Ст. Никоненко
За год до совершеннолетия...
Юность, 3 (1977), с. 71-74
В Пензенской области есть небольшой городок Мокшан. Здесь родился писатель Александр Малышкин. Одна из школ города носит его имя. А один из стендов школьного музея посвящен сыну писателя — Георгию Александровичу Малышкину.
«Мы собираем материал о Юре не потому, что он был героем или совершил подвиг, — пишет молодая преподавательница Тамара Гречишникова. — Мы хотим знать, какими были мальчишки 40-х годов, защищавшие Родину».
Лейтенант Георгий Малышкин погиб на Курской дуге в восемнадцать лет. Но в своем дневнике, отрывки из которого мы публикуем в журнале, он дает ответы на эти вопросы.
Когда он начал вести свой дневник, ему еще не было семнадцати... Юрин дневник — документ своеобразный. О поворотных моментах в своей судьбе он пишет скупо: «Эвакуируемся в Самарканд... Тяжело». Описанию же проекта геологической экспедиции в окрестностях Самарканда он уделяет гораздо больше внимания, потому что считает это дело важным, видит в нем большую перспективу.
Все это в духе времени.
– Несколько страничек из дневника, к сожалению, не могут в полной мере передать все богатство внутреннего мира Юры, – говорит заслуженная артистка РСФСР, лауреат Государственной премии СССР Елена Хромова. — Мы учились вместе с первого класса, он был для меня не просто одноклассником, но и близким другом. Пожалуй, справедливо будет сказать, что на формирование многих из нас он оказал определяющее влияние.
Чтобы полнее охарактеризовать Юру, показать, каким видели его современники, мы попросили нескольких друзей Юры прокомментировать дневник.
Воспоминания доктора философских наук Эвальда Ильенкова, журналиста Владимира Иллеша, писательницы Натальи Панкратовой существенно дополняют Юрин рассказ «о времени и о себе».
28.VIII.41 г.
«После недельного перерыва немецкие самолеты опять бомбили Москву. Тревога началась в 2 часа ночи и длилась довольно долго. Я, как всегда, дежурил на крыше. Снова пляска прожекторов, звезды зенитных разрывов, гул орудий. В северной части города прожекторы нащупали низко летящий самолет, кажется, «Ю-88». Я обрадовался, подумал: собьют. Но самолет сбросил осветительную ракету и спикировал. Прожекторы заметались, но нашли лишь пустые облака...»
31.VIII.41 г.
«Консерватория. Яков Флиер. В программе – Шопен, Лист. Мы с Эвальдом сидим на концерте. Пианист играет легковесные и сентиментальные вальсы и мазурки. Во втором отделении — Лист. Сначала идет неописуемо чистый, божественный «Сонет Петрарки». Грубым хохотом и пляской носится под сводами зала «Мефисто-вальс». Вот что-то просветлело, успокоилось, но уже снова хохочет и несется Мефистофель. Топот, гром, огонь. Затем идет прекрасная «Метель». Трудно представить себе лучше сделанную музыкальную картину».
4.IX.41 г.
«Эвальд счастлив: он поступил в ИФЛИ [Институт философии, литературы, искусства] и с восхищением «глотает» Платона и Аристотеля. Вовка Иллеш кинулся в школу военных переводчиков, скоро ему дадут форму. А я сижу и жду «особого распоряжения». Да будет ли оно когда-нибудь?»
8.IX.41 г.
«Сейчас 6 ч. утра. Всю ночь дежурил в школе. Было две тревоги, первая с 10 ч. 45 м. до 1 ч., вторая с 2 ч. 15 м. до 4 час. Между тревогами сильная зенитная пальба, – немецким самолетам на этот раз не удалось погулять над городом». [71]
9.Х.41 г.
«Официальное сообщение о сдаче Орла. В газетах слова «Победа или гибель». Сейчас все поставлено на карту. Над Москвой нависла страшная угроза. Вчера под Малоярославцем был сброшен парашютный десант. К счастью, ликвидировали. Вязьма оставлена нашими войсками. Ко мне заходят ребята, и с ними и дома все один и тот же разговор: что будет дальше? А между тем возраст у нас самый дурацкий: в армию и на всеобуч не берут и со школами не эвакуируют».
13.Х.41 г.
«Эвакуируемся в Самарканд. Черт побери, как не хочется покидать родной город, менять кремлевские башни на азиатские минареты. Тяжело...»
20.Х.41 г.
