Научная абстракция (понятие) и практика
Всеобщей предпосылкой и условием, на основе которого возникает и развивается весь сложный механизм познавательных способностей человека, активно преломляющий чувственные впечатления, всегда была и остается практика — активная чувственно-предметная деятельность общественного человека. Но раз возникнув, а тем более развившись до высокой степени, система форм логической деятельности (категорий) оказывает обратное, и весьма существенное, воздействие на самое практику. На этой основе марксистко-ленинская философия и решает вопрос об отношении эмпирических абстракций к абстракциям теоретического мышления. [101]
В явлении, открытом непосредственному созерцанию, вещи сплошь и рядом выглядят совершенно иначе, чем в сущности, выражаемой понятием. Если бы одно с другим совпадало прямо и непосредственно, нужды в науке, в специальном теоретическом анализе явлений вообще не возникло бы.
Но именно поэтому простая ссылка на тот факт, что в явлении, открытом непосредственному созерцанию, можно констатировать такие-то и такие-то «общие признаки», еще не может служить полновесным доводом ни за, ни против абстракции понятия. В те времена, когда Жан-Жак Руссо сформулировал свой исторический тезис – «человек рожден свободным, а между тем повсюду он в оковах» — большинство людей действительно проводило «в оковах» всю свою жизнь, от колыбели до могилы. Тезис о том, что все люди от рождения, в сущности, равны, ссылкой на эмпирически-общее положение дел никак в те времена не подтверждался. Тем не менее историческая и теоретическая правда была на стороне философских теорий Просвещения, а не на стороне их противников.
Непосредственное созерцание и абстракции, возникающие на его почве, всегда и везде отражают явления окружающего мира под углом зрения наличных, сложившихся на сегодняшний день практических отношений человека к человеку и человека к природе. Созерцает природу живой, конкретный исторически-определенный индивидуум, вплетенный в сеть общественных отношений, т.е. существо, стоящее в активном, практически-предметном отношении к окружающему миру, а вовсе не фантастический, якобы «пассивно созерцающий» субъект. Но именно поэтому очень часто общественно-исторические свойства вещей и сливаются в глазах индивидуума с их природными свойствами, а преходящие свойства вещей и самого человека начинают казаться вечными, с сущностью самих вещей сращенными свойствами. Подобные фетишистские, натуралистические иллюзии (товарный фетишизм – лишь пример) и абстракции, их выражающие, поэтому и нельзя опровергнуть простым указанием на вещи, данные в созерцании. Вещи, данные в созерцании индивиду буржуазного («гражданского») общества, на поверхности именно таковы, какими они ему кажутся. Эти иллюзии и абстракции формируются [102] отнюдь не только в сознании индивидуума буржуазного общества, но и в самой реальности экономических общественных отношений, которую он созерцает. Поэтому-то Маркс и указывал, что точка зрения созерцания индивида, сформированного «гражданским», т.е. буржуазным обществом, не позволяет рассмотреть действительность в ее истинном свете, и этой точки зрения (а на ней, как указывал Маркс, стоял весь старый материализм, включая фейербаховский) вещи и в созерцании выступают окутанными туманом фетишистских иллюзий. В живом созерцании индивидуум всегда активен; «пассивное созерцание», якобы позволяющее сразу увидеть вещи такими, каковы они суть на самом деле, принадлежит к разряду фантазий старой философии. В реальном, живом созерцании — вещи всегда даны под углом, зрения наличной практики.
Это, конечно, вовсе не значит, что в теоретическом мышлении вещи должны выступать вне всякой связи с практикой, должны постигаться «чисто незаинтересованно», как то изображали материалисты до Маркса. Как раз наоборот. Разница заключается в том, что абстракции теоретического мышления связаны с практикой не столь непосредственно, как абстракции живого созерцания, но зато гораздо шире и глубже.
