Психология

Определение Леонтьева 1 — наука о порождении и функционировании образа. Это — психология в целом, т.е. включающая зоопсихологию, или, может быть точнее — в своей общей форме как раз именно к ней и только к ней и относящееся определение.

Психология человека. Видимо, вопрос упирается в определение конкретно-специфической определенности человеческого образа.

Наверное, она — в универсальности. В способности «порождать» образ любой вещи, — любой образ. От образа восприятия простейшей геометрической формы – до образа «субстанции», до логической категории, до образа нравственного закона, до образа «красоты» т.п. И наука, и искусство — все это образы (отображения, изображенные — и выполненные в том или другом чувственно-воспринимаемом материале – формы существования и движения) внешнего мира. Без этого материализм — пустое слово.

Секрет «образа вообще» нужно, вероятно, искать в анализе простейшего образа, простейшего психического феномена, простейшего продукта психической деятельности, в которой она впервые и выступает, впервые «является».

Понять, что такое стоимость ВООБЩЕ — не значит создать абстракцию, в которой были бы погашены все различия между сюртуком и холстом, между товаром и деньгами, между стоимостью вообще — и прибавочной стоимостью во всех ее частных видах (прибыль, рента, процент и пр.).

Нужно проанализировать ПРОСТУЮ (исторически и логически первую) форму стоимости, ее первый вид = роду.

Где она — эта «сведенная к простейшей определенности конкретность» образа, продукта и формы протекания процесса, этот образ созидающего.

Нелепо искать «общее» между образом восприятия и фантазии, между образом представления – и образом понятия. Сложных (развитых, конкретных) образов для [93] нас на этой ступени анализа не должно существовать, их еще предстоит «вывести» — т.е. понять.

Поступим как Маркс — не будем уходить в глубь истории — в исследование животных форм психики (и образа), — ибо абстрактные характеристики сохраняются (воспроизводятся) и в онтогенезе ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ психики, как первые стадии ее развития, вкратце повторяющие филогенез.

Зоопсихические предпосылки и тут воспроизводятся в качестве ее продукта, в их «очищенной» форме, в качестве действительно необходимых УСЛОВИЙ возникновения специально-человеческой психики,

Первая, по-видимому это очевидно — способность активного перемещения в пространстве, в поисках пищи, воды и пр. О психике растения говорить — очевидно — неправомерно.

«В поисках», в «нацеленности» на определенный предмет — на предмет потребности – вначале на предмет органической «нужды».

В виде «орг-нужды» — в виде биохимически закодированной в организме необходимости определенного — циклически возобновляющегося обмена веществ — и нужно, видимо, видеть первую (и еще неспецифическую) предпосылку психики. (Неспецифическую, поскольку растение тоже ею в полной мере обладает).

Таким образом, обмен веществ как таковой, прекрасно могущий возобновлять свои циклы без какой-либо психики и вовсе ее не предполагающий.

(А на высших этажах он выступает как ее «следствие», как результат психической деятельности = деятельности поиска, — активного передвижения организма среди тел внешнего мира, среди «препятствий», мешающих циклу обмена «замкнуться»).

Т.е. активно протекающий обмен веществ организма с внешней средой — это абсолютное – неспецифическое — условие психики, ее предпосылка. У растения он протекает при неподвижности, и если компоненты внешней среды отделены в пространстве и времени от организма, если оно не имеет непосредственного контакта с внешними условиями протекания цикла, оно погибает. Диссимиляция без ассимиляции — смерть.

Животное — нет. Оно преодолевает зазор собственным передвижением к ним, «влечется к корму бичом необходимости» 2 и замыкает цикл. Оно вынуждено искать, т.е. перемещаться в пространстве по направлению к недостающему компоненту цикла, к предмету орг.<анической> нужды (пища, вода).

(Новорожденный младенец тут целиком подобен еще растению. Он живет пока «внешние» условия обмена веществ «приходят к нему сами» — мать. Он еще не животное — и в психике тут никакой нужды нет).

Первый элемент психики может возникнуть только там, где начинается СОБСТВЕННОЕ «самодвижение» его организма по пути к пище, — к материнской груди. Зародышевая форма — младенец «тянется» по направлению к материнской груди, к молоку.

У животного эта психика врождена. У человечка — нет, она должна формироваться, – никаких, самых неуклюжих попыток двигаться в определенном направлении младенец не обнаруживает. (Это хорошо, как факт, описал Фихте: вегетативный «инстинкт» без наличия ЖИВОТНОГО инстинкта — т.е. морфологически врожденной схемы движения, перемещения в пространстве, необходимой для ликвидации пространственного «препятствия»). Способности путем организованных действий преодолевать зазор между собственным телом — и внешним условием его существования.

Возникновение психических функций (= образа) неразрывно связано как раз с наличием этого — животного — «инстинкта», хотя это совсем не «инстинкт» — см. статью Гальперина 3, а прижизненное образование.

Если это не «инстинкт», а сложнейшее прижизненное образование, требующее онтогенетического развития соответствующего «функционального органа», — то проблема возникновения психики совпадает с проблемой онтогенеза соответствующих зон мозга, а не противопоставляется ей. Но орган тут создается функцией, а не наоборот, не функция органом, его априорным по отношению к ней «устройством». [94]

Безусловные рефлексы составляют тут доисторическую предпосылку возникновения психики, которая, как первая ступень ракеты, отбрасывается за ненадобностью, и в дальнейшем функционировании психики уже не воспроизводится, не выступает как ее внутренне-необходимый компонент.

В состав «органов психики» входят поэтому (становятся внутренним условием ее функционирования) только те нервные механизмы, которые представляют собою не только УСЛОВИЕ, но и СЛЕДСТВИЕ «психической» деятельности, — деятельности организма во внешнем пространстве, деятельности с внешними предметами, отличными от самого тела организма, и вне его (и независимо от него) находящимися.

Тут-то, собственно, только и возникает нужда в особом — СУБЪЕКТИВНОМ ОБРАЗЕ внешнего предмета. Нужда становится ПОТРЕБНОСТЬЮ тела только вместе с появлением в составе деятельности соответствующего нужде ПРЕДМЕТА, и не ранее.

Потребность («установка») у человека становится ЦЕЛЬЮ, и как компонент целенаправленной деятельности и становится и возникает ОБРАЗ.

