Диалектика или эклектика

(Полемические заметки о маоистском
«понимании» и «применении» диалектики)

Полный диагноз заболевания, именуемого маоизмом, — дело не простое. Он не может состоять только в подведении этого явления под ту или другую рубрику – будь то «культ личности» или «казарменно-бюрократическое извращение коммунизма», «прагматизм» или «догматизм», «метафизический способ мышления» или «софистика», «эклектика» или «дуализм».

Прежде всего требуется тщательный анализ маоизма с точки зрения условий и причин, его порождающих, — как объективных, так и субъективных, — что, разумеется, вовсе не исключает самой жесткой и по существу и по форме его оценки, соответствующей тому вреду, который маоизм наносит мировому коммунистическому движению, морально и политически дискредитируя высокие гуманистические идеалы этого движения и его теории. Мы попытаемся рассмотреть здесь лишь одну из сторон этой большой и сложной проблемы — отношение маоизма к материалистической диалектике.

Стоит хотя бы бегло прочитать философские сочинения Мао Цзэ-дуна, чтобы убедиться в том, что в них при всем желании невозможно обнаружить никакой опоры на вековую марксистскую традицию и на аппарат передовой общественной мысли. Марксистская традиция представлена здесь в виде небольшого числа цитат из классиков марксизма-ленинизма, а аппарат передовой общественной мысли — рядом поговорок, пословиц и притч, известных каждому жителю Китая.

Приходится, разумеется, учитывать, что статьи Мао Цзэ-дуна, о которых идет речь, — «Относительно практики» и «Относительно противоречия», — представляют собой по существу (и, надо полагать, по первоначальному замыслу) популярно-пропагандистские сочинения, рассчитанные на весьма неподготовленного читателя. И если подходить к ним с соответствующей меркой, то особо серьезных претензий к ним предъявлять не стоит.

Дело, однако, получает совсем иной оборот, когда эти статьи объявляются «высочайшей из вершин» в развитии мировой философской мысли и рассматриваются как потолок, выше которого философская мысль отныне уже не имеет права подниматься, когда их начинают искусственно превращать в эталон, в идеал и предел развития «марксистского диалектического мышления».

Следующий ниже абзац принадлежит, несомненно, к образцам творчества Мао Цзэ-дуна и представляет собою то новое, что он вносит в теорию диалектики: «Почему яйцо может превратиться в цыпленка, а камень превратиться в цыпленка не может? Почему между войной и миром существует взаимосвязь, а между войной и камнем такой взаимосвязи нет? Почему человек может родить только человека, а не что-нибудь другое?» [40]

В самом деле — почему? Это острейшая и сложнейшая проблема, которая любого поставит в тупик, только не Мао Цзэ-дуна. Он решает ее двумя фразами: «Дело здесь не в чем ином, как в том, что единство противоположностей возможно лишь в определенных, необходимых условиях» 1.

Теперь вам ясно, почему яйцо может превратиться в цыпленка, а камень превратиться в цыпленка не может? Теперь вам ясна эвристическая сила «диалектики» как метода решения сложнейших проблем современности? Усвоить эту «диалектику», по Мао, нетрудно. Схема ее несложна. Вот она: «Единство противоположностей возможно лишь в определенных, необходимых условиях» (для пущей убедительности эта фраза повторяется в несколько видоизмененной форме: «Без определенных, необходимых условий не может быть никакого единства»). Следовательно, «человек может родить только человека, а не что-нибудь другое», а между камнем и человеком «никакого» единства нет и быть не может, обезьяна может родить только обезьяну, а не что-нибудь другое, и т.д., и т.п. От кого родился первый человек — это уже вопрос другой, не имеющий отношения к этой «диалектике».