Эмпирические, абстракции, возникающие в голове практически действующего члена буржуазного общества, подвергаются Марксом критике с точки зрения той же практики. Однако практика сама берется здесь во всем ее действительном объеме и, что еще важнее, в перспективе.
Принцип критического преодоления эмпирических абстракций буржуазного сознания у Маркса таков: он исходит из того, что если стоять на точке зрения созерцания индивида буржуазного общества, то вещи действительно будут выглядеть именно так, как они ему кажутся. Следовательно, критика абстракций эмпирического сознания индивида должна начинаться с критики той точки зрения, той позиции, с которой он рассматривает вещи, с разоблачения узости этого угла зрения.
Более широкий угол зрения, позволяющий охватить явления во всем их действительном содержании, совпадает у Маркса с точкой зрения практики, взятой в ее [103] необходимой перспективе, прочерченной мысленно в будущее. Прорывая узкий горизонт наличной (буржуазной) практики, теоретический взгляд на вещи порывает не с практикой (как то казалось тому же Фейербаху), а только с данной исторически преходящей ее формой. Тем самым теоретический взгляд на вещи совпадает с практикой в ее действительном значении, в ее революционном и революционизирующем значении, а потому и с точкой зрения класса, такую- практику осуществляющего.
С таким пониманием отношения абстракций к практике и связана гносеология Маркса. Точка зрения практики, указывал Ленин, является исходной точкой зрения теории познания. Не надо только забывать, что здесь имеется в виду действительная точка зрения революционной практики, взятой во всем ее объеме и перспективе, и ни в коем случае не узкопрагматическая точка зрения, как это клеветнически изображают некоторые ревизионисты, повторяющие сплетни буржуазных идеологов.
С этим и связано учение Маркса и Ленина о понятии, и в частности то положение, что простое соответствие непосредственно наблюдаемым «общим признакам» явления еще не есть критерий истинности понятия. В результате же практического изменения может оказаться, что те признаки вещи, которые наблюдались как постоянно повторяющиеся, как общие, вовсе исчезнут, а то, что выступало в явлении, открытом созерцанию, как исключение из правила, как раз и окажется выражением сущности вещи.
Чтобы проверить, правильно или неправильно наше представление о том, как обстоят дела вне нашего сознания (т.е. соответствует ли наше представление вещи), достаточно внимательно рассмотреть вещь, сравнить представление с фактическим положением дел, с общим в фактах. Но для того, чтобы определить, принадлежит это общее вещам с необходимостью, заложенной в их конкретной природе, или не принадлежит, требуется иной критерий. Этим критерием является не пассивное созерцание (пусть самое тщательное и внимательное), а практика, активно изменяющая вещь.
Истинность понятия доказывается не путем сравнения его определений с эмпирически-общими признаками фактов, а более сложным и опосредованным путем, [104] включающим в себя практическое преобразование эмпирической действительности. Окончательной инстанцией проверки понятия оказывается практика. Соответствие понятия предмету доказывается в полной мере лишь тогда, когда человеку удается найти, воспроизвести или создать предмет, соответствующий тому понятию, которое он образовал.
Поскольку же понятие выражает сущность вещи, а не то абстрактно-общее, которое открыто созерцанию и представлению, постольку понятие и нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть ссылкой на то, что все единичные факты, данные созерцанию, обладают или не обладают в данный момент такими-то и такими-то признаками. Маркс ни одну другую манеру теоретизировать не третировал так презрительно, как манеру вульгарных экономистов, полагающих, что они опровергают теорию, когда им удается показать, что вещи в явлении выглядят иначе, чем в сущности, выражаемой понятием. «...Вульгарный экономист думает, что делает великое открытие, когда он раскрытию внутренней связи гордо противопоставляет тот факт, что в явлениях вещи иначе выглядят. И выходит, что он гордится тем, что пресмыкается перед видимостью, принимает видимость за конечное. К чему же тогда вообще наука?» 1
Сущность вещи, выражаемая в ее понятии, заключается в конкретной системе взаимодействия ее с другими вещами, в той системе объективных условий, внутри которых и посредством которых она есть «то, что она есть». Каждая единичная, отдельно взятая, вещь заключает в своем составе свою собственную сущность не в виде актуально-данного общего признака, а потенциально, только как элемент некоторой конкретной системы взаимодействующих вещей. Как непосредственно наблюдаемое общее эта сущность в ней реально (а потому и в созерцании) не осуществляется, а если и осуществляется, то, во всяком случае, не сразу, а только в процессе ее движения, изменения, развития.