Ребенок не обладает ни образом, ни психикой по той простой причине, что, обладая органической нуждой (в материнском молоке), не обладает ПОТРЕБНОСТЬЮ в нем – так, как и растение. Он не есть СУБЪЕКТ ПИТАНИЯ, а только ОБЪЕКТ КОРМЛЕНИЯ.

(Субъектом он оказывается только в акте заглатывания, сосания, переваривания – чисто вегетативных функций организма, и никак не психических).

«Пусковым эффектом» тут оказывается лишь тот компонент обмена веществ, который уже попал, независимо от его активных действий, внутрь его тела — хотя бы в рот, в губы. Материнское молоко может находиться всего в полуметре от его рта — и он при этом погибнет, если это полуметровое расстояние не преодолеет мать. Своего он не совершит (что совершает щенок и котенок уже через полчаса после появления на свет).

А он лишь через полгода начинает ТЯНУТЬСЯ к груди, — тут и возникает первая форма ПСИХИЧЕСКИ-ОФОРМЛЕННЫХ действий. Лишь интенция НАПРАВЛЕНИЯ действий, а не сами еще действия...

Действия перемещения в пространстве по направлению к груди матери не врождены, они формируются, и именно потому, что мать не может постоянно держать младенца у своей груди, и он совершает путь вначале пассивно, всем телом — всем телом он к ней и «тянется». Передвигаться же самому — вначале на четырех, а потом и на двух конечностях — он учится. Еще точнее — ЕГО учат.

Психикой он овладевает с того момента, когда научается перемещать СЕБЯ — сам. Это и есть первый образ «самости» (дас Зельбст’а <das Selbst>)...

Когда он научится управлять СВОИМИ КОНЕЧНОСТЯМИ (губами он управляет с первого дня). Руки и ноги — вот первый орган ПСИХИЧЕСКОЙ деятельности. Способ — образ – их действий И ЕСТЬ первый ОБРАЗ, в составе коего форма пути и активно проделываемая траектория этого пути — суть ОДНО И ТО ЖЕ. Это геометрическая фигура, ставшая фигурой действий, их схемой. Форма вещи — вне вещи, в теле субъекта, как схема его активного перемещения. Она тем самым не «в мозгу», — в мозгу лишь управляющий движением тела нервный механизм. Мозг — часть тела, а не «мыслящее [95] тело», каким он может показаться, когда психическая деятельность развита до ее рафинированных форм, — до способности заранее, до реального действия, строить ИДЕАЛЬНЫЙ образ предстоящих действий, их схему, как бы проигрывая ее «субъективно» ДО действия.

Называть акт СОСАНИЯ «психическим» нелепо. Он совершается без всякого предварительного «промеривания» действий, как и глотание, как и перистальтика пищевода. Как и всасывание растением раствора. Совершается он часто и вхолостую, и с пустышкой. Никакого элемента ПСИХИКИ тут нет еще и в помине. Это лишь физиологическая предпосылка, лишь ее доисторическое УСЛОВИЕ.

Другое дело — действия по перемещению в пространстве, имеющие «целью» восстановить прерванный контакт между своим телом — и предметом органической нужды, замкнуть цикл обмена веществ ЧЕРЕЗ СВОИ СОБСТВЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ. Тут уже без ОБРАЗА не обойтись. Причем образ непременно должен быть дан через действие ДИСТАНТНЫХ рецепторов (хотя бы — обоняния, — у слепых это видно отчетливее).

Органом психики мозг делается только по мере того, как он становится органом управления самодвижения тела в пространстве, заполненном внешними предметами, одни из коих — потенциальные предметы потребности, а другие — «мешающие» свершению акта удовлетворения потребности (нужды) препятствия. Одни от других организм должен научиться различать НА РАССТОЯНИИ, т.е. до физического контакта с ними. С этим и связана чрезвычайная замедленность (а то и полная заторможенность) процесса формирования психических функций мозга у слепоглухих детей, где единственным рецептором, позволяющим делать «снимок» с формы предмета (т.е. создавать его образ) оказывается ОСЯЗАНИЕ (точнее — двигательно-моторное действие, компонентом коего является осязание как «рецептор» — рецептор вообще становится органом психики лишь постольку, поскольку он становится вспомогательным органом ЭФФЕКТОРА. «В себе» он никакой не орган психики, а лишь его необходимая предпосылка, имеющая также полностью физиологическую природу и происхождение).

Так или иначе, а именно [здесь необходим] анализ становления функции осязания (ощупывания, [так будет] точнее, [поскольку именно ощупывание здесь выступает] как действие, в ходе его свершения тут же и «отражающееся» внутрь организма, как совокупность не хаотически, а ДЕЙСТВИЕМ ОРГАНИЗОВАННЫХ «ощущений»). Не хаос, не «поток», а именно организованная система ощущений — ОБРАЗ.

Тут именно и решается вопрос Канта, — как, почему и что организует «хаос ощущений» – в ОБРАЗ. По Канту — априорная СХЕМА, — Кант блестяще показал, что без ее наличия невозможно и само возникновение ОБРАЗА 4.

Схема действительно ОБРАЗУ предшествует, — но не как «трансцендентальная схема», а как вполне реальная — предметно-обусловленная — схема работы ОРГАНОВ ПРЕДМЕТНОГО ДЕЙСТВИЯ, — прежде всего РУКИ, как бы скользящей по контуру вещи, и движением своим копирующая этот контур, тут же «ощущаемый» (осязаемый) ВНЕШНИЙ КОНТУР. Образ геометрии внешнего тела, мира тел, — и именно ПРЕПЯТСТВИЙ на пути активного действия, — тут, не где-нибудь рациональное зерно психологии Фихте.

Действие ОТРАЖАЕТСЯ в себя, — в тело действующего организма, — и чего не было в ДЕЙСТВИИ — ТОГО НЕ БУДЕТ И В ЧУВСТВАХ.

«Нет ничего в интеллекте, чего не было бы в чувствах» 5, – но «нет ничего в чувствах, чего не было бы в ОРГАНИЗОВАННОМ действии», — эту истину идеализм и выражает на своем языке так, — «кроме самого интеллекта», ибо СХЕМА организации внешнего действия приписывается ИНТЕЛЛЕКТУ — началу, привходящему «в действие», данному РАНЕЕ действия, — «ДУШЕ» как бестелесной субстанции. [96]

Между тем «душа» — в том числе «душа» (психика) ЖИВОТНОГО это и есть совокупность СХЕМ ВНЕШНЕГО ДЕЙСТВОВАНИЯ тела, схема их организации в ряд последовательных операций, и развертывающаяся как цепь таких «операций».