В мышлении Мао и его ортодоксальных последователей можно без труда обнаружить множество таких «больших скачков» от предельно общего положения к частному случаю. Искусство совершать подобные «большие скачки», не утруждая себя ни исследованием частных случаев, ни заботой о последовательности перепрыгивания от общей фразы к специальной проблеме рождения цыпленка из яйца, — это характернейший для данной школы прием. Тут не требуется даже той элементарной логики, к которой обязывает старинная схема умозаключения по модусу «Барбара».

Может быть, мы придираемся к случайному, действительно смехотворному с точки зрения и диалектики и формальной логики пересказыванию мыслей Мао? К сожалению, нет.

Разве не та же самая «логика» действует в ходе «теоретического обоснования» любой политической акции маоизма? Та же самая схема Например, надо доказать тезис о необходимости раскола международного коммунистического движения. Схема доказательства такова: любой процесс в природе, обществе и мышлении развивается путем «раздвоения единого». Без раздвоения единого не осуществляется ни один процесс. Следовательно, надо «раздваивать» и единство международного коммунистического движения, усматривая в том торжество диалектики.

Было бы кощунством опровергать приведенную выше «диалектику» путем сличения с образцами подлинной диалектики. Это было бы по меньшей мере проявлением неуважения к последней.

Однако к некоторым сопоставлениям все-таки приходится прибегнуть. Рассказывая о преимуществах «диалектики» по сравнению с философской мыслью «домарксистского периода», сам Мао Цзэ-дун и его ученики не жалеют черной краски для изображения «метафизического образа мышления» материалистов XVII и XVIII столетий. Материалисты этих столетий в их изображении выглядят такими неумными, что любой цзаофань, прочитав о них в трудах Мао, сразу же начинает чувствовать себя мыслителем на голову выше Спинозы, Плеханова и прочих «импортированных из Европы путаников».

Так, в учебнике «Диалектический материализм», изданном в Пекине для кадров «высшей квалификации» (как поясняется на первой странице), мы читаем: «Домарксовские материалисты XVII‑XVIII веков приписывали материи всеобщую одушевленность, впадали в гилозоизм. Ту же ошибку допустил и Плеханов, утверждавший, что и камень обладает мышлением». [41]

Дыма, как известно, без огня не бывает. Дым мы понюхали. А огонь состоит в том, что Плеханов действительно высоко оценивал, в частности, позицию материалиста Дени Дидро, который защищал материализм в споре с идеалистически настроенным математиком Даламбером:

«Даламбер: ...ведь если та чувствительность, которой вы наделяете материю, является общим и существенным свойством ее, то нужно предположить, что и камень чувствует?

– Вы ассимилируете продукты, делаете из них тело, одушевляете их, делаете их чувствительными, и то, что вы проделываете с продуктами, я проделаю, когда угодно, с мрамором» 2 — с тем самым «камнем», который, согласно диалектике Мао Цзэ-дуна, не может превратиться даже в цыпленка. Вот что хочет сказать своим «почему нет?» спинозист Дидро.

Это самое «почему нет?» и дало, как видно, повод авторам пекинского учебника обвинить и Спинозу, и Дидро, и Плеханова в инфантильном грехе гилозоизма. Дальше они и читать не стали, тем более не стали вникать в суть спора.

Предоставляем читателю судить, где больше настоящей диалектики – в позиции Спинозы и Дидро или же в рассуждениях Мао и его учеников, которые спустя двести лет повторили против этой позиции аргумент Даламбера, то есть заняли в споре между материалистом и идеалистом... сторону идеалиста.