«Радио передало постановление Гос. Комитета Обороны об осадном положении в Москве. Во главе армии, нас защищающей, стоит талантливый генерал Жуков. Кроме того, сейчас с Дальнего Востока прибывают закаленные бойцы. Только вот танков мало. Сегодня в сводке появились Можайское и Малоярославское направления. Значит, немцы в этих местах находятся километрах в ста от Москвы. Москва — фронтовой город. Всюду серые шинели, по улицам в тумане все время носятся военные машины и мотоциклы. Маршируют отряды новобранцев и рабочих-добровольцев.
Эвакуация продолжается, не сегодня-завтра и мы уедем. Не хочется покидать родной дом...»
Наталья Панкратова:
– Нам повезло. Мы выросли в доме, в котором жили многие замечательные советские писатели. Этому дому сорок лет. Он пережил войну, несколько капитальных ремонтов и множество реконструкций, но в моей памяти и в памяти моих сверстников он навсегда останется молодым, новым, только что отстроенным, с веселым палисадником перед фасадом.
Первый этаж занимала организация «Технопромимпорт». Не задумываясь над значением этого слова, мы, ребята двора, знали одно: специальный мусорный ящик для бумаг набит использованными конвертами с заграничными марками. И многим коллекциям было положено начало из этого ящика.
Зимой во дворе мы строили ледяную гору, заливали маленький каток. В полуподвальном красном уголке вовсю кипела работа – занимались кружки, устраивались встречи, вечера самодеятельности. Наш шумовой оркестр (мода тридцатых годов) выступал даже в Союзе писателей. К нам приезжали детские авторы. Впрочем, писателями нас нельзя было удивить, ведь мы жили среди них...
В нашем доме была коридорная система, и часто двери многих квартир по вечерам были открыты настежь — писатели отдыхали, заходили друг к другу, шутили, спорили, обсуждали свои дела. А наша ребячья жизнь буквально била ключом в этих бесконечных коридорах. Родители нас так и называли – «коридорные жители».
Шли годы... Во время войны дом опустел, промерз. Не было света, газа... Потом постепенно, медленно дом начал оживать, оправляться... Не вернулись с войны критик Марк Серебрянский, поэт Джек Алтаузен... Не вернулись с войны и многие мальчишки из нашего дома — Сева Багрицкий, Шурик Арский, Юра Малышкин...
Они погибли совсем юными. Но уже было ясно, что Сева — поэт, что всем своим характером «Шурик Арский — парень пролетарский» – так звали его все ребята, а Юра Малышкин, пожалуй, был самым умным мальчишкой в нашем дворе. Он был усидчив и серьезен, ему вечно не хватало времени. Он прекрасно учился, владел немецким языком, много знал, умел, был самым начитанным среди нас... Увлекался геологией, химией, весь его стол был уставлен банками с таинственными растворами — он выращивал кристаллы...
23.Х.41 г.
«Утро. Моросит дождь. Вдруг в окно врывается испанская революционная песня. Идет батальон. В первых рядах автоматчики. За ними обыкновенные красноармейцы. Но под меховыми ушанками загорелые лица южан. Это испанцы... Остатки республиканской армии второй раз идут против фашистов. Счастливого пути!..
После длинной увертюры с зенитками и пулеметами объявили тревогу. Самолет кружился все время над нашим районом и где-то недалеко сбросил фугаску. Все вокруг было голубым от горящих зажигалок. На Тверскую, во двор корпуса «А», дома 4, на нашу крышу было сброшено много пылающих бомб. Какая-то гадина разрядила над нашим районом целую кассету. Потом я узнал, что закидали и «Метрополь» и площадь Свердлова...»
24.Х.41 г.
«Сегодня уже точно уезжаем. Утром полез на крышу, так просто, попрощаться. Подо мной, за пятнистой от сгоревших зажигалок крышей, город. Серые улицы разошлись во все стороны. Букашками бегают люди. Дома – серые и черные, белые и красные, маленькие и большие. Самые высокие из них прячут на своих крышах дула зениток и кожухи счетверенных пулеметов. Дует ветер, идут облака, и нет в небе птиц, кроме ворон. Горизонт устлан дымом фабричных труб, только там, где Воробьевы горы, чисто. Там черные шапки потерявших листву рощ. Оттуда начинается Москва-река. Под дугами мостов пробирается она к Кремлю. А он все стоит зубчатый, наперекор всему, исковерканный маскировкой, но не тронутый бомбами. Прощай, Кремль, прощай, родной город!»
1.XII.41 г.