Да, деятельность последовательно разлагается (ветвится), но не «собирается» из своих якобы заранее данных компонентов. Изначальное единство задается составом простейшей — ВСЕОБЩЕЙ — «операции-действия».

Простая — единичная, случайная — форма деятельности, — действие-операция организма, направленная на достижение в пространстве предмета органически-встроенной нужды. Материнское молоко. В мозгу ребенка не записано — где и как его искать, какие препятствия надо обходить и как это надо делать. Он и не ищет. Его губы ищет грудь матери, — она, а не губы тут орган СУБЪЕКТА, каковым организм младенца попросту не является.

Вот когда ребенок начинает ТЯНУТЬСЯ к ней — «искать» ее своим телом — тут-то и появляется первый зачаток ПСИХИЧЕСКОЙ деятельности, в которой, кроме мозга, участвует и все тельце, активно тянущееся у предмету органической нужды, и тем самым превращающее нужду — в ПОТРЕБНОСТЬ, а внешний предмет, ее могущий удовлетворить (но в данный момент НЕ удовлетворяющий, поскольку он еще далеко от губ) — в ПРЕДМЕТ ПОТРЕБНОСТИ, в компонент ПСИХИЧЕСКОГО АКТА (действия-операции) — или ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ВООБЩЕ, как еще не расчлененной и потому всеобщей, могущей «ветвиться», формы.

При этом нас интересует тут не то, как сам младенец «переживает» это свое собственное «внутреннее состояние», а объективный состав этого самого «внутреннего состояния».

А это — «идеальное» присутствие реально отсутствующего предмета, данное через реальное наличие схемы действий, необходимых для его достижения. Схема действий, данная СИМУЛЬТАННО, как наличное состояние, с необходимостью развертывающая себя в реальном порядке действий во времени, — это и есть ОБРАЗ действия (контур, траектория, действия до его реального свершения = геометрия внешнего пути по форме вещи, форма вещи, описываемая движением организма в пространстве).

В виде схемы-образа она дана субъекту одномоментно, вне времени, до и вне ее реального развертывания в пространстве-времени.

Можно поэтому достаточно четко отделить физиологический акт от психического.

Сосание — акт чисто-физиологический, встроенный.

Но вот уже малейшее движение, — хотя бы его «начало» (ребенок «тянется», «влечется к корму бичом необходимости») — это уже акт психический, никак не встроенный, формируемый только в ходе свершения самого действия, хотя и стимулируемого изнутри, но никак «изнутри» не оформляемого.

С этим «тянется» и связан тот простейший феномен, о коем говорил В.П. Зинченко, – ВЛЕЧЕНИЕ, «ПОТРЕБНОСТНОЕ» состояние (а уже не неопределенная, предметно не оформленная, «нужда»).

Ощущение нужды, — своего внутреннего состояния — тем самым тоже акт (феномен) чисто-физиологический. Самоощущение и не есть поэтому первый «психический» феномен, данный в интроспекции. Тут в интроспекции дано именно только внутренне-физиологическое состояние.

А вот когда оно превращается в потребность, оно срастается в «комплекс ощущений», составляющих ОБРАЗ действия и его предмета, а точнее — образ предмета нужды вместе с образом ПРОСТРАНСТВА, его от тела отделяющего (а потому и «препятствий», коими оно заполнено, и путей, зигзагов обхода их), — то тут и возникает (и функционирует) ОБРАЗ. Как образ ВНЕШНЕЙ ВЕЩИ И СПОСОБА ДЕЙСТВИЯ С НЕЮ, по поводу нее, где вещь — как внешняя цель, а действия — средства ее достижения... [97]

Цель — субъективно-воспринимаемая форма вещи-цели, а средства — геометрически-определенная траектория обхода «препятствий», и тем самым — контур этих препятствий, которые сами по себе — чисто физиологически — абсолютно бионейтральны.

Непосредственное ощущение этих ВНЕШНИХ контуров вещей, как цели, так и средств-препятствий на пути к ее достижению — И ЕСТЬ ОБРАЗ, и есть клеточная форма психической деятельности, ее простая абстрактная схема. Схема затем РЕАЛИЗУЕТСЯ в образе восприятия, и тут были правы и Кант, и Фихте, и Шеллинг, — она становится схемой актуально осуществляющегося акта восприятия внешней формы.

«В мозгу хранится не образ, а СПОСОБ ПОСТРОЕНИЯ ОБРАЗА» (Фихте), и в этом глубокая истина. Образ «существует» только в ходе и во время его активного ПОСТРОЕНИЯ, хотя бы и очень быстрого, почти мгновенного, в микросекунды осуществляемого действия.

В мозгу же хранится автоматизированная схема его построения, и если она «срабатывает» молниеносно, не встречая «препятствий» со стороны «не укладывающихся в нее» ощущений, то ОБРАЗ и строится вполне автоматически, без участия ПСИХИЧЕСКОЙ paботы.

А вся психическая работа состоит только в акте КОРРЕКТИРОВАНИЯ готовой (физиологически зафиксированной) схемы действия в самый момент ее превращения в «образ», в готовую «картинку-копию» вещи.

Если схема «срабатывает» не утыкаясь в серьезные препятствия, то она и в образ превращается безболезненно.

(Но тут-то и возникает проблема — что важно, а что нет, — Фихте о различии восприятия одного и того же предмета — растения — ребенком и естествоиспытателем).

Тут может помочь аналогия с работой автопилота. Он выдерживает заданное компасом и гироскопом НАПРАВЛЕНИЕ, и потому пилот-человек поручает ему дело целиком в пространстве, где нет ПРЕПЯТСТВИЙ. Но вот на направлении появилась гора, грозовое облако и т.п., — и одной схемы направления уже недостаточно. Надо включить другую схему — схему обхода препятствия и корректировать ее во время обхода, считаясь с впервые встреченными вариациями контуров препятствия. Вот тут-то и вступает в действие ПСИХИКА, — в данном случае — психика человека-пилота...