Интерпретируя, таким образом, действительную историю диалектического мышления, маоцзэдунисты действуют отнюдь не без корысти, рожденной желанием во что бы то ни стало изобразить стиль мышления Мао Цзэ-дуна в качестве вершины развития мировой культуры марксистского мышления. Целью такой тактики, — разумеется, прямо не высказываемой, — остается одно: создать для высказываний Мао такой фон, на котором любая банальность, высказанная «великим кормчим», казалась бы глубочайшим откровением. Надо полагать, и сам Мао под воздействием опьяняющего славословия чувствует себя величайшим мудрецом, сочиняя философские рекомендации вроде следующей: «Вследствие того, что особенное связано со всеобщим, вследствие того, что каждому явлению внутренне присуще не только то, что является в противоречии особенным, но и то, что является в нем всеобщим, всеобщее существует в особенном. Поэтому при изучении определенного явления необходимо вскрыть обе эти стороны и их взаимную связь, вскрыть то особенное и то всеобщее, что внутренне присуще данному явлению, и взаимную связь между ними, вскрыть взаимную связь данного явления со многими другими явлениями вне его...» 3 и т.д. и т.п.

Конечно же, принять эти рассуждения, удручающие бедностью лексикона, назойливым повторением одних и тех же слов и самодовольно-назидательным тоном, за «лучшее и гениальнейшее изложение» диалектики может только очень нетребовательный читатель.

Логику, согласно которой ни одно явление не может быть понято вне связи, ибо любое явление может быть понято только в связи, Мао усвоил прочно. Она имеет то преимущество, что абсолютно неопровержима, так как включает в себя одни лишь «абсолютные истины» — истины, которые можно заучивать наизусть, чтобы потом благоговейно цитировать и декламировать — сольно или хором. Из таких «абсолютных истин» и состоит весь теоретический багаж «диалектики» Мао, превращенной в эталон и потолок мудрости его усердными адептами. «Применение» же понимаемой так диалектики к жизни состоит всего-навсего в том, что «диалектические формулы» цитируются и декламируются по всякому поводу и без повода — и во время плавания в [42] бассейне, и в торговле арбузами, и для обоснования хулиганских выходок цзаофаней и т.д.

В таком употреблении диалектика превращается просто в прием политической демагогии — в «язык» этой демагогии, рассчитанной на людей, испытывающих уважение к языку марксистско-ленинской науки. В этом и заключается главная черта маоистского извращения диалектики, а именно в том, что произвольные, никакого обосновании не имеющие политические акции Мао проштемпелевываются педантически точно цитируемыми положениями классиков материалистической философии: раскольническая политика в международном коммунистическом движении — тезисом о «раздвоении единого», хунвэйбинские бесчинства — тезисом о «претворении идеи в жизнь», о «превращении идеального в реальное» и т.д. и т.п.

Такое обращение с диалектикой, напоминающее подчас неостроумный анекдот, способно доставить очень веселые минуты врагам марксистско-ленинской философии, которые извлекают из этого спектакля немалую для себя пользу. Это было бы действительно смешно, если бы не наносило репутации материалистической философии такого огромного ущерба, какой не в силах был бы нанести ей самый злобный и ядовитый недоброжелатель.

Именно это обстоятельство и вынуждает каждого марксиста серьезно задуматься над существом дела, чтобы провести ясную и четкую границу между подлинной материалистической диалектикой и тем способом мышления, который практикуют маоисты.

Было бы не только бесплодной, но, хуже того, мимо цели бьющей затеей прочерчивать эту границу путем сличения теоретических формул материалистической диалектики с их переводами на китайский язык, то есть отыскивать в сочинениях Мао Цзэ-дуна и его теоретических оруженосцев «искажения» и «извращения» тех или иных общепринятых среди марксистов положений. В этом смысле — в плане фразеологии – маоисты стараются быть непогрешимыми ортодоксами. Конечно, они и тут допускают всяческие неточности, иногда даже довольно грубоватые. Но обращать внимание на эти частные неточности и затем завязнуть в схоластических пререканиях по поводу этих неточностей — значит только оказывать маоистам услугу, отвлекая внимание от главного перекоса в их мышлении.

А главный перекос заключается именно в том, что они превращают в мертвечину, в ритуально-религиозные догмы как раз такие положения диалектики, которые сами по себе совершенно справедливы и ни у кого не вызывают сомнений. Тем больше поднимается шума из-за буквы, из-за иероглифического начертания общих и крайне абстрактных положений философии, чем нелепее и произвольнее те конкретно-политические акции, которые «философски обосновываются» с помощью сих общих положений.

