Первый том "Истории философии"

Рецензируемая книга открывается содержательным введением, где рассматриваются коренные методологические проблемы: о предмете истории философии, о периодизации истории философии, об отношении марксистской истории философии к различным идеалистическим концепциям истории философии, принцип партийности в марксистской истории философии, значение истории философии как науки.

Определение предмета науки является важнейшей задачей исследования. Определить предмет науки — значит указать ее специфику, границы, особенности, отличающие ее от других наук. «Предметом истории философии как науки является история развития философской мысли на различных ступенях развития общества, прежде всего история зарождения, формирования, развития основных философских направлений — материализма и идеализма, их взаимной борьбы» (стр. 10).

Такое определение предмета обязывает исследователей — историков философии – рассматривать процесс становления и развития той или иной философской школы либо течения как закономерный процесс развития именно философской мысли, определяемый социальными отношениями своего времени. Задача историков-философов в том и состоит, чтобы из всех форм идеологии, общественного сознания, вычленить специфически философские идеи: развитие диалектики, теории познания, логики, то есть развитие понятий и представлений о закономерности развития природы, общества и мышления.

И авторы вполне правильно поступают, когда приведенное определение предмета дополняют следующим: «Поэтому предмет истории философии включает в себя также историю зарождения, формирования и развития диалектики и метафизики, их взаимной борьбы, неразрывно связанной с борьбой основных философских направлений» (стр. 11).

Ленинский принцип партийности философии является основным методологическим принципом марксистского исследования истории философии. Философия партийна, история философии есть история борьбы двух партий в философии — материализма и идеализма. Этот вывод Ленина, принятый авторами книги, основывается на исследовании всех основных философских школ и направлений, от самых древних времен до нашего века.

Читатель, несомненно, с интересом и пользой прочитает разделы, посвященные истории философской мысли в древнем Египте, Месопотамии, Индии, Китае. Трудности, неизбежно связанные с первой попыткой сбора, классификации и оценки фактов, огромны, и анализ достоинств и недостатков этих разделов требует особого, обстоятельного труда. Это — начало большой работы в новой области, не изведанной еще нашими историками философии.

Что касается главы о философии древней Греции и Рима, то по этим вопросам авторы выступают не впервые. Поэтому к этим разделам можно предъявить серьезные требования. Авторам в основном удалось дать марксистский анализ философских школ и течений этого периода. Однако их можно упрекнуть в некотором упрощении, выразившемся в стремлении вывести философский материализм непосредственно из интересов демократической фракции рабовладельческого класса, а идеализм в философии во что бы то ни стало изобразить как философское выражение интересов рабовладельческой аристократии.

Такое сведение противоположных точек зрения на вопрос об отношении мышления к бытию, к различию чисто политического характера вряд ли верно с методологической точки зрения, не говоря уже о том, что оно не увязывается с теми фактами, которые приводятся в тексте.

Не следует забывать, что рабовладельческая аристократия в пору утверждения и расцвета рабовладельческой формации никак не могла быть всегда «реакционной» частью античного общества. Точно так же и «демократия», будучи рабовладельческой демократией, вовсе не была и не могла быть автоматически «прогрессивным» явлением во все периоды и при всех условиях. В известных условиях лозунги низов рабовладельческого общества легко приобретали реакционный смысл. Ведь сами же авторы, рассказывая о взглядах и поведении киника Диогена, этого несомненного приверженца демократических слоев афинского общества, вынуждены констатировать, что Диоген «смотрел не вперед, а назад» (стр. 11).

Совершенно необъяснимым с точки зрения принятой авторами схемы оказывается и учение Гераклита Эфесского. В тех случаях, когда факты слишком явно расходятся со схемой, авторы вообще оставляют без анализа вопрос о связи того или иного учения с социальными условиями его возникновения. Так они поступают с Эмпедоклом, с Анаксагором, с милетцами. Взгляды этих мыслителей связываются только с прогрессом знаний о природе. Социально-политические же условия борьбы, их породившие, вообще остаются вне поля зрения.

Вызывает сомнение категорическое отнесение элеатов, Парменида и Зенона по ведомству политической реакции и философского идеализма. Приводимый анализ их взглядов, по нашему мнению, не дает оснований для такой оценки.