А пока схема «реализуется» гладко, не утыкаясь в препятствие она и не вынуждена «превращаться» в образ, не вынуждена «изгибаться» в согласии с контуром-схемой внешнего предмета-препятствия... Образ это и есть каждый раз индивидуально-корректируемая схема внешнего действия, схема, измененная в согласии с индивидуально-неповторимым (а потому и не предусматриваемым в ней и ею) стечением обстоятельств — препятствий на пути к цели.

Поэтому психика и есть там и только там, где есть индивидуально варьируемая схема действия, где есть коррекция схемы единичными, никак не предусматриваемыми в автоматизмах обстоятельствами, — там, где материальная схема движения тела корректируется НЕОЖИДАННЫМИ (для нее) препятствиями, необходимостью считаться с ними.

И пилот предоставляет автопилоту пронизывать облако, но не грозовую тучу.

И человек «видит» КОШКУ, — любую кошку там, где «схема» кошки не ломается о неожиданные «признаки», хотя и не может дать словесно точного «определения» кошки вообще, ибо его не может дать и естествоиспытатель — отличает кошку от собаки (Шеллинг). [98]

Причем это и происходит как раз в акте ВОСПРИЯТИЯ — превращения СХЕМЫ — В ОБРАЗ. А «образа» до и вне акта восприятия — притом именно в момент его протекания – нет.

А уже отсюда можно понять и акт фантазии (сновидения).

Физиологически-зафиксированные в мозгу, «схемы» работы начинают разворачиваться, не встречая никаких внешних препятствий, искажая их так, что они перестают быть «препятствиями».

Образ и есть результат «встречи» активной — физиологически-зафиксированной в нервах — «схемы» действий — с корректирующими акт ее реализации актуальными ощущениями, становится «образом».

А иначе действует одна «установка» (понятие, строго говоря, чисто физиологическое) и получается тогда иллюзия, сновидение, а также все формы безумия — идеи фикс.

Ощущения при этом тоже есть, но только интероцептивные, идущие от интерорецепторов, поскольку экстрарецепторы либо безмолвствуют, либо мозг с их показаниями просто «не считается», игнорирует их, либо обращается с ними как с глиной, превращая их просто в пассивный материал реализации схемы, а не превращения схемы в образ.

Поэтому и вся пресловутая сфера «подсознания» (бессознательного в психике) – это просто переданная на уровень автоматики — на уровень уже чисто физиологически зафиксированных схем действий — система когда-то вполне СОЗНАТЕЛЬНО-ПСИХИЧЕСКИ осуществлявшихся действий и образов.

Она — ВТОРИЧНА по отношению к СОЗНАНИЮ, а вовсе не изначальна, как у Шопенгауэра, Фрейда и прочих, вплоть до Узнадзе и Бассина.

(Это прекрасно видно в свете экспериментов Харлоу 6 с «безмамными мамами»).

Поэтому «подсознание» нельзя ставить рядом с СОЗНАНИЕМ как два равноправных компонента психики. Всеобще — СОЗНАНИЕ, а подсознание — его особенный — производный вид, и только.

Психология все-таки остается наукой «о сознании» и его превращенных формах, а не становится наукой о психике, как сфере, состоящей априори из «сознательной воли» и «бессознательной воли», как из двух самостоятельных компонентов, ибо это сразу же возвращает нас к картезианству.

Вопрос о «локализации» образов, занимающий и Прибрама 7, т.е. вопрос о том, каким чудом мы видим ФОРМУ ВЕЩИ ВНЕ ГЛАЗА, а не просто испытываем раздражение сетчатки, кончика зрительного нерва.

(Сюда же — боль в пальце отрезанной ноги 8 и т.д.).

«Образы формируют мозг, но почему же мы локализуем, предметы именно так, а не иначе?» (К. Прибрам, «Языки мозга», Прогресс, М., 1975, с. 192).

«Отраженный от внешнего объекта свет создает на сетчатке образ. Ощущения существуют только внутри нашего тела, хотя мы локализуем образ по другую сторону глаза...». Это [у Прибрама] цитата из Бекеши 9 и далее — описание им эксперимента по локализации осязательных раздражений, – вибрационные щелчки, подаваемые на кончики раздвинутых пальцев, воспринимаются как «событие», происходящее где-то в пространстве между пальцами, — точь-в-точь как это происходит при стереофоническом воспроизведении звука, — если они подаются одновременно, и, если не одновременно, в интервале 3-4 микросекунды, то два разных ощущения на кончиках разных пальцев. Сокращается интервал — до 1 микросекунды, то «две серии щелчков сливались в одну», и ощущение вибрации локализовалось в одном пальце, — «в том, который стимулировался раньше».

«Интересным в этом эксперименте является то, что при отсутствии интервала вибрации локализуются где-то в пространстве между пальцами» (с. 193).

«Варьируя временной интервал, можно соответственно перемещать ощущение в свободном пространстве между пальцами». [99]

Такой «способ внешнего проецирования» известен — палка слепого, зонд хирурга, отвертка в руке слесаря.

Это, де, настолько привычно, что люди «не сознают его своеобразия».

ОБРАЗ тут явно рассматривается как событие в мире «внутри нас», а не в «мире вне нас», — как ИЛЛЮЗИЯ, как «ПРИЗРАК В МАШИНЕ» мозга.

«В 60-е годы ХХ века поведенческая психология оценила основную идею гештальтпсихологии о том, субъективно переживаемое сознание является столь важной составной частью биологического и социального мира и что его нельзя игнорировать при изучении поведения» (стр. 120).

«Бихевиористский» жаргон не позволяет дать полную картину даже «поведения». Отсюда обращение к терминам «субъективной психологии» — Гилберта Райла «Призраки в машине» 10.

«Образы и чувства — это призраки, которые населяют мой собственный субъективный мир, как и субъективный мир моих пациентов... И хотя эти призраки заключены в машине, которая называется мозгом, мы не можем пока точно определить их. Если же мы будем их игнорировать, то окажемся лишь перед бездушной поведенческой машиной. Меня интересуют призраки — психологические функции, а не сама эта машина-мозг и не осуществляемая ею регуляция поведения» (стр. 121).