Важность этого обстоятельства можно ярко проиллюстрировать на истории понятия пролетариата, этой важнейшей категории марксистско-ленинской теории. [105]
Когда Маркс и Энгельс выработали понятие пролетариата как самого революционного класса буржуазного общества, как могильщика капитализма, это понятие принципиально невозможно было получить и качестве абстрактно-общего каждому отдельному пролетарию и каждому особенному слою пролетариата отвлеченного признака. Такая формальная абстракция, которую в середине XIX в. можно было бы при желании отвлечь путем сравнения всех отдельных представителей пролетариата, путем того абстрагирования, которое рекомендует недиалектическая логика, характеризовала бы пролетариат как наиболее угнетенный, задавленный нуждой и нищетой пассивно страдающий класс, способный, в лучшем случае, лишь на отчаянный голодный бунт.
Такое «понятие» пролетариата можно встретить в бесчисленных исследованиях того времени, в филантропических писаниях современников Маркса и Энгельса, и в трудах социалистов-утопистов. Эмпирически-общее в этой абстракции было схвачено и отражено совершенно точно. Но теоретическое выражение этой эмпирии, понимание того, чем является пролетариат как «класс в себе», по своей внутренней природе, выражаемой понятием, и чем он еще не был «для себя», т.е. в эмпирической реальности, непосредственно отражаемой представлением, простой эмпирической абстракцией, было добыто лишь Марксом и Энгельсом.
Этот вывод, это понятие, выражающее действительную объективную природу пролетариата как класса, было добыто на пути исследования всей совокупности условий, внутри которых пролетариат с неизбежностью формируется как самый революционный класс, призванный разрушить до основания всю эту породившую его систему общественных условий. Понятие пролетариата, в противоположность эмпирически-общему представлению о нем, здесь было не формальной абстракцией, а теоретическим выражением объективных условий его развития и содержало в себе понимание его объективной роли, притом в тенденции ее развития.
Истинность понятия пролетариата, разработанного Марксом и Энгельсом, не могла быть доказана путем сравнения его с эмпирически-общим каждому пролетарию признаком. Последний явно свидетельствовал в пользу абстракции [106] филантропов и утопистов. Истинность этого понятия была, как известно, доказана реальным процессом превращения, пролетариата из «класса в себе» в «класс для себя», Пролетариат в полном смысле слова развивался и развился в направлении к соответствию «со своими собственным попятном», с тем понятием, которое было разработано классиками марксизма на основе анализа объективных условий его формирования, всей конкретной совокупности общественных условий его бытия как пролетариата. Из рассеянной по всей стране и разъединенной конкуренцией массы угнетенных и забитых тружеников он превращается в монолитный класс, сознающий свою всемирно-историческую миссию –революционное, уничтожение частной собственности, упразднение классовой формы разделения труда вообще.
И та же практика опровергла «правильное представление», совершенно точно отражавшее непосредственно эмпирически-общее каждому пролетарию, взятому порознь, свойство. Необходимо особо подчеркнуть, что учет этого принципиальнейшего требования материалистической диалектики должен лежать в основе выработки всех научных понятий о развитии общества.
Именно игнорирование (или сознательное извращение) точки зрения практики как исходного пункта теории, служит в эпоху империализма базой ревизионистских и оппортунистических течений, наносящих немалый вред международному рабочему движению.