В этом смысле достаточно наглядным и поучительным примером может служить очень шумная и очень длительная дискуссия вокруг «ядра диалектики» – вокруг понимания проблемы противоречия, вокруг проблемы единства и борьбы противоположностей, разгоревшаяся (а вернее, искусственно спровоцированная по указанию Мао) как раз тогда, когда ему понадобилось «философское обоснование» раскольнической политики в рядах международного рабочего движения, открыто антисоветской линии.

По своему теоретическому содержанию эта дискуссия столь живо напоминает знаменитый спор между «остроконечниками» и «тупоконечниками», что достаточно просто изложить ее ход, ничего не прибавляя и ничего не убавляя, чтобы это печальное сходство стало очевидным для мало-мальски здравомыслящего человека. Столь же [43] очевидным станет и прямой политический смысл — точнее, умысел, с каким подобные дискуссии и затеваются.

Как же начинаются и как протекают такие дискуссии? А вот как. Написали два рядовых философа довольно стандартную популярную статью о «единстве и борьбе противоположностей» и напечатали ее в газете «Гуанминь жибао».

В статье этой наглядно и популярно — в стиле сочинений Мао Цзэ-дуна и с множеством цитат из «самого-самого-самого» — разъяснялось, что все вещи и явления на небе и на земле заключают в себе «противоречия», «противоположности в единстве» и что посему надлежит эти противоположности, связанные в одно, выявить методом «раздвоения единого», чтобы понять как каждую из них порознь, так и связь их между собою; авторы рассказывали, зачем и почему надо «изучать конкретно их (вещей и явлений) противоположные стороны, их внутренние противоречия», обучаясь этому искусству у Мао Цзэ-дуна, читая и перечитывая его сочинения. Только в «примерах», подтверждающих справедливость «идей Мао Цзэ-дуна», авторы статьи могли позволить себе удовольствие творчества. Какая дискуссия, казалось бы, может начаться с такой благонамеренной статьи?

И все-таки она началась. Началась, как всегда, с малого. В той же газете некоторое время спустя напечатал свою статью другой рядовой философ-популяризатор, по имени Сян Цин. Свою контрстатью он озаглавил полемически остро: «Связь двух в одном не есть диалектика!».

В ней он столь же популярно и, естественно, в тоне и стиле той же самой статьи «Относительно противоречия» разъясняет, что «раздвоение единого есть всеобщий закон объективного мира, а не только закон познания» и что поэтому «концепция единения двух начал, проповедуемая Ай Хэн‑у и Линь Цинь‑шанем», в корне противоречит «марксистско-ленинской диалектике», «проповедует метафизику», извращает политическую линию КПК и льет воду на мельницу американского империализма и советского ревизионизма...

Тут же был организован ряд откликов на возникшую дискуссию. Но отклики эти получились почему-то вялыми: китайские философы, как видно, не поняли сначала, чего от них хотят, и никак не могли осознать всей глубины и принципиального значения вдруг обозначившегося разногласия. Огонь дискуссии явно имел тенденцию гаснуть, ибо в чисто теоретическом аспекте никакого серьезного расхождения действительно не было. И тогда в сырые поленья сверху плеснули керосином.

Крамольную статью Ай Хэн‑у и Линь Цинь‑шаня перепечатали на страницах «Жэньминь жибао» (этой чести она в противном случае никогда бы, вероятно, не удостоилась). А на следующий же день редакция журнала «Хунци» созвала экстренное совещание философов с участием кадровых работников ВПШ с целью придать делу нужную остроту и накал. Сразу же разгорелись страсти, и огонь дискуссии стал угрожающим.

