Заключение
Когда в «Философских тетрадях» Ленин остро и со всей категоричностью
формулирует отшлифованные до степени афористичности взгляды на материалистическую
диалектику, он формулирует их отнюдь не только (и даже не столько) как выводы
из вновь предпринятого им критического исследования трудов Гегеля, сколько (и
даже прежде всего) как результаты всей той многолетней борьбы в области философии,
которую ему пришлось вести и с махистами, и со сторонниками «субъективной социологии»,
и с «легальными марксистами», и с теми тенденциями к догматическому окостенению
марксистской мысли, которые стали явственными у теоретиков II Интернационала
(в частности, у Плеханова и его учеников).
Пытаться понять и объяснить формулы «Философских тетрадей», посвященные
диалектике, только как альтернативы и антитезы формул гегелевской философии,
только как материалистически переосмысленные положения Гегеля — значит понять
их с самого начала слишком узко и формально (т.е. в конце концов неправильно). [160]
Так же как нельзя понять содержание «Материализма и эмпириокритицизма»,
если рассматривать развитые здесь общефилософские положения только как результат
полемики с субъективным идеализмом махистов, лишь в контексте этого спора. В
таком случае документы, фиксирующие два важнейших этапа развития ленинской мысли
в области философии, предстают в ложном освещении. Отсюда и рождается легенда,
согласно которой в «Материализме и эмпириокритицизме» Ленин отстаивал только
общие аксиомы всякого материализма (не обращая якобы особого внимания на диалектику),
а в «Философских тетрадях» приступил к специальному изучению проблем диалектики.
А потому и основные положения двух важнейших философских работ следует рассматривать
лишь в рамках и границах соответствующего исследования. Вне этих рамок основные
ленинские положения оказываются уже не только недостаточными, но и неточными.
Например, понятие (понимание) материи освещено в «Материализме
и эмпириокритицизме» якобы «односторонне», «лишь в его гносеологическом аспекте».
В рамках спора с махистами такое понимание было, дескать, вполне достаточным,
поскольку махисты специализировались исключительно на гносеологии, и тут им довольно
было противопоставить один гносеологический аспект. Если же на проблему материи
взглянуть более широко, не связывая себя задачей опровержения одного [161] субъективного
идеализма, то ленинское определение будто бы приходится расценить как слишком
узкое. Это определение придется «расширить», включив в него особый «онтологический
аспект». То же и с пониманием отражения. Так возникла версия, согласно которой
в «Материализме и эмпириокритицизме» мы имеем дело лишь с «односторонне гносеологическим»
аспектом философии марксизма, только с гносеологией. Отсюда и выводится необходимость
«дополнить» ленинские определения особым «онтологическим» их рядом.
С другой же стороны, когда речь заходит о «Философских тетрадях»,
о положениях, четко сформулированных на их страницах, то и они, в свою очередь,
истолковываются как положения, справедливые исключительно в контексте специальной
полемики с Гегелем, а вне этого контекста якобы «односторонни», «неполны», «недостаточны».
Иными словами, в качестве общефилософских истин марксизма тоже «буквально» принимаемы
быть не могут. Получается, что ни в одном пункте, касающемся материалистической
диалектики, Ленина «буквально» понимать нельзя, а надо понимать лишь «фигурально»,
лишь с оговорками, придающими его тезисам обратный смысл.
И монолитное ленинское решение проблемы, остающееся на самом деле
одним и тем же и в 1908, и в 1914, и в 1922 году (год опубликования статьи
«О значении воинствующего материализма»), рассыпается на глазах на множество [162]
высказываний, не только не увязанных между собою, но и прямо противоречащих
одно другому. А задача восстановления подлинных ленинских взглядов на материалистическую
диалектику превращается в чисто формальную задачу согласовывания (гармонизации)
различных его высказываний по этому вопросу.
Так происходит, когда не улавливается действительное ленинское
понимание сути материализма и диалектики ни в «Материализме и эмпириокритицизме»,
ни в «Философских тетрадях». В свое время Берман и Богданов читали соответствующие
высказывания в «Анти-Дюринге» и в «Капитале», а связать их в рамках единого и
цельного понимания так и не смогли, ибо увидели между этими высказываниями формально-логические
противоречия. К тому же заранее вбили себе в голову антидиалектическое понимание
логики, которое сводится к тому, что логика — наука о «специфических» формах
и законах мышления, понимаемого как чисто субъективный процесс, непосредственно
данный исследователю-логику в виде движения слов-терминов, знаков-символов.
Если под термином «логика» понимать именно это, а все другие «значения
термина» объявить априори незаконными и неправильными, то да, ленинские положения,
в которых употребляется данный термин, и в самом деле окажутся «противоречащими»
одно другому.