Так, авторы пишут: «Ученик и продолжатель Парменида Зенон Элейский, живший в середине V в. до н.э., был реакционным политическим деятелем, сторонником аристократии и противником демократии Вслед за своим учителем Зенон считал, что «истинное бытие» едино, неподвижно и [139] познаваемо не чувствами, но исключительно разумом (мышлением)» (стр. 88).

Почему это свидетельствует об идеализме, совершенно неясно. Если исходить из тех критериев, согласно которым Зенон отнесен здесь в лагерь философского идеализма, то Спинозу точно так же пришлось бы объявить идеалистом. Вызывает недоумение оценка софизмов мегарской школы как свидетельства «упадка философского мышления» (стр. 111).

Надо сказать что изложение и анализ материалистических учений в главе о древнегреческой философии несравненно удачнее, нежели освещение идеалистических учений. Стоит сравнить страницы, посвященные Демокриту, с теми, где рассказывается о Сократе и Платоне, чтобы в этом убедиться

Представляя Сократа и Платона односторонне, главным образом с отрицательной стороны, авторы хотят они того или не хотят, оказывают услугу идеалистам В самом деле, сравнив произведения Платона с тем что о нем написано в рецензируемом томе, читатель, несомненно, убедится, что подлинный Платон гораздо умнее, сильнее в своей аргументации, чем он изображен в книге. А с подлинной аргументацией идеалиста авторы так и не научили читателя бороться, оставили его безоружным.

О Сократе автор пишет: «Сократ (469-399 гг. до н.э.) стоял во главе философского кружка молодых аристократов и их политических единомышленников. В кружок входили: Платон — ярый противник демоса; Алкивиад, изменивший афинской демократии и перешедший на сторону аристократической Спарты; Критий, возглавивший реакционную диктатуру 30 олигархов в Афинах, и Ксенофонт – противник демократии, поклонник Спарты. За свою деятельность, направленную против афинской рабовладельческой демократии, Сократ был приговорен к смертной казни» (стр. 104).

Между тем в марксистской литературе имеется и другая оценка роли Сократа в идейной борьбе древнегреческого общества, отрицается его приверженность к афинской аристократии (см. Victor Stern «Über Sokrates». Deutsche Zeitschrift für Philosophie, 1955, № 3).

Раздел об Аристотеле выглядит несравненно удачнее. Здесь следовало бы только более четко и обстоятельно показать те реальные трудности, которые Аристотель пытался разрешить, но при этом не всегда был последователен, колебался между взаимоисключающими точками зрения.

Ленин отмечал, что наиболее интересное в Аристотеле — это не столько его итоговые выводы, сколько сами поиски, приемы, постановка сложных проблем. Как раз здесь «масса архиинтересного, живого, наивного (свежего), вводящего в философию и в изложениях заменяемого схоластикой, итогом без движення etc.». Эту мысль Ленина авторы приводят на стр. 123. Однако у них все же заметна тенденция делать упор как раз на выводы, на итоги, но не на движение мысли Аристотеля.

Третья глава, посвященная истории философской и социологической мысли в эпоху феодализма, охватывает чрезвычайно широкий фактический материал. В специальных разделах здесь рассматривается история философской мысли в Китае, Индии, Японии, Иране, в странах арабского мира и Средней Азии, в России и Западной Европе. Несомненным достижением по сравнению с предшествующими изданиями является более внимательное отношение к национальным особенностям философской мысли эпохи средневековья. Факты, поднятые авторами, рисуют очень сложную и дифференцированную картину оригинального развития философских и социологических идей в странах, которые во многих курсах истории философии либо вовсе не упоминались, либо рассматривались вскользь и суммарно.

По отношению к философской мысли стран Востока авторы убедительно показали, что здесь средневековье вовсе не было простым упадком и перерывом в развитии человеческой духовной культуры, что под покровами религиозной формы постепенно созревали идеи, по существу, противоречившие религии.

Серьезным недостатком главы является отсутствие единого стиля изложения. Этот упрек, видимо, приходится сделать редакционной коллегии. Наименее удачным представляется последний раздел главы, посвященный Западной Европе. Здесь авторы явно отступили от тех принципов, которые они справедливо проводили в остальных параграфах: история философской и социологической мысли в Западной Европе представлена как сплошной регресс и провал в истории культуры. В этом разделе очень много пафоса обличения «лицемерия», «казуистики» «пустоты» схоластической философии и мало анализа сущности учений. Если составить себе представление о философии Фомы Аквинского по соответствующим страницам тома, то станет абсолютно непонятным, как и почему современным попам и теологам удается использовать эту философию для борьбы с материализмом в XX веке. Вряд ли правильно изображать противника слабее, чем он был на самом деле. Задачи борьбы с неотомизмом требуют более глубокого и более верного освещения учения его предшественника.