И тогда сделалось ясно, для кого разводят костер, кого хотят поджарить на огне. Это был Ян Сянь-чжень — человек, который не имел абсолютно никакого отношения к возникшей дискуссии. Старый член партии, член ЦК КПК и проректор ВПШ, он, судя по тому, что о нем стали говорить и писать, был повинен в принадлежности к «черной банде», «стоящей у власти» и «идущей по капиталистическому пути».

В его старых философских сочинениях было обнаружено, что он тоже, как и Ай Хэн‑у и Линь Цинь‑шань (и, как все они — вслед за Мао Цзэ-дуном, – о чем в данном случае, естественно, не упоминали), употреблял сакраментальную формулу о «связи двух в одном», а [44] положение о «раздвоении единого» толковал главным образом как закон познания, хотя, разумеется, и не отрицал никогда, что этот закон познания есть отражение аналогичного закона развития природы и общества. И тогда всем стало ясно, что формула «связь двух в одном» — это не просто философское положение, а опознавательный знак ложной, метафизической, идеалистической, ревизионистской и контрреволюционной партии в философии и в политике, возглавляемой Ян Сянь-чженем. А тот факт, что тот же Ян Сянь-чжень наряду с утверждением тезиса о «связи двух в одном» говорил и писал также о «раздвоении единого», так это якобы только ловкая маскировка...

А дальше уже нетрудно представить, какой характер обрела эта «философская» дискуссия, куда и по каким рельсам она покатилась...

И очень старательно в голову читателя вбивалась мысль, что вся эта шумиха спровоцирована-де самим Ян Сянь-чженем, «тайно инспирирована им самим», и хоть он в дискуссию никогда не вмешивался (в чем лишний раз проявляется его коварство), подлинным зачинщиком ее является именно он. За это он и должен нести всю ответственность. «Извольте отвечать!»

«Термин “раздвоение единого” чрезвычайно точно, ярко и в общедоступной форме выражает ядро диалектики, а “единение двух в одном” Ян Сянь-чженя от начала до конца представляет собой систематизированную метафизику» 4.

Что из того, что Ян Сянь-чжень переписал эту фразу из работы «самого-самого-самого»?

«Мы, китайцы, часто говорим: “Противоположны, а друг друга порождают”. Это значит, что между противоположностями существует единство. В этих словах заключена диалектика, они идут вразрез с метафизикой. “Противоположны” означает, что противоположности исключают друг друга или противоборствуют; “друг друга порождают” означает, что в определенных условиях противоположности взаимно связаны и приходят в единство» 5.

Мао Цзэ-дуну можно, а Ян Сянь-чженю нельзя. Одна и та же фраза у Мао Цзэ-дуна означает диалектику, а у Ян Сянь-чженя — метафизику. Оказывается, важно не то, что говорят. Важно, кто и зачем говорит.

Логика «углубления» дискуссии очень проста. Выступает со статьей, популяризирующей и без того сверхпопулярные статьи Мао, какой-нибудь философ А. Поскольку он не просто переписывает статью Мао от слова до слова, а старается пересказать ее отчасти «своими словами», постольку сразу же находится философ Б, который тщательно отмечает возникшие в силу этого «различия». Но поскольку «в каждом различии уже заключено противоречие» (Мао Цзэ-дун), постольку нет ничего более легкого, как уличить неосторожного философа А в пропаганде положений, «противоречащих» гениальным идеям Мао Цзэ-дуна. Тут же находится философ В, который констатирует, что Б критиковал А «недостаточно глубоко» и за этот грех он должен подвергнуться самой строгой критике и получить самое строгое взыскание. А в это самое время философ Г тщательно изучает сочинения В и с радостью обнаруживает, что тот, в свою очередь, нечист и тоже повинен в попытке говорить «своими словами», а посему и неспособен «до конца раскрыть заблуждения Б», в силу чего его критическая статья против А только способствует сохранению «самой глубокой и самой вредной сути его концепции»...