«Вчера утром переехали на нашу самаркандскую квартиру. Она находится в доме № 4 по Заводской улице. Улочка тихая, чистая, безлюдная. Белые глиняные стены домов и оград, качающийся строй кленов и акаций, желтый ковер опавших листьев у арыков — вот и все. Людная часть города далеко, а здесь начинаются окраины. Видны края горной чаши, в которой лежит Самарканд: темно-синие, убеленные сверху снегами Гиссарского хребта. Обо всем этом можно сказать одно: это рай для человека, ищущего покоя, но не для меня».
5.XII.41 г.
«Совершил беглую экскурсию в Старый город. Там интересней, чем в новой части Самарканда. В Старом городе пахнет средневековым Востоком. Старый город начинается за пустырем у южной окраины нового Самарканда. Перейдешь по насыпи быструю речушку и очутишься в низине. Глиняные и кирпичные слепые лачуги без окон лепятся ярусами друг к другу. Между ними извиваются узкие грязные переулочки, тупики, в которых еле-еле проходит арба. [72] Здесь живут самаркандские ремесленники, причем представители какого-нибудь одного ремесла обычно занимают целую улочку. Например, когда переходишь речку, уши наполняются звоном и лязгом металла. Из домов, перед которыми стоят сломанные пролетки, тележки, арбы, вылетают искры, в распахнутых дверях мечется пламя горнов, блестит раскаленное железо. Здесь живут кузнецы.
После скитаний по кривым улицам я добрался до легендарного дворца Тимура. Он облицован керамическими плитами — мозаика 2‑3-х цветов. Но сочетанием ультрамариновых, лазурных и белых плиток достигается изумительная строгая красота. Рисунки таинственные, тонкие и замысловатые. Седина веков не уничтожила красоту... Я чувствую это по впечатлению, который город произвел на меня, и я уверен, что бродил по нему не в последний раз. Наоборот, я посвящу еще много дней хождению по Старому городу, по дворцу, мечетям, доберусь до гробницы Тимура; такие возможности редко представляются в жизни. Надо их использовать.
Эх, зарисовать бы все это!»
Эвальд Ильенков:
– Сначала были мультфильмы, потом музыка. Фильмы Диснея произвели на нас ошеломляющее впечатление, и мы решили создавать подобные же ленты сами. Но как? Мы разрезали обычные листы писчей бумаги на полосы нужной ширины, склеивали их и рисовали тысячи рисунков, то есть шли по обычному пути мультипликаторов.
Рисунки иногда раскрашивали, иногда оставляли только контуры. Ленты промасливали — и кинопленка готова.
Из различных деталей собрали кинопроектор и начали демонстрацию фильмов. Это событие обычно происходило на одной из площадок крайнего подъезда нашего дома. Подъезд этот был глухим и, видимо, лишним. Здесь никто не ходил, и вся лестница была в распоряжении ребят.
Фильмы собирали порядочные аудитории. Веселые сказки и комедии на темы, близкие зрителям, вызывали громовой хохот. А слово «конец» на экране вызывало возгласы: «Еще!» — и сопровождалось долго не смолкающими аплодисментами. Это была лучшая награда. Но не ради этих аплодисментов мы работали: нас увлекал сам процесс самостоятельного созидания, творчества.
Мы с Юрой мечтали стать художниками...
12.XII.41 г.
«Мама устроила меня в школу. Вчера я пошел «начинать» новый учебный год. Школа носит имя А.С. Пушкина. Она находится в самом центре, на углу ул. Ленинской и К. Маркса, довольно далеко от нашего дома. Время для занятий неудобное — с 6 ч. до 11 ч. вечера. Надо сказать, что я пришел в школу в день, когда в Самарканде ввели светомаскировку. Половину классов не успели затемнить, и в школе был хаос. Классы кочевали из одной комнаты в другую. Большую часть уроков мы сидели в темноте. Конечно, никаких занятий не было. Стоял гвалт. Следующий урок начался при свете, это была алгебра. То, что говорил учитель, для меня было пустым звуком: «...логарифмы... основания...». Я отстал на полгода, а выкарабкиваться надо в один месяц, иначе выгонят...»
Владимир Иллеш:
– Он был талантлив. За что бы ни брался, у него все получалось. Кем он мог стать? Ученым? Писателем? Может быть, художником? Гадать трудно. Одно знаю: дружба с ним была праздником нашего детства.
Он постоянно стремился как можно больше узнать, овладеть каким-то новым делом. И все это не для показухи, а для будущего.
Он неплохо играл на пианино, но это я обнаружил случайно. Дома у него инструмента не было.