При анализе итальянского Возрождения авторы главное внимание уделяют Леонардо да Винчи, бесспорно, сыгравшему огромную роль в развитии философии раннего буржуазного гуманизма. Они справедливо указывают на то, что Леонардо пытался возродить материалистический сенсуализм античных мыслителей – Гераклита. Демокрита, Эпикура, Лукреция, — книжному, схоластическому знанию противопоставлял опыт, доказывая что при помощи одних только рассуждений познать истину невозможно. Непреходящую ценность представляет и эстетическая теория Леонардо. И все же нам кажется неоправданным то обстоятельство, что более трех четвертей раздела об итальянском Возрождении [140] авторы посвящают характеристике Леонардо, оставляя без внимания таких крупных мыслителей-гуманистов, как Франческо Петрарка, Лоренцо Валла, Пико делла Мирандола.

Хорошо изложен материал о развитии философии XVI века во Франции и Испании. Читатель находит здесь сжатые, но достаточно четкие характеристики Раме, Монтеня, Шаррона, Вивеса, Уарте. Философские убеждения Уарте впервые получают правильную оценку как материалистические.

Переходя к эпохе Реформации, авторы справедливо отмечают, что первые раскаты этого движения прогремели в Чехии, и останавливаются прежде всего на деятельности Яна Гуса. Однако характеристики идейной борьбы в Германии – стране, где главным образом происходила реформация, в книге не получилось. Изложение здесь крайне конспективно, оценки не всегда точны. Здесь нет даже упоминания о Рейхлине, Гуттене, Меланхтоне, Себастьяне Франке. Последний особенно заслуживал внимания хотя бы потому, что из-под его пера вышел один из первых трактатов в защиту мира.

Проявив столь мало внимания к развитию теоретической мысли в Германии, авторы переходят к значительно более обстоятельному рассмотрению идеологической жизни Польши в тот же период. Здесь мы встречаемся с целым рядом имен, впервые упоминающихся в русской литературе. Все ли они нужны в общем изложении истории философии, мы не беремся судить, отметим лишь, что изложение материала в этом разделе не всегда соответствует тому, что говорится в других местах Так, например, учение «польских братьев» характеризуется как разновидность арианства (стр. 319). Однако последнее нигде, кроме предметного указателя, больше не упоминается.

Одно из центральных мест в книге занимает пятая глава — «Борьба материализма с идеализмом в период ранних буржуазных революций в странах Западной Европы» (конец XVI — начало XVIII века). Перед авторами стояла здесь ответственная задача — дать в сжатой форме анализ важнейших философских систем в тот период, когда в основных странах Западной Европы теоретическая мысль достигла бурного расцвета.

Наиболее полным выглядит очерк развития английской философии. Анализируя мировоззрение Бэкона, авторы показывают его противоречивость. Наряду с преобладавшими в философских взглядах Бэкона материалистическими чертами в его учении имелись и некоторые пережитки средневековья. Он писал, например, о поисках «философского камня»; кроме смертной «чувствующей» души, признавал существование бессмертной «рациональной» души человека, происходящей от «божественного дыхания».

При рассмотрении философии Гоббса авторы исходят из характеристики К. Маркса, назвавшего его систематиком бэконовского материализма. В книге показано что бóльшая по сравнению с Бэконом последовательность Гоббса достигнута за счет утраты живых, диалектических моментов в мышлении. Характеризуя теорию познания Гоббса, авторы показывают, что он развивает бэконовский эмпиризм, соединяя его с некоторыми элементами рационализма, однако два вида знания — чувственное и абстрактно-логическое — остаются у него не связанными между собой. Гоббс — убежденный атеист, хотя он считал что религия может быть полезной в качестве «социальной узды». Последнее было связано с определенной антидемократической настроенностью Гоббса как сторонника монархии, видевшего в политическом деспотизме гарантию общественного порядка.