Инструментальное поведение и его осознание часто (!) противоположны друг другу: чем эффективнее выполняемые действия, тем меньше мы их осознаем. Шеррингтон выразил этот антагонизм в следующем кратком тезисе: «Между рефлекторным действием и сознанием существует, по-видимому, настоящая противоположность. Рефлекторное действие и сознание как бы взаимно исключают друг друга — чем больше рефлекс является рефлексом, тем меньше он осознается».

(И тут, конечно, совершенно безразлично — врожден или благоприобретен «рефлекс», к безусловным или же к условным его относят, — важно одно, что он есть наличная схема автоматизма). «Привычка — вторая натура» — это важно и тут.

Первая эта «натура» или «вторая» — тут совершенно безразлично, — важно одно, что сознание (психика) вообще начинается там, где привычка (рефлекс, рефлекторно-зафиксированная схема действия) приводит организм в конфликтное отношение с условиями действия, со средой.

Тут — в зазоре конфликта, в тисках конфликта, только и существует — только и возникает — ПСИХИКА — специальная деятельность корректировки рефлекса.

Психика вообще там, где организм испытывает «сопротивление» предмета — рефлекторно-осуществляемой схеме действия.

Действие отражается обратно, и это противодействие предмета и вызывает «преломление» схемы действия в ней самой. Действие, отраженное от предмета обратно в себя = схема, преломленная через ее собственное предметное воплощение, — напряжение-противоречие внутри схемы, выступает «субъективно» как противоречие схемы самой себе, внутри ее, как «самочувствие» активно внедряемой в предмет схемы.

Простейший случай — движение по прямой. Действие по прямой «утыкается», движение делается невозможным — противодействие тоже по прямой — и чем интенсивнее действие, тем сильней «противодействие» препятствия, — это прекрасно у Фихте.

Ну — и либо «ломается» действие, либо препятствие, — кто сильней. Либо — схема действия, либо — форма предмета действия, — и тут форма предмета «представлена» в [100] организме как невозможность реализовать в предмете схему-рефлекс, — как столкновение схемы и условий ее реализаций (муха бьется о стекло, дурак ломится в стену).

У человека: «перед нами — стена; стена гнилая — ткни и рухнет». Т.е. — в факте сознания представлены одинаково как «схема», так и противостоящая ей форма предмета, – предмет как ПРОТИВО-СТОЯЩЕЕ (Gegenstand). Нет давления схемы — нет противодавления, нет «субъективного чувства» этого противо-давления, и если схематизированное действие свершается беспрепятственно, — то нет и ОБРАЗА.

В этом случае схема «отпечатывается» в материале, а материал в субъекте – нет. Нож проходит сквозь масло, но, столкнувшись с камнем, — тупится, и камень отпечатывает свою форму в виде зазубрин на лезвии. Столкновение «субъекта» и «объекта» — схемы-рефлекса-инстинкта и препятствия на пути реализации ее — кончается двояко: либо форма действия отпечатывается в материале, либо наоборот, вплоть до полного разрушения схемы или формы материала.

Если же схема все-таки осуществляется, будучи скорректированной противодействием, то вот этот процесс и есть процесс, в ходе коего только и «существует» (возникает) ПСИХИКА, «сознание», как представленность формы вещи — в живом действии, отразившемся от предмета — в самое себя.

Это необходимо изобразить вполне наглядно. Предмет «возникает» в сознании как нечто ПРОТИВОСТОЯЩЕЕ действию, как GEGENSTAND. Вот в чем смысл тирады Шеррингтона. Фихте!

ОБРАЗ и есть СХЕМА, скорректированная формой препятствия ее осуществлению. Представленность формы предмета в форме действия, отражение. Когда предмет не оказывает никакого сопротивления действию, реализации схемы, от и не «отпечатывается» в ней.

Муха, бьющаяся о стекло. Инстинкт — движение по прямой, сознание — траектория, изогнутая в согласии с формой препятствия.

Рассмотрим «черепаху» Уолтера Грея 12, эту ситуацию моделирующую. Механизм тут — эффектор-рецептор: одновременное действию противодействие, — напряжение, возникающее внутри этой системы.

Механический образ «сознательной воли» у Фихте — образ ПРУЖИНЫ. Пока она развертывается в пустоте, внутри нее самой не возникает никакого напряжения, напротив, «внутреннее напряжение» как раз и уменьшается — это и есть «чувство освобождения». Чувство же противодействия ее «свободному» распространению — чувство препятствия.

Форма предмета отпечатывается в субъекте = в «изгибании» траектории его движения. Вода, ОБТЕКАЮЩАЯ камень. Рисунок русла — рисунок неодолимых для течения воды препятствий.

ОБРАЗ — не «призрак», не «субъективное состояние», интроспективно фиксируемое мозгом в себе самом. Образ — это форма вещи, отпечатавшаяся в теле субъекта, в виде того «изгиба», который внес в траекторию движения тела субъекта ПРЕДМЕТ, «объект», — это представленность формы предмета в форме траектории движения субъекта, субъективно испытываемая им как «вынужденное» — «несвободное» — изменение в схеме рефлекторно-осуществляемого движения.

У Прибрама — это «призрак» уже потому, что ОБРАЗ сразу же фиксируется как «состояние мозга», в то время как это лишь способ кодирования «образа» на «языке мозга», а вовсе не сам образ.

ОБРАЗ — в реальном теле реального субъекта, — там он и «локализуется», — сначала как событие «на границе» рецептора и предмета, — но предмет-посредник реально выступает [101] как часть тела субъекта, а не как часть тела предмета, — палка в руках слепого, зонд в руке хирурга, — поскольку он осуществляет схему действия субъекта и реально — в действии — находится «по эту сторону субъекта», а не «по ту».

Поэтому-то и «ощущение» препятствия СДВИГАЕТСЯ на кончик палки, — «образ» рисуется кончиком палки, а не на ее рукоятке, — мозг управляет тут движением КОНЧИКА палки (кисти, карандаша, отвертки), — ибо именно он описывает КОНТУР ПРЕДМЕТА, а не рукоять.

Поэтому-то ОБРАЗ и есть наделенный «самочувствием» контур самого предмета рецепции, его геометрическая форма, а не контур движения кисти руки, держащей палку-зонд. Тем более — не «пространственный рисунок события внутри мозга», «в нервной системе».

Именно поэтому ОБРАЗ есть субъективно-данная форма вещи, а вовсе не внутреннее состояние моего тела, иллюзорно относимое к вещи, ложно переживаемое как ФОРМА ВНЕШНЕЙ ВЕЩИ.