Таким образом, граница между абсолютной истиной и столь же абсолютной ересью постепенно отодвигается все дальше и дальше вниз по алфавиту, пока по сю сторону черты не останется одно-единственное Я — Я «самого-самого-самого», – а все остальные буквы не [45] окажутся «по ту сторону» черты — в категории ревизионистов, взгляды которых «различаются» от эталонных писаний Я и, стало быть, им «противоречат».

Вся эта «исследовательская» работа имеет целью доказать, что никто в мире не понимает и не может понимать диалектику, кроме Мао Цзэ-дуна, и потому все философы — если они не хотят впасть в грех ревизионизма — должны попросту, лукаво не мудрствуя, декламировать наизусть слова «великого кормчего», не изменяя в них ни запятой, ни интонации. Само собой понятно, что философ, отвечающий подобным критериям, похож гораздо больше на граммофон, чем на живого человека, наделенного собственным разумом.

Пропагандистская же цель нами описанной дискуссии тоже недвусмысленно прозрачна. Цель ее, конечно, не в разъяснении закона единства и борьбы противоположностей. Цель одна — организовать трескучие словопрения с тем, чтобы в мозгах у всех и каждого засело и четко отпечаталось, что «раздвоение единого» есть абсолютная, все сразу и разом объясняющая истина, никакому обсуждению и осмыслению не подлежащая, а все остальное — ненужный шум, словесный сор, под грудой которого злодеи-ревизионисты хотели бы похоронить самое-самое-самое главное в диалектике — ее «ядро».

Естественно, что «диалектика» в таком понимании превращается в нечто вроде топора, который только на то и годен, чтобы одним ударом раскалывать («раздваивать») все, что под него попадет. Международное рабочее движение? Раскалывай! Фронт борьбы против империалистической агрессии во Вьетнаме? Раздваивай и его. Раздваивай и разъединяй все, что заключает в своем составе хотя бы крохотное «различие», доводи это «различие» до «противоречия», а «противоречие» — до «антагонизма». Пополам, пополам, а каждую половинку еще раз пополам: знай половинь, пока от мироздания не останутся одни щепки: то-то будет яркий костер для мировой революции!

Вот и вся премудрость диалектики по-маоистски. Иной «нержавеющему винтику Мао Цзэ-дуна» и не требуется. Все остальное — ржавчина, злокозненные выдумки ревизионистов... Именно таков теоретический итог описанной нами дискуссии.

В свете политических событий, разыгравшихся в Китае вскоре после «теоретического» избиения, маоцзэдунистская версия «диалектики» выступает во всей ее грубой примитивности. Это «философия», низведенная до уровня сознания хулигана-цзаофаня, то есть изложенная и интерпретированная применительно к этому крайне невысокому уровню культуры ума.

Фраза-формула о «раздвоении единого» полюбилась маоцзэдунистам настолько, что положение «связь двух в одном» кажется им уже оголтелым ревизионизмом, и философов, которые ранее имели неосторожность говорить и писать об «отождествлении», о «соединении противоположностей», теперь оплевывают и принуждают к самооплевыванию (эта процедура почему-то называется еще «критикой» и «самокритикой»).

Громкие декламации о благах «раздвоения» выгодны маоистам, когда речь идет о международном коммунистическом движении, о разногласиях и противоречиях в его рядах. И против этого спорить, естественно, не приходится. Они действительно очень выгодны. Вопрос только — для кого?

Общие формулы диалектики — на то они и общие формулы — на этот счет молчат. И только по своему произволу Мао решает, какую именно из абстрактно-общих формул в данном случае вспомнить и «применить», то есть просто-напросто навесить, как ярлык, на факт, на событие, на очередную политическую затею. Кажется «самому-самому-самому», что именно в данном случае уместно и выгодно [46] декламировать про «раздвоение», и это декламируют. Кажется ему, что в другом случае это невыгодно, — декламируют прямо противоположную формулу. Хорошенькая диалектика! Скорее этот способ мышления следует назвать его собственным именем — двоемыслием.

