Г.С. Батищев
Противоречие как категория диалектической логики
Москва: Высшая школа, 1963
[...] Знание переплавляется в новое знание, обогащается, преобразуется,
наполняется новым содержанием и принимает новые формы. Это — процесс становления
понятий. Поэтому какими бы «готовыми» ни были понятия, уже выработанный ранее,
актуально совершать процесс мышления в понятиях — значит как бы заново
порождать, или производить их идеально-преобразующей деятельностью. Вне
этого процесса и этой деятельности от понятий остаются только термины, т.е. их
языковая материя, а также план представления, в котором опорой служит лишь наличный
эмпирический материал, еще не переработанный теоретически (описанный, но не объясненный,
фиксированный, но не осмысленный, доступный в качестве сведений, но не понятый
как предмет). Неразвивающаяся мысль строго говоря, не есть мысль.
Познающее мышление предстает в двух взаимоисключающих определениях.
С одной стороны, оно представляет собой высшую активность субъекта. Именно
субъект — общественный по своей сущности, но проявляющийся в действиях индивида
в его отношениях к другим индивидам, — выполняет познавательную деятельность
над предметом познания, играющим страдательную роль. Человек в своей предметно-материальной
деятельности властно проникает в предмет, делает его своим «неорганическим
телом» («человеческой действительностью») и лишь потому также и идеально проникает
в него, развертывает его логику своим мышлением. В процессе мышления субъект
постигает лишь то, что он подверг воздействию своих «сущностных сил», своих творческих
преобразовательных способностей и превратил в составную часть или фактор своего
культурной мира, в котором он себя опредметил. Творя свой предметный мир, человек
творит и самого себя как продукт своей деятельности, творит свободно, как causa
sui. Познанное — это идеальное воплощение созидательной, конструирующей свой
предметный мир мощи высшей человеческой активности. И если бы в этом «с одной
стороны» заключалась вся истина, то человек буквально познавал бы всегда только
самого себя!
Но, с другой стороны, даже тогда, когда человек захотел бы, следуя
совету Сократа, познать только самого себя, он на деле приобрел бы знание
– хотя еще и в ложной форме — о той высшей ступени развития «природы», которую
он образует. Истинное же знание есть знание предмета. Познавательное творчество
утоляет свою жажду только предметом, каков он есть сам по себе; оно есть процесс
открытия сущностных определений предмета и погружение в него и только
в него, оно безраздельно и беззаветно отдается ему и живет им одним. Истина ускользает
от такого способа действия, который преследует внешние цели и хочет лишь использовать
знание ради мелочных интересов: «...вместо того, чтобы заняться существом дела, [96]
такой способ действия всегда выходит за его пределы; вместо того, чтобы
задержаться на нем и в нем забыться, такое знание всегда хватается за что-нибудь
другое и скорее остается при самом себе, чем при существе дела...» 1
Если мы хотим постигнуть истину, то мы должны полностью отречься от посторонних
предмету, «собственных» устремлений и не только не насиловать предмет, но сделать
самих себя абсолютно пластичными, чтобы позволить самому предмету «высказывать»
через наши суждения свою природу во всей ее чистоте, без всякого привнесения
нашего «субъективного» мнения. Мы судим истинно тогда, когда судим не «мы», а
сам предмет судит нашими устами.
Казалось бы, познание истины должно удовлетворять двум настолько
взаимоисключающим требованиям, что понять их синтез невозможно: абсолютная активность
субъекта и одновременно его абсолютная пассивность по отношению к предмету
– как их совместить?! Однако эти антитетические требования представляются «непроницаемыми»
друг для друга лишь до тех пор, пока сохраняются рудименты гносеологической предпосылки
изначальной специфики» мышления. В самом деле, пока допускается, что познавательная
деятельность есть применение некоторых мыслительных орудий, изобретенных
субъектом до начала процесса познания и из «материала», чуждого предмету познания
(кантианство — классический образец такой трактовки), рост вооруженности такого
рода «орудиями» нисколько не приближает нас к постижению предмета самого по себе.