Это именно форма ВНЕШНЕЙ вещи, копируемая действием рецептора-эффектора, и потому «переживаемая» именно там, где этот образ и существует («возникает»).

ОБРАЗ не «локализуется» мозгом в точке физического контакта рецептора с поверхностью предмета, а ВОЗНИКАЕТ (и существует) там с самого начала, и мозг его там и «переживает».

Он возникает в точке соприкосновения «кончика» рецептора — с поверхностью предмета, коей он касается, — и испытывается именно как факт сопротивления поверхности – движению кончика тела субъекта. Он — там. «Там» он и переживается. Именно там, где существует.

«Испытывает» реальное сопротивление поверхности не мозг, а именно система МОЗГ — РЕЦЕПТОР, система «мозг — кисть руки», или, если кисть держит свое искусственное продолжение, — то там, на конце зонда. Именно конец зонда, а не рукоять, непосредственно описывает форму вещи, контур ее поверхности — как контур своей собственной траектории по форме предмета.

И «ощущает» вовсе не мозг, а кончик рецептора. Образ это именно форма вещи, активно воспроизводимая действием «кончика» рецептора в самый момент его действия, его движения, «скользящего» по внешнему контуру.

Поэтому нет и не может быть «образа» пустого пространства, — пустое пространство не оказывает сопротивления, потому — не ощущается, — а «ощущается» лишь «свобода самого действия», — отсутствия препятствий.

Перемещаюсь «я» в пустом пространстве или остаюсь в покое — это неразрешимый для «самочувствия» — для интроспекции — вопрос.

Но «свободное» перемещение тоже не ощущается, а «свобода» дана только в форме ПРЕОДОЛЕНИЯ препятствий, а не в акте беспрепятственного движения, перемещения.

В этом — весь Фихте, вся мудрость его образа сжатой пружины, ее внутреннего «напряжения».

Когда вся энергия сжатой пружины израсходована, — она перестает и «ощущать» ПРЕПЯТСТВИЯ, противодействующую ему косную силу противодействия, — как движение себя, натолкнувшееся на предмет и отразившееся обратно в себя.

(Ср. фихтеанскую трактовку «стоимости» у Бакхауса 13, – как косную силу «сопротивления» всей массы косных социальных «рефлексов» привычных социальных [102] стереотипов, заранее ставящих пределы-границы развертыванию человеческой трудовой активности.)

Чем сильнее я «давлю» на предмет, тем сильнее «он» давит на меня. Чем я активнее – тем активнее предмет отпечатывается во мне, а я приписываю это «предмету», его активности, как изначальной силе.

Не мир отпечатывается «во мне», а я активно его ощупываю с помощью своих вполне телесных органов, прежде всего — кистью руки и кончиками пальцев. В них — «формирующая сила», образующая форму способность, — ОБРАЗ, — и именно в его изначальном значении, как ЭЙДОС, как «идея», как СХЕМА, в согласии с коей организуется «хаос ощущений».

Поэтому — что на первый взгляд странно — Фихте считает Канта прямым наследником Платона, — между ними он не видит посредника, в промежутке между Платоном и Кантом — «один мрак», тот же самый мрак, что и «от сотворения мира — до Платона»...

В самом деле — откуда может возникнуть схема «треугольника вообще»? Путем абстракции «одинакового» между всеми возможными треугольниками? Тогда «схема» – только схематизированный ОБРАЗ, точнее — то общее, что имеется «во всех образах».

Но мы не нуждаемся в полном переборе «всех» единичных случаев реализации «схемы», чтобы обрести «схему». Так, как не нуждаемся в «индуктивном обобщении» всех бесконечных случаев «треугольника» — нам достаточно ОДНОГО, чтобы извлечь из него схему, по которой мы далее спокойно будем строить ОБРАЗ любого другого треугольника.

Поэтому «схемы» — трансцендентальны, априорны по отношению к своему «воплощению» в материале ощущений, во внешнем по отношению к ним материале. Ср. рассуждения Шеллинга.

Фихте: «...теперь представьте себе того, кто мыслит эту вещь». Представление «Я» тут сразу же предполагается в том виде, в каком это «Я» непосредственно «дано» самому себе, — в акте «интроспекции».

«Установление границ между Я и миром — дело не легкое и не свободное от произвола. Будем рассматривать как Я совокупность связанных между собою представлений, т.е. то, что непосредственно существует только для них самих. Тогда наше Я состоит из воспоминаний наших переживаний вместе с обусловленными ими самими ассоциации...».

(Э. Мах, «Познание и заблуждение», изд. Скирмунта, М., 1909, с. 73).

Т.е. Я заранее «мыслится» как нечто совершенно отличное от мира и этому миру противопоставленное. А затем к нему начинают «подключаться» те вещи, с которыми это Я на самом деле неразрывно связано и без коих его «мыслить» было нельзя: мозг, «все тело» и т.д., а в итоге — и «весь дар», но уже в качестве «составных частей Я». Вот и становится возможной схема — «Я» само в себе противополагает себя самого (Я) — всему остальному (Не‑Я), а «весь мир» делается = «Не‑Я».

У Спинозы ход прямо противоположный, идущий не от «Я», а от мира и приводящий к Я как «составной части» этого мира. Движение — по той же самой ниточке-цепочке связей, но с обратного конца ее. [103]

Рукопись Э.В. Ильенкова «Психология» — удивительный по яркости и творческой мощи набросок, эскиз, выполненный уверенной рукой мастера, ясно передающий суть фундаментального теоретико-психологического и одновременно историко-философского замысла. Работа выполнена во второй половине 1970‑х гг. (не ранее 1976 г.) и отражает внутренне связанную совокупность идей, находившихся в центре внимания автора в этот период. Огромное впечатление производит также проблемная насыщенность статьи. Несмотря на свою незавершенность, а отчасти и благодаря ей, публикуемая рукопись имеет дополнительную ценность: это действительно первичный, написанный на едином дыхании текст, который вводит нас в мир ильенковской мысли в самый момент ее рождения, в ее, так сказать, лабораторию, и бросает дополнительный свет на то, что принято называть «творческим почерком» автора.