Однажды я пришел домой и, пока раздевался в коридоре, слышал в комнате немецкую речь. Оказывается, Пончик (так мы звали Юру в детстве), дожидаясь меня, беседовал с моей мамой по-немецки.
У нас в доме был принят немецкий язык наряду с русским и венгерским. Но Пончик... Когда и где он научился так хорошо говорить, мне это неведомо. А ведь я знал точно, что на частного учителя у его мамы денег не было...
17.XII.41 г
«Вот жизнь, кажется, и вошла в свою пыльную колею. Только две заботы на весь день: хлеб и школа. Первая начинается с утра. Хозяйский сын Юрка становится еще до рассвета в очередь. Я обычно в это время вожусь с мангалом, готовлю завтрак. Потом сменяю его. А очереди за хлебом огромные. Вот так и стоишь, топчешься иногда по 10‑12 часов. Мимо тебя шумит день. В чужом небе расплескивается горячее самаркандское солнце, пронзая склоны гор и волосатые шапки деревьев. По грязной булыжной мостовой топают на занятия слушатели военных академий (здесь теперь их четыре), курсанты училищ. И, как всегда, лениво катятся арбы, плывут караваны... А очередь движется медленно, гудит...
Единственное, что сейчас утешает, — это наше наступление на фронте. Читаешь сводки и убеждаешься, что Самарканд — это временно».
22.XII.41 г
«Последние дни я стал серьезно задумываться над продолжением геологической практики в окрестностях Самарканда. Просмотрел материал в сборнике «Геология Узбекской ССР», узнал, что в окружающих горных хребтах много любопытного. Здесь интересная стратиграфия, богатая тектоника, много всего для гидрогеологии и геоморфологии, в общем, рай для геолога. Планомерное изучение какого-либо участка едва ли удастся, так как ближайшие горы начинаются в 30‑40 км от Самарканда, и, естественно, ходить каждый день туда невозможно. Другое дело — предпринять ряд экскурсий с ознакомительной целью. Их можно осуществить в виде походов. В каникулы (летние, весенние, а может быть, и в зимние) надо будет сходить в Ургут — ближайшее место в горах — или по долине Зеравшана дойти до Пенджикента; можно организовать более серьезный поход по маршруту Самарканд — Пенджикент — Кштут — Гиссарский хребет — Сталинабад, это уже километров под триста. Короче, надо познакомиться со строением Зеравшанского, Гиссарского, Туркестанского хребтов, посмотреть ущелья, ледники, перевалы, может быть, взобраться на их вершины (2000‑4000 м). Летом надо попытаться попасть в геологическую партию».
Владимир Иллеш:
– С Пончиком нас связывала не только жизнь в одном доме, но и занятия геологией.
Мы изучили массу книг по геологии, организовывали сами экспедиции в летнее время, собирали коллекции ископаемых окаменелостей, минералов, старательно корпели над геологическими описаниями. Мне самому сейчас трудно поверить, что в 12‑13 лет можно так серьезно увлечься каким-нибудь делом.
У меня сохранилось несколько рукописей наших совместных и написанных каждым в отдельности [73] заметок. Почти все они где-то были опубликованы: или в журнале «Пионер», или в специальных геологических изданиях.
Так, в октябре 1939 года мы с Пончиком на основе полевых работ, проделанных в июле — августе, написали очерк «Описание геологического строения района хребта Кучук-Янышар и прилегающего к нему берега Коктебельской бухты и мыса Топрах-Кая». Этот очерк был опубликован в коллективном труде ученых Московского геологоразведочного института.
26.II.42 г.
«Сегодня мне семнадцать лет. Последний день рождения до армии. Семнадцать. Это, пожалуй, треть жизни при оптимистическом взгляде вперед. И только год остался до совершеннолетия!»
30. III.42 г.
«Прошла мобилизация в военные школы командиров. Большинство ребят 1924 года взяли в школу связистов. А через несколько дней призвали 1925 год. Местных ребят взяли в команды автоматчиков, пулеметчиков, снайперов и истребителей танков. А меня записали в «пятую команду» — авиадесантников. Занятия без отрыва от школы. Наша группа пока не будет заниматься, так как заняты аэродромы; когда они освободятся, нам пришлют повестки».
3.IV.42 г.