Однако под логикой Ленин понимал нечто иное и никогда не считал [163]
обрисованное выше толкование единственно правильным.
Логику Ленин всегда — вслед за Энгельсом и Марксом и в противоположность
Маху и Берману — понимал как науку о формах и законах развития действительного
мышления, осуществляемого человечеством и как предмет исследования специалиста-логика
противостоящего ему в виде истории всей человеческой культуры — науки, техники,
права, искусства и т.д., иначе говоря, в виде исторически развивающихся всеобщих
форм коллективного (общественного) сознания (познания, психики, духа — в данном,
предельно широком контексте это синонимы). Не зависящие от воли и сознания законы,
действующие в познании с силой объективной необходимости, пробивая себе в конечном
счете дорогу и в индивидуальном мышлении, и есть для Ленина логические его законы,
логические формы. А не те приемы, которые сознательно практикует тот или иной
человек, то или иное исторически данное сообщество мыслящих индивидов, не те
специфические законы мышления, которые исследуются вовсе не в философии, не в
диалектике, а прежде всего в психологии.
Но читая Ленина, и все им употребляемые слова следует понимать
именно по-ленински. А если читать их так, то положения, согласно которым диалектика
и есть логика, и есть теория познания современного материализма, т.е. марксизма,
является предельно точным терминологическим выражением ленинской позиции, которая [164]
проводится сквозь весь текст и «Материализма и эмпириокритицизма», и «Философских
тетрадей», и статьи «О значении воинствующего материализма».
Теория познания, если она претендует быть наукой, т.е. пониманием
форм и законов развития познания, а не просто описанием психофизиологических,
лингвистических или психологических условий познания (т.е. обстоятельств, меняющихся
не только от века к веку, а и от страны к стране и даже от индивида к индивиду),
тоже не может быть ничем иным, как наукой о всеобщих законах развития общечеловеческой
духовной культуры. Но в этом понимании теория познания также совпадает с наукой
о мышлении, а тем самым и с диалектикой. Последняя и исторически, и по самому
существу дела — есть не что иное, как совокупность отраженных в ходе развития
духовной культуры человечества всеобщих (и потому объективных) законов и форм
естественно-природного и социально-исторического развития в его универсальной
форме. Поэтому-то законы диалектики и суть осознанные человечеством (в лице философии)
и проверенные на объективность (на истинность) практикой преобразования как природы,
так и социально-экономических отношений законы развития самих вещей, законы развития
самого познаваемого мира природных и исторических явлений.
Логическими «параметрами» мышления и называются те схемы, законы,
которым — хотим мы того или не хотим — все равно [165] подчиняется процесс мышления.
Даже вопреки нашим желаниям, даже независимо от того, сознаем мы их или не сознаем,
верно или неверно их понимаем, точно или неточно словесно оформляем.
Однако большая разница: подчиняемся ли мы в своем сознательно осуществляемом
мышлении этим законам или же они действуют в нем вопреки нашим сознательно применяемым
нормам и правилам. В первом случае логические (диалектические) законы и схемы
реализуются нами свободно, ориентируя наше познание на отражение диалектики внешнего
мира, а во втором случае они навязываются нам насильно, ломая наши сознательно
применяемые приемы и правила, заставляя нас подчиняться диалектическим законам
против нашей воли, под властным давлением фактов, данных эксперимента, материальных
интересов и других внешних по отношению к нашей сознательной воле обстоятельств.
Анализируя кризис физики, Ленин показал чрезвычайную важность того,
что естествоиспытатели (прежде всего те, которые, подобно Маху, склонны к философским
размышлениям) в своей области на каждом шагу вынуждены мыслить не только в разногласии
с сознательно исповедуемой ими логикой и теорией познания, но и прямо вопреки
всем ее аксиомам и постулатам. И сам Мах, пока он мыслит как физик, забывает
про принципы «экономии» и «простоты» мышления, про «запрет противоречия» и т.п.
Через этот зазор между сознательно исповедуемой гносеологической [166] доктриной
и реальной логикой мышления, стихийно (т.е. вопреки воле и сознанию) прокладывающей
себе путь, и проникает в естественнонаучное мышление диалектика.
Отсюда и возникает парадоксальное явление: диалектика становится
подлинной логикой развития физики даже при том условии, что отдельный физик в
своих сознательных логических установках остается позитивистом, т.е. антидиалектиком.
Вынужденный на деле мыслить диалектически, он, однако, делает это крайне неохотно,
упираясь и сопротивляясь и даже пытаясь «оправдать» вынужденные ходы мышления
в своей (по-прежнему антидиалектической) терминологии, в позитивистской системе
логико-гносеологических представлений.