Совсем не трудно предположить, что появление рукописи имело свои формальные предпосылки, т.е. вполне определенный историко-научный контекст – цикл статей и устных выступлений прежде всего А.Н. Леонтьева (а также А.Р. Лурии, П.Я. Гальперина, В.В. Давыдова, Д.Б. Эльконина, В.П. Зинченко) о насущных проблемах психологии и объективном содержании предмета психологии как науки. Но по существу «Психология» подготовлена более глубокой эволюцией ильенковской мысли, принявшей четко выраженное направление сначала в статье «Идеальное» («Философская энциклопедия», т. 2. М., 1962), а несколько позднее в опыте историко-философского, теоретического и экспериментально-психологического осознания уникальности исследований А.И. Мещерякова по тифлосурдопедагогике.

Уже докторская диссертация «К вопросу о природе мышления» (1968), как и изданная на ее основе «Диалектическая логика» (1974), явно не вписываются, «не вмещаются» в устоявшиеся стандарты историко-философского исследования. Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель рассматриваются не только в традиционном, но одновременно и в новом измерении — как прямые предшественники, а по целому ряду проблем и родоначальники современной психологии. Ильенковым впервые раскрывается глубочайшее теоретико-психологическое содержание немецкой философской классики.

Таким образом, «поздний» Ильенков — это не только новый круг исследований «диалектики идеального», это одновременно и непосредственно с ними связанное возвращение к специальному анализу оснований теоретической психологии как науки.

В связи с этим хотелось бы обратить внимание на совершенно поразительный фихтевский парадокс, который заинтересовал Ильенкова: «... На первый взгляд странно — Фихте считает Канта прямым наследником Платона, — между ними он не видит посредника, в промежутке между Платоном и Кантом — “один мрак”, тот же самый мрак, что и “от сотворения мира — до Платона”...».

Кант действительно самая глубокая и радикальная противоположность платонизму. Разумеется, это требует особого, обстоятельного разговора. И тем не менее вся эвристичность теоретико-познавательных исканий Канта заключена в необходимости вернуться от юмистских принципов, служивших, как известно, предпосылками его «коперниканского переворота», его антропологии, к платоновскому миру идей. Но как необычно, как основательно это «возвращение» Кантом продумано и выполнено!

Ильенков вслед за Фихте считает, что кантовская антропология, выстроенная как целостная совокупность всех «Критик», даже своим волшебным светом не может выявить мало-мальски значимых посредников в «мрачном» промежутке между Платоном и Кантом. Соизмеримых фигур между двумя этими вершинами нет. Кроме одной, не соглашается Ильенков. Это фигура Спинозы.