«Ура! Ура! Ура!.. Пришло письмо от Эвальда из Ашхабада. Он там вместе с институтом. Он выехал 1 ноября, то есть всего лишь на 6 дней позже меня. Пережил, как и я, голод и холод. Сейчас подтягивает живот и учится. Летом думает попасть в Москву. Но главное, он прислал Вовкин адрес: «Действующая армия, полевая почта 1536, штаб, разведотдел, техник-интендант В. Иллеш». Бродяга уже на фронте! Теперь надо написать им письма. Эх, как хорошо сегодня на душе. Вот радость!.. Ура-а! Все мои товарищи «в сборе».
Эвальд Ильенков:
– Когда у нас были хоть какие-то деньги, мы их тратили на билеты в консерваторию или в Большой театр. Разумеется, мы не собирались стать профессиональными музыкантами или музыкальными критиками, В музыке мы открывали огромный мир чувств, человеческих дерзаний, страданий, восхождения к истине и добру. Музыка будила в нас стремление проявить как-то себя, выявить свои возможности. Меня увлекал мир человеческой мысли, сознания; Пончик видел свою задачу в том, чтобы принести непосредственную практическую пользу людям; познание природы во имя благосостояния человека — так примерно можно назвать его позицию. Помню, как у нас разгорелся ожесточенный спор, в котором я отстаивал значение философии и, в частности, указывал на роль древнегреческого философа-материалиста Гераклита в истории человечества, а Пончик и Володя Иллеш в пылу полемики утверждали, что вся философия — ничто по сравнению с аммонитами, вымершими морскими животными, чьи окаменевшие остатки геологи обнаружили в отложениях юрского периода.
В нашем доме жили многие известные, знаменитые люди — писатели, военачальники. Отец Пончика, Александр Малышкин, уже при жизни (он умер в 1938 году) получил признание как классик советской литературы. Однако ни капли хвастовства не было в Юре.
Впрочем, это было характерно и для большинства ребят в доме и для их родителей. Помню, еще малышами мы бродили по всему дому гурьбой по шесть-семь человек, могли зайти в любую квартиру (двери квартир у нас не запирались). Забредали к Юрию Олеше, Эдуарду Багрицкому, Николаю Асееву... Нам и в голову не приходило, что эти люди чем-то отличаются от тех, которых мы видим на улице. А они нас всегда радушно встречали, угощали чаем, конфетами...
Дружбой с Пончиком дорожили все, ценили ее высоко, видели в нем замечательные человеческие и творческие качества, и как-то само собой разумелось, что у Пончика — славное будущее...
20.VI.42 г.
«Перешел из парашютистов во взвод автоматчиков. Мы перешли туда вместе с Миловзоровым, одним москвичом из нашего класса. В нашем взводе человек 30‑40. Преподают недавно окончившие эту же школу ребята, наши однолетки, а иногда одноклассники. Все они уже сдали на старших сержантов, учат нас и получают жалованье. Такой же чин получим и мы через полтора-два месяца. Изучили все автоматическое оружие, тактику автоматчиков, общие дисциплины, а также приемы бокса и дзюдо. В выходные — учеба в поле. Летом будут походы.
Сегодня я и Миловзоров несем караульную службу. С 8 утра до 8 часов завтрашнего утра с четырехчасовыми перерывами для еды мы стоим на посту в школе. У нас винтовки с холостыми патронами, а у начальника караула — наган с боевыми. Я доволен, что попал в автоматчики, может быть, на фронт скорее попаду».
5.V.42 г.
«В Артил. Академии слушали сегодня вторую лекцию: «Оружие, состоящее на вооружении германской армии». Академия прекрасно обеспечена трофейными образцами. Воентехники подробно объясняют строение пистолетов, винтовок, пулеметов нашего противника. Советские ППД, ППШ, СВТ и пр. и пр. выглядят сделанными грубее немецких. И все-таки мы гоним с нашей земли фрицев с этой техникой. Видно, иметь хорошие пистолеты — это еще не все...»
29.VI.42 г.
«Ходил в военкомат с бумажкой из школы переводчиков. Выгнали. Сказали, что год еще не призывной».
4.VIII.42 г.
«Я выбрал выход. Пошел добровольцем во 2-е Харьковское танковое училище, находящееся в Самарканде. Сейчас там начался набор на курсы командиров танков и танковых взводов. По здоровью и возрасту прошел, в протоколе написали «годен» и «принять». Осталось пройти мандатную комиссию. Через пару дней, а может быть, и раньше расстанусь со своей «штатской жизнью». Жалко маму, она останется одна... Но что поделаешь, время зовет, так нужно. Я знаю, какую опасную военную профессию выбрал, и знаю, что может случиться... Но ТАК НУЖНО!» [74]
Публикацию подготовил Ст. Никоненко