Вся предательская политика «правых социалистов» имела и имеет в своей основе упрямое нежелание считаться с ходом всемирно-исторического развития революционной практики трудящихся всего мира.
Еще до Октябрьской революции 1917 года, положившей начало практическому преобразованию мира на принципах научного коммунизма, родоначальник «правого социализма» К. Каутский стал сворачивать с пути революционного марксизма на путь лакейского приспособления к силам мирового империализма.. Начал он с малого — с допущения абстрактной гипотезы насчет «ультраимпериализма». Здесь в полной мере и сказалась вся дальновидность Ленина, поставившего абсолютно точный диагноз этой опасной болезни в международном рабочем движении. Абстрактно-теоретическое построение [107] Каутского исходило, на первый взгляд, из самых «марксистских» положений. Капитализм XX в., рассуждал Каутский, развивается по пути объединения всех магнатов капитала в один единственный сверхтрест. В этом империалистическом сверхтресте, по мнению Каутского, должна погаснуть борьба и конкуренция государственно-обособленных капиталов. Мировая система империализма в итоге-де и превратится в единое обобществленное хозяйство, которое останется только формально «национализировать», чтобы оно превратилось в социализм. Не нужно будет ни революции, ни диктатуры пролетариата, а только формально-юридическая санкция, лишающая последнего собственника его частной собственности в пользу всего общества.
Отсюда вытекала и политика, которую Каутский уже тогда начал рекомендовать международному рабочему движению: подождать, пока империализм сам, своими силами «обобществит» мировое хозяйство, не мешать ему в этом, а даже помогать. Этот принцип с тех пор и остается высшим принципом «правого социализма». К чему это привело и приводит на практике — слишком хорошо известно. Политика правых социалистов помогла Гитлеру в 1932 году, ныне же помогает империалистической реакции в ее борьбе против лагеря мира и социализма. Тем более важно понять, какие пути могут приводить к такому финалу. Ленин безошибочно указал на самый глубокий корень всей этой вредоносной теории и политики: отрыв теоретической мысли от реального развития революционно-пролетарской практики, абстрактность рассуждения. Абстрактно рассуждая, указывал Ленин, вполне можно помыслить ультраимпериалистическую фазу в развитии мирового капитализма. «Абстрактно мыслить подобную фазу можно. Только на практике это значит становиться оппортунистом, отрицающим острые задачи современности во имя мечтаний о будущих неострых задачах. В теории это значит не опираться на идущее в действительности развитие, а произвольно отрываться от него во имя этих мечтаний» 2.
Конечно, если бы дело ограничилось только мечтаниями, то на это можно было бы и не обращать [108] внимания. Дело, однако, в том, что мечтания в области политики неизбежно становятся практически политической платформой.
Теория, в силу ее природы и огромной роли в общественной жизни, ни при каких условиях не может вообще оторваться от практики. Она может отстраниться только от той или другой формы практики. Но в этом случае ее незамедлительно использует другая практика Теория слишком ценная вещь, чтобы долго оставаться без хозяина. А таким хозяином может быть только тот или иной класс. И если теоретик не связывает ход своих рассуждений с практикой сил пролетариата, если он сознательно не ставит теорию на службу практической деятельности мирового революционного пролетариата — его «мечтания» очень скоро делаются предметом корыстного внимания противоположной реальной силы современного мира, практиков и идеологов империализма и реакции. Это объективный закон, не зависящий от воли и сознания теоретика, самые благие намерения его не спасут и не оправдают.
Продолжая критический анализ абстракций К. Каутского, В.И. Ленин делает вывод, который впоследствии подтвердился с буквальной точностью в ходе событий и подтвердился именно потому, что мысль Ленина высшим критерием правильности теоретических построений всегда имела реальную революционно-преобразующую мир практику миллионов трудящихся.