И в интересах подлинного марксизма-ленинизма и подлинного пролетарского интернационализма маоистский метод мышления следует и впредь обозначать этим именем, чтобы не пачкать хорошего слова «диалектика».

Диалектическая терминология становится тут всего-навсего жаргоном, который используется для выражения узконационалистического и узкогруппового эгоизма, абсолютно некритичного по отношению к самому себе, а потому и препятствующего объективному рассмотрению действительности. О какой же диалектике в этом случае вообще может идти речь? Конечно, «язык диалектики» — подлинной диалектики, опирающейся на тысячелетние традиции философского мышления Зенона и Аристотеля, Декарта и Спинозы, Канта и Гегеля, Маркса и Ленина, — плохо приспособлен для такого использования, поэтому то и дело возникают всякие неувязки и несогласованности, причиняющие много ужасных хлопот блюстителям «чистоты» (то бишь стерильности) теоретической мысли.

Этим и объясняется тот смешноватый педантизм, с которым китайские профессионалы-эклектики вынуждены относиться к букве, к словесно-формальному аспекту мышления, то есть к чисто иероглифической стороне дела.

Так, долгие годы на страницах десятков журналов и газет китайские философы вынуждены были вести нескончаемый и, по существу, совершенно беспредметный спор о так называемом тождестве мышления и бытия. Спор сводился к следующему: дозволено или не дозволено марксисту употреблять это выражение в том смысле, в каком его употреблял Фридрих Энгельс, то есть в качестве формулы, выражающей положительное решение «второй стороны основного вопроса философии»?

По существу дела, никакого спора тут, естественно, не было и быть не могло. Обе стороны исходили из того, что материя первична, а мышление вторично, что сознание есть высшая форма отражения бытия, что внешний мир познаваем и т.д. и т.п. Спор шел единственно о допустимости или недопустимости рисования иероглифа, эквивалентного русскому слову «тождество» и латинскому «идентичность» там, где речь идет о согласии, о соответствии, о совпадении знания с вещами. Философы дрались между собой с такой яростью, будто на свете уже не оставалось никаких более серьезных и актуальных проблем.

Неизвестно, как долго длилась бы эта увлекательная дискуссия, если бы в один прекрасный день над полем битвы не взошло «красное солнышко» гения Мао Цзэ-дуна. Была опубликована его очередная популярная статья о превращении «материального» в «идеальное» и обратно, где, рассуждая о диалектическом превращении этих «противоположностей», Мао Цзэ-дун собственной рукой начертил иероглиф «тождество».

И дискуссия сразу же прекратилась. Стало ясно, что о «диалектическом тождестве» идеального и реального, то бишь мышления и бытия, впредь говорить не только позволяется, но и вменяется в обязанность. С этого дня про «тождество» мышления и бытия стали говорить и писать все, и не только в сочинениях на тему о познаваемости мира, но и по всякому другому поводу, и прежде всего по поводу начавшейся кампании по претворению «идей Мао Цзэ-дуна в жизнь», для доказательства мудрости мышления Мао Цзэ-дуна, которое всегда безошибочно и вполне «тождественно» бытию. [47]

И больше всего стали шуметь о «тождестве», то бишь о «превращении идей в реальность», когда началось безумие «культурной революции».

Вся эта шумиха имела ту же самую цель, что и шумиха вокруг тезиса о «раздвоении единого». Этим создавалось впечатление, будто Мао и его сподвижники в области философии трогательнейшим образом пекутся о «чистоте» общетеоретического понимания, об абсолютной точности и единообразии понимания формул «диалектики», о неукоснительном следовании этим формулам и о пресечении малейших отклонений от буквы.

Итак, что же такое субъективно-эклектическая диалектика маоизма?