1 Имеется в виду определение предмета психологии, данное А.Н. Леонтьевым в его знаменитой (сегодня уже переведенной на двенадцать языков) книге. См.: А.Н. Леонтьев. Деятельность. Сознание. Личность. М., 2004, с. 12. Э.В. Ильенков пользовался первым изданием книги (1975), но ему, разумеется, были хорошо известны уже первые, более ранние публикации ее глав в виде статей журналах «Вопросы психологии» и «Вопросы философии». Здесь уместно упомянуть о некоторых жизненных обстоятельствах самого Ильенкова. Общий их фон был для него тяжелейший и переносился в последние годы жизни с трудом. Находясь в Институте философии в обстановке открытой травли, развязанной его директором Б.С. Украинцевым, Ильенков даже допускал возможность перехода «к Давыдову», «заниматься Спинозой». Но он держался и на что-то надеялся. Во второй половине 1970‑х гг. В.В. Давыдов, будучи директором НИИ общей и педагогической психологии АПН СССР, спас от идейного и бюрократического преследования и неминуемого разгрома (ставшего возможным только после отставки президента АПН СССР В.Н. Столетова) «методологическую группу» Ф.Т. Михайлова, предоставив ему возможность организовать и возглавить сначала лабораторию теоретических проблем психологии деятельности, а потом и теоретический отдел института.
Смерть А.Н. Леонтьева в январе 1979 г. тяжелейшим образом сказалась и на Ильенкове. Он переживал ее крайне болезненно, порой даже мучительно – вплоть до самых последних дней жизни. А.Н. Леонтьев всегда вызывал восхищение в его душе не только как великий человек и великий ученый. Это был еще и великий собеседник, возможно, единственный, кто наиболее тонко чувствовал и понимал весь диапазон философско-психологических исканий Ильенкова. Он составлял ту непостижимую часть его личностного мира, приносил ему естественную радость, о которой Эвальд Васильевич успел нам сказать в своей статье-завещании «Что же такое личность?».
2 Гераклит. — Фрагменты произведений и высказывания древнегреческого философа Гераклита. Перевод с древнегреческого М.А. Дынника. — Срв. у Аристотеля: «Всякое пресмыкающееся бичом [бога] гонится к корму» [De mundo, 5, 396 в 7; 37].
3 Гальперин. — Гальперин П.Я (1902-1986) — советский психолог, крупнейший специалист по детской психологии. Скорее всего, имеется в виду статья Гальперина [«К вопросу об инстинктах у человека»] в журнале «Вопросы психологии», 1976 [№ 1].
4 Кант. — «Критика чистого разума». — Кант И. Соч. в шести томах, т. 3, М., 1964, с. 220-227.
5 Лейбниц. — «Новые опыты о человеческом разумении». — Лейбниц Г.В. Соч. в 4-х т., т. 2, с.
6 Харлоу. — Речь идет об исследовательской группе американских ученых-этологов в составе Г. Харлоу, М. Харлоу, С. Суоми. На одном из методологических семинаров в НИИ общей и педагогической психологии Ильенков обратил внимание на выдающиеся, по его словам, результаты исследований американских этологов Г. Харлоу, М. Харлоу и С. Суоми. В 1975 году в журнале «Наука и жизнь» (№2) материалы этих исследований были представлены в виде публикации под названием «От размышления к лечению». В ней нашли отражение главные итоги оригинального многолетнего эксперимента по этологическому изучению психики обезьян. Ильенков проявил к статье огромный интерес — особенно в той части, где авторы излагают строго фактическую сторону своих наблюдений за частичной (на 3 месяца) и полной (на 12 месяцев) «социальной» изоляцией обезьян. Изоляция детенышей человекообразных обезьян, с момента рождения лишенных возможности любого «общения», последовательно вела к тяжелейшим последствиям: в поведении этих животных вообще не формировалась и генетически не проявлялась хоть какая-нибудь потребность в ориентировочно-исследовательской деятельности. А у «безмамных мам» (т.е., по условиям эксперимента, у искусственных мам второго поколения) совершенно отсутствовала, никак не обнаруживалась даже пресловутая «сексуальная» потребность! Не говоря уже о предполагавшемся «инстинкте материнства» — к родившимся собственным детенышам «безмамные мамы» не проявляли никакого интереса. Выросшие в изоляции обезьяны не испытывали нужды в простейшей игре, характерной для их сверстников в контрольной группе. Полное отсутствие «общения» с себе подобными имело своим следствием только страх, беспокойство, дрожь. Иногда все это сменялось полной апатией, — особенно в экспериментально создаваемых ситуациях, когда от «робинзонов» ожидалась хотя бы элементарная защита (желание, так сказать, постоять за себя), если не агрессивность. Никакой потребности в «общении» они не испытывали, — ни положительной, ни отрицательной. Типичной оказывалась ситуация, когда «нормальные» сверстники сначала пытались с ними играть (что они обычно делали в своем кругу), в ответ — никакой реакции, кроме тревоги и беспокойства, затем «робинзонов» начинали толкать, бить, а вскоре просто в буквальном смысле рвать на части. Данный эксперимент на десятой неделе пришлось прекратить.
7 Прибрам Карл (1919) — американский ученый, специалист в области экспериментальной и сравнительной психологии, психофизиологии, нейропсихологии и психоанализа, врач-нейрохирург. Профессор Йельского и Стэндфордского ун-тов. Вместе с Дж. Миллером, Ю. Галантером и др. изучал проблемы взаимоотношений мозга, поведения и сознания. Предложил новый подход к анализу поведения человека и животных, — так называемую концепцию «языков мозга», — опирающуюся на кибернетические идеи переработки информации посредством «образов» и «планов». Автор книг: «Планы и структура поведения», совместно с Дж. Миллером и Ю. Галантером, 1960; «Языки мозга: экспериментальные парадоксы и принципы в нейропсихологии», 1971; «Психофизиология лобных долей мозга», 1973 и др. В библиотеке Ильенкова содержится довольно внушительный круг источников по психофизиологии, нейропсихологии, нейрокибернетике, включая основные книги Прибрама, выходившие на русском языке.
8 Хрестоматийный пример Декарта. См. «Метафизические размышления».
9 Бекеши Георг (1899–1972) – венгеро-американский физик. С 1939 г. профессор кафедры экспериментальной физики в Будапештском университете, где занимался моделированием звукового восприятия. В 1946 г. эмигрировал в Швецию, с 1947 — в США, где в лаборатории Гарвардского университета ему удалось построить механическую модель внутреннего уха, а в конце 1950-х гг. полностью воссоздать картину биомеханики в ушной улитке, что открыло возможность отохирургам имплантировать искусственные барабанные перепонки. Нобелевская премия по физиологии и медицине была ему присуждена в 1961 г. «за открытие физических механизмов стимуляции в ушной улитке».
10 Райл Гилберт (1900–1976) – английский философ, В 1925 г. член совета, а с 1945 г. заслуженный профессор Крайст-Черч-колледжа Оксфордского университета. В годы Второй мировой войны служил в контрразведке. Наряду с Д. Остином ведущий представитель лингвистической философии. В 1949 г. вышла книга «Понятие сознания», где содержится критика декартовской метафизики с позиций лингвистической философии. Картезианская концепция человека основывается, в понимании Райла, на неправильных приемах истолкования терминов «ментального ряда», что неминуемо ведет к догматическому признанию «призрака в машине». Человек не дуалистическое существо, а разумное животное, «ментальный ряд» которого прозрачен, поскольку полностью раскрывается в поступках, суждениях и диспозициях языка. Лингвистический анализ «менталистских» терминов выходит, согласно Райлу, за пределы интроспективной психологии и исчерпывающим образом раскрывает псевдо-таинственную природу сознания. Работы Райла «Систематически дезориентирующие выражения» (1931) и «Категории» (1938) , а также «Понятие сознания» оказали большое влияние на развитие философии сознания в современной англо-американской философии. Концепция Райла представлена также в его трудах «Разумное животное» (1962), «Развитие взглядов Платона» (1966), «Деятельность мышления» ( 1968) и др.
11 Шеррингтон Чарлз Скотт (1857–1952) — английский физиолог, лауреат Нобелевской премии (1932 г.) по физиологии и медицине за исследование функций нейронов. Сформулировал общие принципы деятельности центральной нервной системы, создал учение о рецептивных полях, выявил роль особых нервных окончаний (проприорецепторов) в координации движений. Разработал учение о синапсе — области контакта нейронов друг с другом — и установил существование т.н. антагонистических рефлексов. С 1913 по 1936 Шеррингтон — профессор физиологии Оксфордского университета. С его именем связано развитие экспериментальной и клинической неврологии . Создал крупную научную школу нейрофизиологи в Англии и Америке. Почетный член Академий наук многих стран мира, в 1920-е гг. — президент Лондонского королевского общества. Одна из классических работ Шеррингтона — «Интегративная деятельность нервной системы» (1906).
12 Уолтер Уильям Грей (1910) – английский нейрофизиолог. В 1931 окончил Кембриджский университет. Один из основателей электроэнцефалографии и пионер робототехники. Открыл дельта-ритмы, альфа-ритмы, а также тета-ритмы, сопровождающие эмоциональные реакции. Автор моделей нерва и центральной нервной системы, изобретатель первых простейших кибернетических самообучающихся моделей, первых биоморфных роботов, которые он чал создавать в конце 1940-х — начале 1950-х гг. (т.н. «черепашки Уолтера»). Это были самодвижущиеся, внешним видом и медлительностью действий напоминающие черепаху, электромеханические и светочувствительные тележки, способные не только действовать по жестко заданной программе, но и с учетом простейших условий среды, внешних обстоятельств. На русский язык переведены статья Уолтера «Электрическая активность головного мозга» (Физика и химия жизни. М.: ИИЛ, 1960) и монография «Живой мозг» (М.: Мир, 1966).
13 Бакхаус Ганс-Георг – современный западногерманский экономист. Ильенков проявил особый интерес к его творчеству. В архиве сохранился выполненный им перевод на русский язык статьи Бакхауса «К диалектике формы стоимости».