«Не подлежит, сомнению, что развитие [развитие капитализма в двадцатом веке. — Э.И.] идет в направлении к одному единственному тресту всемирному, поглощающему все без исключения предприятия и все без исключения государства. Но развитие идет к этому при таких обстоятельствах, таким темпом, при таких противоречиях, конфликтах и потрясениях, — отнюдь не только экономических, но и политических, национальных и пр. и пр., — что непременно раньше, чем дело дойдет до одного всемирного треста, до “ультраимпериалистского” всемирного объединения национальных финансовых капиталов, империализм неизбежно должен будет лопнуть, капитализм превратится в свою противоположность» 3. [109]
Что отличает теоретическую мысль Ленина от абстрактных рассуждений Каутского? В первую очередь ее конкретность. А это значит прежде всего следующее. Каутский в своих «теоретических» построениях учитывает практику империализма, его сил и представителей, и рассуждает о путях, по которым она направляется. При этом он совсем забыл о такой «мелочи», как практическая деятельность и борьба угнетаемых при этом трудящихся масс. Ее-то он и сбросил со счетов в своих построениях и прогнозах.
Ленин, не отрицая того факта, что империализм развивается именно в том направлении, о котором рассуждает Каутский, что в развитии современного капитализма действительно присутствует такая абстрактная возможность, как империалистический путь «обобществления» мировой экономики, решительно выдвигает против этой абстрактной схемы основной принцип революционного марксизма — точку зрения революционной практики трудящихся классов. В данном случае ясно видно, что эта, и только эта точка зрения органически совпадает с конкретной точкой зрения на процесс капиталистического развития в эпоху империализма. Ясно видно и следующее: абстрактная точка зрения Каутского с неизбежностью ведет к отказу от диалектики. Во имя своей абстрактно-теоретической схемы он отворачивает взор от факта обострения классовой борьбы. Но ведь обострение классового антагонизма и есть та самая форма, в которую выливается «обобществление» мировой экономики. У Каутского это «обобществление» начинает выглядеть как чисто эволюционный процесс примирения классовых противоречий. Иными словами, вместо материалистической диалектики марксизма подсовывается типично гегелевская идея «примирения противоположностей» во имя «высших», «общечеловеческих», «надклассовых» целей.
В итоге абстрактная схема Каутского ведет к глубоко ложной в смысле теоретического содержания концепции, к прямой апологетике империализма, к враждебной позиции по отношению к реальному социализму, к открытому ренегатству. Абстрактно-схоластическое, нереволюционное понимание теории марксизма явилось здесь мостиком, по, которому Каутский неизбежно [110] пришел к полной измене марксизму и в теории, и в политике.
Совсем иное — ленинский конкретно-теоретический анализ той же самой проблемы. Его исходный принцип — точка зрения революционной практики трудящихся классов, масс. С точки зрения этого принципа сразу же становится очевидной реальная, конкретная диалектика действительного процесса во всей ее противоречивости и напряженности. С этим связано и то обстоятельство, что теоретический прогноз Ленина оправдался с буквальной точностью уже два года спустя: в 1917 г. мировой империализм «лопнул» в самом слабом звене, а вся дальнейшая история стала совершаться как история разрушения все новых и новых звеньев мировой системы империализма.
При этом диалектика истории такова, что на месте ослабевших звеньев империалистической системы возникают и день ото дня крепнут «звенья» новой экономической и политической системы — звенья содружества стран социализма. Именно так и перерождается современней мир — в точном согласии с конкретно-теоретическим прогнозом великого мастера диалектики Ленина.
В этом и заключается главный урок для марксистски мыслящих теоретиков, стремящихся научно и по-партийному раскрывать законы общественного развития и создавать конкретные теоретические понятия о нем. [111]
1 Маркс К., Энгельс Ф. Письма о Капитале. Госполитиздат, 1948, с. 161.
2 Ленин В.И. Сочинения, т. 22, с. 94.
3 Там же, с. 94-95.