По существу, это довольно ограниченный набор фраз, воспроизводящих соответствующие положения действительной диалектики. Это умерщвленная философия, используемая в действительности лишь как фразеология, лишь как «язык» для выражения совсем не диалектической мысли, для словесного оформления произвольных, под давлением ближайших обстоятельств совершаемых политических акций. При всем желании ничего другого в составе маоистского мышления обнаружить невозможно.

Общие положения диалектики цитируются и декламируются совершенно точно и каждый раз невпопад. Они просто прикладываются, как простые обороты речи, к тем затеям Мао, которые придумываются совершенно независимо от диалектики, от марксистско-ленинской теории, от сколь-нибудь конкретного теоретического анализа современной действительности и ее реальных противоречий.

Подлинная материалистическая диалектика — это прежде всего метод объективно-научного, революционно-критического исследования как действительности, так и тех теоретических понятий, с помощью которых действительность отражается в сознании.

В сознании же маоистов «работает» совсем другая логика. К ее «понятиям», которыми оперирует их мышление, теоретики маоцзэдунистского толка не проявляют ни малейшей критичности. «Критике» (точнее, оплевыванию) они умеют подвергать только инакомыслящих. Но мышление, некритичное по отношению к самому себе, органически неспособно быть диалектичным и по отношению к окружающему миру, ибо самовлюбленность неизбежно приводит к тому, что пораженный ею человек во всем окружающем мире видит только самого себя, отражение собственной своей физиономии. Он все мерит своей ограниченной меркой. Весь мир превращается для него в зеркало, отражающее его собственное лицо, на которое он и любуется самозабвенно, как Нарцисс. А все то, что непохоже на его собственную физиономию, на его собственное ограниченное мышление, он сразу же расценивает как злостное искажение этого «прекрасного прообраза», как «ревизионизм».

Смотреть на весь окружающий мир «только как на объект своей деятельности», не признавая за ним никаких прав на собственную диалектику, никаких прав на саморазвитие, а себя расценивать как единственно правомочного «субъекта революционной деятельности» – значит оказаться во власти очень опасной и коварной иллюзии. Эта иллюзия свойственна, как показал давно Карл Маркс, профессиональным бюрократам. Бюрократическое мышление действительно несовместимо с диалектикой, как гений со злодейством, как религиозный культ в любом его варианте — в том числе и в светском — с подлинно пролетарской революцией.

Материалистическая философия, со своей стороны, абсолютно несовместима с богом, с культом, а потому и с мышлением жрецов культа, какое бы имя ни носило его верховное божество. Она этот культ или разрушает, или же сама гибнет, вырождаясь в метод [48] апологетики всех тех глупостей и сумасбродства, с которыми любой культ связан органически, неразрывно в силу самой природы этого явления.

Стараниями клики Мао Цзэ-дуна диалектика как раз и превращена в карикатуру, в софистику двоемыслия. А дальше уже начинается прямой фарс, когда диалектические положения цитируются вкривь и вкось, когда их начинают «применять» и к проблеме затоваривания арбузов, и к парикмахерскому делу, и к лечению глухонемых, и к использованию противозачаточных средств, и ко всему остальному.

Тут трагедия превращается уже в очень не смешную комедию.

О теоретическом содержании «диалектики» маоизма вряд ли стоит далее распространяться.

Разобранные нами «философские» споры давно отошли на задний план. Они сделали свое дело. После них началось «претворение идей в жизнь», которое вылилось в трагедию китайского народа, получившую название «великой пролетарской культурной революции». [49]

1 Мао Цзэ-дун. Избранные произведения, т. 2, с. 457-458.
2 Дидро Д. Сочинения, т. 1, 1935, с. 367, 369.
3 Мао Цзэ-дун. Избранные произведения, т. 2, с. 438.
4 «Хунци» № 16 за 1964 год.
5 Мао Цзэ-дун. Избранные произведения, т. 2, с. 460-461.