Николая Вересова (University of Oulu, Finland) проводится сравнение трех методов объяснения природы человеческого сознания. В методологии Выготского он находит “непоследовательность” — картезианскую идею противостояния двух субстанций, индивидуальной психики и мира культуры, который эта психика интериоризует. Суждение странное, ведь дуализм в объяснении психики — это именно то, за что Выготский осуждал картезианское учение о душе и вырастающие из него течения новейшей психологии.
Ильенков и Леонтьев, в отличие от Выготского, ограничивают субстанцию сознания одним компонентом общественных отношений — деятельностью, утверждает Вересов. Последовательный монизм в понимании сознания, пишет он, обязывает принять, как аксиому, «утверждение, что человек и социокультурный мир вместе образуют одну (single) систему. Этот радикальный шаг был сделан Мерабом Мамардашвили». Вересов ссылается на слова последнего, что “телом” сознания является человеческая история и что «в человеческой и исторической реальности внутреннее и есть внешнее, а внешнее и есть внутреннее».
На мой взгляд, подобные “мысли вслух”, которые ронял на склоне лет “грузинский Сократ”, едва ли могут всерьез быть приняты за его личное открытие. Не говоря уже о «радикальном шаге» по тропе философии — вперед или хотя бы в сторону.
В небольшой статье Jan Derry (University of Birmingham, United Kingdom) я, признаться, не понял почти ничего, начиная с ее заглавия: «Фундаментализм и антифундаментализм: в поисках волшебства (enchantment ~ очарование, восхищение) на пересеченной местности». Впрочем, к философии Ильенкова все, о чем там говорится, имеет весьма отдаленное отношение.
Гораздо интереснее статья Peter Jones (Sheffield Hallam University, United Kingdom) «Диалектика идеального и символическая медиация [опосредствование]». Автор проводит сравнение двух идеальных форм человеческой деятельности — формы стоимости и языковой формы. При этом он опирается на тонкий и точный анализ работ Ильенкова и Выготского и отвечает на некоторые возражения их оппонентов. Jones – едва ли не единственный известный мне англоговорящий автор, вполне разделяющий взгляды Ильенкова. Он более десяти лет занимается прикладными исследованиями в области психологии общения и речи, руководствуясь теоретической программой Выготского–Ильенкова.
Еще несколько работ я не успел как следует прочесть либо не смог пока составить о них определенного мнения. Ограничусь поэтому тем, что приведу их названия и имена авторов.
Диалектика и диалог у Ильенкова: сравнение двух подходов
Matti Vartiainen (University of Helsinki)
Семиозис и понятие идеального
Tarja Knuuttila (University of Helsinki)
Социальная и физическая формы: Ильенков об идеальном и Маркс о форме стоимости
Andrew Chitty (University of Sussex, United Kingdom)
Ильенков и логика «Капитала»
Pertti Honkanen (финский журналист)
Небольшое итоговое суждение. По-настоящему качественных работ в этой книге не так много. Из англоязычных статей я бы выделил три — Oittinen, Bakhurst и Jones. Кроме того, знающие люди с уважением отзывались о помещенных там статьях, написанных по-немецки. В целом же книга, безусловно, заслуживает внимания и, большей частью, читается с интересом.
За основу взят текст выступления на
Ильенковских чтениях 2001