Картина идеологической борьбы в Англии в середине XVII века получилась достаточно полной благодаря сжатым, но убедительным характеристикам мыслителей революционного периода — Овертона, Уинстэнли и других, чьи имена впервые появляются в общих изложениях истории философии. Далее авторы дают анализ философских воззрений Ньютона, Локка, Толанда и мыслителей идеалистического лагеря: Беркли и Юма. Явно не хватает здесь хотя бы кратких оценок Мандевиля и Гартли, тем более, что они оба упоминаются в дальнейшем как философы, оказавшие влияние: первый — на Франклина (стр. 603‑604), второй — на Пристли (стр. 617).

Французская философия этого периода представлена Декартом, Гассенди, дается также общая оценка Мальбранша и Гейлинкса. Специальный раздел главы отведен голландскому материалисту Спинозе. Спиноза — один из наиболее популярных в нашей стране представителей домарксистской философии. Его произведения на русском языке неоднократно издавались, о его философском наследстве имеется обширная советская литература. И все же авторам удалось найти здесь некоторые новые аспекты. Прежде всего надо указать на то, что в книге не упрощается оценка Спинозы как материалиста.

Слабое место в главе — освещение немецкой философии. Здесь, несомненно следовало начать с Якоба Бёме, оказавшего огромное влияние на развитие разнообразных направлений общественной мысли не только в Германии, но и за ее пределами. Бёме принято у нас обходить молчанием или односторонне оценивать как мистика и теософа. Между тем мистицизм Бёме — это только одна сторона дела. Наряду с этим, как отмечал Герцен, Бёме пришел «к воззрению такой необъятной ширины, о которой наука его времени не смела мечтать» 1. Высоко оценивал Бёме и Л. Фейербах, который писал, что видеть в нем только мистика и религиозного мечтателя могут лишь те, кто неспособен отличить внешнее от внутреннего. Глубокие оценки творчества Бёме можно найти также у Маркса и Энгельса. Мы упомянули все это только для того, чтобы показать, [141] какую ошибку совершили авторы книги, не включив в нее разбора учения Бёме.

Мировоззрение Лейбница изложено скупыми, но достаточно выразительными и четкими штрихами. Читатель получает ясное представление о великом немецком философе, которого высоко ценил Маркс. К очерку творчества Лейбница добавлено несколько фраз о X. Вольфе, которые не дают даже приблизительного представления о его философии. Между тем не может быть двух мнений о том, что X. Вольф заслуживает пристального внимания. Он был создателем первой всеобъемлющей системы в немецкой философии, которая в течение длительного времени оставалась господствующей. Вольф интересен также и потому, что он является учителем М.В. Ломоносова.

Коль скоро в первый том «Истории философии» включен материал о X.. Вольфе, вполне закономерной будет претензия по поводу того, что в книге обойдены молчанием его современники: X. Томазий — философ, впервые начавший писать научные труды на немецком языке, и А. Баумгартен — родоначальник эстетики нового времени. Серьезным упущением является также отсутствие материала о распространении в Германии спинозизма, которое привело к формированию в этой стране определенной материалистической традиции.

Некоторые критические замечания следует сделать по поводу анализа воззрений Вико. Авторы безоговорочно причисляют Вико к идеалистам: «Подобно Платону и его ученикам, он провозглашал примат потустороннего мира идей над реальными отношениями» (стр. 461). Между тем у самого Вико можно найти нечто диаметрально противоположное этому утверждению. «Порядок идей должен следовать за порядком вещей» 2. Решение Вико основной философской проблемы не следует упрощать. Нужно было также со всей определенностью подчеркнуть, что Вико был первым, кто стал рассматривать общество как закономерно развивающееся целое.

Специальная глава посвящена передовой французской философии XVIII века. Бейль, Мелье, Вольтер, Монтескье, Кондильяк — таков вполне оправданный порядок изложения, который затем приводит к анализу взглядов наиболее последовательных представителей французского материализма.

При изложении социологических взглядов Монтескье хотелось бы более меткой характеристики того шага вперед, который он сделал в понимании общественного процесса по сравнению с Вико.

Ламетри, Дидро, Гельвеций, Гольбах рассматриваются не в одном общем очерке, как это иногда делается. Каждый из них получает свою индивидуальную характеристику, что является несомненным достоинством изложения.