Ленин доказывает, что сознательно руководствоваться в познании
и в практике диалектикой, понимаемой именно как логика, как теория познания и
действия, предпочтительнее и «полезнее» для естествознания, нежели поневоле и
после долгого сопротивления ей подчиняться этой логике как стихийной силе того
процесса, в который мы все втянуты, в котором мы все — по своей воле или против
нее — участвуем.
Ленин прекрасно понимал, что тут то же самое отношение, которое
существует между стихийным рабочим движением, силой давления всей совокупности
объективных обстоятельств «подталкиваемым» в сторону социализма, и теорией научного
социализма, активно вносимой в сознание [167] рабочего класса извне, теоретическим
сознанием.
Это понимание, которого недоставало и «экономизму», и меньшевизму,
имеет самое прямое отношение к ленинскому решению вопроса об отношении теории
познания и того реального познания, которое осуществляется естественными науками.
В своих попытках защитить от ленинской критики махистские позиции
в теории познания Богданов вспоминает «один эпизод из полемики между двумя политическими
фракциями русских марксистов. Большевик Н. Ленин однажды, в книге «Что делать?»
обмолвился, что рабочий класс неспособен самостоятельно, без помощи социалистической
интеллигенции, возвыситься над идеями тред-юнионизма и прийти к социалистическому
идеалу. Фраза вырвалась совершенно случайно, в пылу полемики с «экономистами»,
и ни в какой органической связи с основными воззрениями автора не находилась.
Это не помешало писателям меньшевикам в течение трех лет сосредоточивать свою
торжествующую полемику на указанной фразе Ленина, которой он якобы навсегда доказал
антипролетарский характер большевизма. Мне даже смутно вспоминается — может быть,
я ошибаюсь? — что они хотели поставить памятник Ленину за то, что он “похоронил
большевизм среди русских рабочих”...» 1.
Видите как? Ленинское положение, принципиально отделившее революционный [168]
марксизм от всех видов «хвостизма», Богданов расценивает как «случайную
фразу». Но самое примечательное, что свою оценку он высказывает именно в контексте
спора по вопросу об отношении четко понимаемой теории познания (и философии вообще)
к стихийному развитию самого этого познания (науки).
И тут и там-де одна и та же «случайная» (и в корне «неверная»)
фраза, ибо, согласно Богданову, рабочий класс способен «сам из себя» выработать
«подлинно пролетарское миропонимание», без активной помощи «всякой там интеллигенции»,
а естествознание также способно «из себя», из самоанализа своих «приемов», выработать
без помощи «пыльных гносеологов» «научную гносеологию». И приводит в пример Маха
как образец такой «подлинно научной гносеологии», теории познания.
В теории рабочего движения Богданов объективно сближается с тем,
что Ленин метко и точно обозначил как позицию «хвостизма» в рабочем движении,
как проповедь преимуществ стихийности перед теоретически сознательным началом.
То же самое русский махист проповедует и там, где речь заходит о роли теории
познания в развитии познания. И тут — чистейший «хвостизм» в философии, обрекающий
ее на роль обоза естествознания. Притом обоза очень тяжелого, тормозящего своей
«неповоротливостью» наступление естественных наук на тайны природы. Так же, как
политический «хвостизм» Плеханова и Богданова в 1917 году ясно показал,
что никакой [169] другой роли, кроме роли тяжелых гирь на ногах революционного
пролетариата, он играть не может. Тут полная аналогия.
Уповать на то, что естествознание силой своего объективно необходимого
устремления разовьет само, без помощи философов, теорию познания и сделает это
лучше, чем они, Богданов был вынужден именно по причине своего махистского взгляда
на сознание, на познание. Тут связь его политического и философского «хвостизма»
(т.е. позитивизма) очевидна.
Столь же очевидна, с другой стороны, и та органическая связь, которая
имеется между основной линией ленинской аргументации в «Материализме и эмпириокритицизме»
и афоризмами о диалектике, высказанными в «Философских тетрадях».
Когда Ленин пишет там, что «диалектика и есть теория познания
(Гегеля и) марксизма: вот на какую “сторону” дела (это не “сторона” дела, а суть
дела) не обратил внимания Плеханов, не говоря уже о других марксистах» 2,
то это вовсе не «случайная фраза», а предельно точное выражение основных позиций
автора, суть его взгляда на диалектику, та самая «суть дела», которую Ленин отстаивает
в «Материализме и эмпириокритицизме».
И там, где он критикует Богданова и его единомышленников за полное
непонимание этой сути, и там, где он упрекает Плеханова в том, что тот, справедливо
защищая материализм, «не обращает внимания» на [170] диалектику именно как теорию
познания (о диалектике «вообще» Плеханов писал немало, а вот о диалектике специально
как теории познания и логике — почти ничего). Неспособность вообще поставить
вопрос об отношении диалектики к «новейшей революции в естествознании», в которой
упрекнул Плеханова Ленин, коренится именно тут — в непонимании диалектики как
теории познания и логики современного материализма.