Характеризуя мыслителей жирондистского направления — Кабаниса и Вольнея, — авторы называют их взгляды вульгарным материализмом. Нам представляется подобная оценка некоторой модернизацией. Вульгарной можно назвать нарочито упрощенную материалистическую теорию, которая существует в ту эпоху, когда достигнута более высокая ступень развития материализма. Этого нельзя сказать о Кабанисе. Взгляды Кабаниса вообще мало отличались от воззрений его учителя Ламетри.

Нельзя не отметить, что в рецензируемом томе история философии народов СССР получила более правильное освещение, чем это имело место до сих пор. Опираясь на основополагающие указания Ленина, относящиеся к истории русской философии, авторы проводят мысль, что русская материалистическая философия зародилась, выросла на базе роста многовековой русской культуры и уже в XVIII веке достигла значительных успехов, особенно в философских трудах Ломоносова и Радищева.

В основном правильно освещается вопрос о взаимодействии передовой русской культуры с культурой западноевропейской. Отвергая ложную мысль буржуазных историков, будто русская научная и общественная мысль относилась к западноевропейской как ученик к учителю, авторы тома обстоятельно и объективно показывают то влияние, какое испытывала русская общественная мысль со стороны западноевропейской, восточной и всей мировой общественной мысли.

Существенно преодолены в книге и вредные модернизаторские тенденции в оценке мировоззрения русских мыслителей, появлявшиеся в нашей печати. Авторы и редакторы тома стремятся дать объективное освещение места и роли русских мыслителей в истории мировой общественной мысли. Однако в книге остается непреодоленным один существенный недостаток в изложении истории русской общественной мысли — эмпиризм, описательность. В книге не дано достаточно глубокой истории идей как логического развития мышления. При освещении деятельности русских мыслителей, предшествовавших Ломоносову, авторы очень мало заботятся об этой стороне дела.

Почти каждого мыслителя они, как правило, дают самого по себе, вне связи с предшествующими и современными учениями. Об одном из выдающихся мыслителей Средней Азии — Фараби, – например, говорится:

«Согласно Фараби, существует шесть принципов вещей: 1) божественный принцип, или первая причина; 2) вторичные причины, или небесные сферы; 3) активный интеллект; 4) душа; 5) форма; 6) абстрактная материя» (стр. 242).

В следующем абзаце нечто подобное говорится о теории познания мыслителя. А что же такое «божественный принцип» и что означают другие принципы в понимании Фараби, чем эти принципы обогащают философскую мысль, свидетельствуют ли они о материалистической или идеалистической направленности его философской системы, об этом ничего не сказано. Поэтому трудно определить место и роль Фараби в истории философии.

Некоторые имена попали в книгу по непонятным причинам. Так, например, на [142] стр. 247 назван астроном и математик Улугбек, и вся его деятельность охарактеризована в одном абзаце из семи строк. По одному абзацу отведено грузинским ученым Бакури, Айэт, Партадзе и Мцире, армянскому — Кохбеци, русским — Афанасию Никитину, Матвею Башкину и др.

Факт посещения Афанасием Никитиным Индии и ее описания за 30 лет до Васко да Гама, несомненно, важен, однако изложение этого факта было бы более уместным в общей истории или в истории культуры.

Нам представляется, что было бы лучше, если бы в книге было меньше имен, но больше философии, глубже освещалось ее развитие. Недостаточное внимание к собственно философским проблемам сказалось и в том, что даже родоначальнику материализма в России М.В. Ломоносову больше повезло как естествоиспытателю, чем как философу. Из параграфа, посвященного характеристике взглядов Ломоносова, мы узнаем, что великий русский мыслитель предвосхитил некоторые гипотезы, развитые затем мыслителями XIX века, в чем он превзошел своих предшественников и современников. Ломоносов как естествоиспытатель показан довольно обстоятельно в связи с развитием науки своего времени. Что же касается материализма и идей диалектики в трудах Ломоносова, то они показаны, значительно слабее. То же в известном смысле можно сказать и относительно Радищева и декабристов, общественно-политические идеи которых освещены более глубоко, чем собственно философские. Это несомненный недостаток книги.