Отсюда и неспособность Плеханова противопоставить махистской гносеологии
материалистическую теорию познания, развернуть действительно позитивное контрпонимание
махистским представлениям о связи философии и естествознания. Его критика махизма
остается, по существу, чисто негативной, разрушительной, взамен разрушенного
ничего не предлагающей.
А вот Ленин взамен разрушаемой им махистской концепции познания
в ходе ее «разрушения» дает изложение диалектики как подлинной теории познания
и логики Маркса и Энгельса. В этом преимущества ленинской критики махизма перед
плехановской.
Ту же линию продолжают «Философские тетради». Ведь именно в них
написано: «На эту сторону диалектики обычно (например, у Плеханова) обращают
недостаточно внимания: тождество противоположностей берется как сумма примеров
[“например, зерно”; “например, первобытный коммунизм”. Тоже у Энгельса. Но это [171]
“для популярности”...], а не как закон познания (и закон
объективного мира)» 3.
Примеры, подтверждающие справедливость общих диалектических положений
о развитии, можно приводить без конца, все новые и новые, но суть дела состоит
в том, чтобы показать диалектику как систему законов движения познания, отражающих
всеобщие законы объективно развивающегося мира, а не как совокупность лишь субъективных
приемов и правил, применяемых в познании любым ученым.
Приемы и правила научного познания ученый-естествоиспытатель действительно
знает лучше, чем любой специалист-гносеолог. Приемам и правилам ученому-естествоиспытателю
у философии учиться нечего. У материалистически толкуемой теории познания он
может зато поучиться другому: диалектическому пониманию логики научного мышления,
что, по Ленину, является синонимом диалектики.
Читатель, не уяснивший с самого начала, что в «Материализме и эмпириокритицизме»
речь идет именно об этом, ровно ничего в этом произведении не поймет (или поймет
неверно, превратно).
Богданов и Берман в понимании логики так и остались на позициях
субъективно-идеалистически интерпретированной формальной логики, как совокупности
«норм и постулатов», которые «ничего в действительности не отражают», а есть [172]
всего-навсего искусственные «правила», которые мы должны соблюдать, если
«хотим» достигнуть махистского идеала научного познания — устранения всех и всяческих
противоречий между высказываниями. Поэтому и тот и другой (и весь последующий
позитивизм) в понимании теории познания остаются при системе представлений интроспективной
психологии, т.е. при представлениях, по сути дела, архаической психологии, переведенной
на язык терминов физиологии.
Разумеется, после такого вербального перевода «с языка на язык»
эти представления выступают по-прежнему как субъективистские, хотя и обретают
словесное обличие «материалистически» и «объективно» интерпретированных. Подобный
прием остается неизменным «завоеванием» всякого позитивизма и по сей день.
Поэтому и ныне остается «Материализм и эмпириокритицизм» актуальнейшим
произведением марксизма в области философии, где до сих пор проходит передний
край войны марксизма-ленинизма за материалистическую диалектику, за логику и
теорию познания современного — научного, умного, диалектического материализма.
Воинствующего материализма, без которого и ныне нет и быть не может марксистско-ленинского
мировоззрения.
Революция есть революция, происходит ли она в социально-политическом
«организме» огромной страны или в «организме» современного развивающегося естествознания.
Логика революционного мышления, [173] логика революции и там и тут одна и та
же. И называется эта логика материалистической диалектикой.
Этому и учит прежде всего «Материализм и эмпириокритицизм», если
читать его в свете всей последующей истории политического и интеллектуального
развития в России и всего международного революционного движения рабочего класса.
История ясно показала, куда вел и ведет путь Ленина, а куда — кривые дорожки
пересмотра принципов логики революции с точки зрения позитивизма.
В наши дни дело обстоит уже не так, как в начале века, когда очень
много естествоиспытателей находились под гипнозом позитивистской демагогии. Ныне
огромное число естествоиспытателей, и не только в нашей стране, стали сознательными
союзниками ленинской диалектики, и союз этот ширится и крепнет, несмотря на все
старания идеологов позитивизма (о чем нельзя забывать и сегодня) этому помешать.
Такой союз непобедим, и долг философов — ширить и крепить его. Вот главный завет
Ленина, главный урок его гениальной книги.
Под этим углом зрения необходимо читать и перечитывать ее. Она
жива, как живо и продолжает жить научное познание природы и общества, как живо
и продолжает жить международное коммунистическое движение, реализующее в мире
научный социализм. [174]
1 Богданов А. Вера и наука, с. 133-134.
2 Ленин В.И. Полное собрание сочинений, т. 29, с. 321.
3 Там же, с. 316.
конец