В освещении деятельности русских просветителей XVIII века, действовавших в период от Ломоносова, до Радищева, нельзя не указать на два существенных недостатка. Первый из них состоит в том, что авторы тома недостаточно тщательно выясняют различие между отдельными мыслителями, принадлежащими как к реакционным течениям общественной мысли, так и к прогрессивным. Нельзя, например, всех без исключения масонов зачислять в лагерь злостных реакционеров, так же, как нельзя без оговорок изображать самодержавие покровителем масонов.

Упускаются также из виду существенные различия во взглядах просветителей XVIII века (Аничков, Козельский, Десницкий, Батурин), хотя при внимательном исследовании нетрудно установить значительную разницу между воззрениями, скажем, демократа Козельского и взглядами таких деятелей, как Аничков и Батурин, лишенными политического радикализма и демократизма.

Но, пожалуй, более существенным недостатком в изложении истории русской философской мысли XVIII века следует признать то, что авторы упустили из виду или совершенно недостаточно уделили внимания весьма важному вопросу — об активной роли сознания. При внимательном исследовании произведения Козельского «Разговор двух индийцев Калана и Ибрагима о человеческом познании» и трактата Радищева «О человеке, его смертности и бессмертии» нельзя не заметить, как настойчиво билась русская мысль над решением проблемы перехода от материи к мышлению, над вопросами о творческой роли общественного сознания.

В книге в основном правильно освещаются мировоззрение и революционная деятельность А.Н. Радищева — зачинателя революционного направления русской общественной мысли, продолжателя материалистической традиции Ломоносова. Однако нельзя не отметить неопределенности следующего основного положения, характеризующего философские взгляды мыслителя: «Революционные взгляды Радищева на общество сочетаются с материалистическими воззрениями на природу. Опираясь на достижения современной ему науки, материалистическую традицию Ломоносова и французских энциклопедистов, он развивал материалистическую философию в борьбе с идеализмом, религией, мистицизмом масонов. Радищев разделял материалистические взгляды Ломоносова на природу, хотя и не во всем соглашался с ним» (стр. 644‑645).

Уже в первой фразе здесь есть недоговоренность: революционные взгляды сопоставляются с материалистическими. А были ли эти революционные взгляды материалистическими или идеалистическими, это остается в тайне. Но главное противоречие в том, что в первой фразе говорится о материалистических взглядах Радищева на природу без всяких оговорок, а в последней отмечается его несогласие с Ломоносовым, но не выясняется, в чем же заключается это несогласие, есть ли оно шаг вперед или, наоборот, шаг назад. Далее, здесь говорится о том, что Радищев развивал материалистическую философию, но не указывается, в чем же состоит его собственный вклад в развитие материализма, чем он обогатил философскую науку.

Не проявили также авторы главы должного внимания и к поискам Радищева в области теории познания, ограничившись небольшими цитатами и несложным комментарием. А между тем проблемы познания, творческая роль мышления в процессе познания глубоко занимали Радищева, пытавшегося оригинально решить вопрос о материи и сознании.

Сделаем некоторые выводы. Рецензируемая книга по сравнению с предшествующими советскими работами по истории философии обладает рядом несомненных преимуществ: значительно расширены рамки историко-философского исследования, преодолен ошибочный взгляд, согласно которому теоретическая мысль развивалась лишь в Западной Европе, собран и обобщен значительный материал о философии восточных народов. Несомненным достоинством книги является рассмотрение истории философии как борьбы двух противоположных направлений — материализма и идеализма. Заслуживает положительной оценки анализ развития философии в [143] тесной связи с развитием других наук и в первую очередь естествознания.

Мы высказали некоторые критические замечания в надежде, что они помогут при переиздании книги. Однако хотелось бы, чтобы некоторые проблемы были решены еще в ходе работы над остальными томами данного издания. Желательно, чтобы авторы больше внимания уделили собственно философским вопросам, опуская, по возможности, вспомогательный материал. Очень важно рассматривать историю философии как возникновение и развитие человеческого мышления, его законов и категорий. Эта сторона дела до сих пор не изучена с материалистических позиций. Надо также добиться единства стиля и правильных пропорций в распределении материала. В заключение хочется пожелать авторскому коллективу успешного завершения начатого им большого и ответственного труда.

1 Герцен А.И. Избранные философские произведения, т I. Госполитиздат, 1948, с. 235.
2 Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций. Изд‑во художественной литературы, 1940, с. 91.