Противоположное толкование, превозносящее пассивность субъекта и призывающее
его бездеятельно созерцать, «прислушиваться» к бытию предмета, разделяет представление
о деятельности, как о чем-то суетном, и предлагает чисто негативный «выход» из
затруднения; субъект обрекается им на то, чтобы довольствоваться лишь доступным
его «интуиции» (чувственной и интеллектуальной)... Но чем пассивнее субъект,
тем беднее доступное ему содержание — в пределе оно равно нулю. Впрочем, идеал
пассивности (восточный по духу, древний по происхождению) — это лишь этическая
иллюзия.
Так или иначе допущение «специфики» мышления «... предполагает,
будто абсолютное находится по одну сторону, а познавание — по
другую, для себя и отдельно от абсолютного и тем не менее — в качестве чего-то
реального» 2.
Действительный познавательный творческий процесс не есть ни активность
субъекта как извне взаимодействующего с отличным от него объектом, ни пассивность
его, живущая лишь [97] прошлой активностью. Этот процесс есть лишь идеально выраженное
высшее развитие самой природы в человеке как собственном субъекте — субъекте
ее деятельности. Именно основательной деятельности, а не в бездействии
человек «приобщается» к субстанции. Именно вырываясь на более высокий
уровень развития своих деятельных способностей, он тем самым в все большей степени
опосредствует своей активностью необходимости природы. Он становится постольку
causa sui, поскольку воплощает в себе все больше и больше абсолютную
causa sui. Его творчество — это жизнь его свободы, это торжество его
воли над частными, особенными необходимостями благодаря тому, что он ориентирует
свою деятельность на всеобщую необходимость и воплощает ее в себе. Акт
открытия — это и есть прорыв к более глубокой, всеобщей необходимости и погружение
в ее стихию.
Как творец и открыватель коллективный (gemeinschaftlich) человек
преодолевает конечность своего бытия и становится субстанциален, соотнося себя
уже не с какой-либо особой преходящей формой, а со всеобщностью и целостностью,
тотальностью всей действительности.
Кристаллизациями человеческой способности «ухватывать» всеобщее
и сквозь него видеть все конечное и особенное являются категории теоретического
мышления. Они суть всеобщие определения действительности, превращенные в универсальные
методологические формы истинного познания, в формы творческого движения мышления.
Система категорий образует как бы многомерный мир, в котором каждое «измерение»
есть такое отношение знания к знанию, которое тождественно отношению предмета
к самому себе. Мыслить предмет — значит развертывать его в этих его «измерениях».
Поэтому рациональность мышления есть не что иное, как его категориальность.
Теоретическое мышление не может отправиться в свой творческий путь
начиная с самого себя, с «ничто»; оно вынужден предварительно фиксировать свой
предмет идеально как «мыслительную вещь», еще не перерабатывая ее, не ввергая
в живой поток своей стихии, но просто принимая ее как эмпирически данную, как
описание, — так сказать, заготавливая ее у входа в свою лабораторию. Это и есть
эмпирическое, или классифицирующее рядом‑полагающее мышление, движущееся
в пространственных определениях (и временных, сведенных к пространственным),
в категориях качества и количества.
Только тогда мышление выступает как теоретическое, когда движется
не в эмпирических «измерениях», а в логических, т.е. в «измерениях», образуемых
категориями диалектического разума (сущность и явление, необходимое и случайное,
абстрактное и конкретное и пр.). Развертывать предмет в его наиболее [98] глубоких,
логических измерениях 3 – это и
значит совершать рационально-творческое, эвристическое движение. Эвристический
характер теоретического воспроизведения предмета обязан, таким образом, не какому-то
психологическому механизму (хотя такой механизм — продуктивное воображение, фантазия
и т.п., конечно, предполагается), а исключительно самой категориальной природе
мышления. Не «хитрость», исходящая от субъекта, е его «собственная» изобретательность,
позволившая сконструировать искусственное орудие проникновения в тайны предмета,
а сами всеобщие определения предмета, отлитые в категориальные формы мыслительной
способности 4, — вот что «гарантирует»
процесс открытия. Познание, если оно истинное, не насилует (насилие есть вообще
свидетельство творческого бессилия) свой предмет, не врывается в него вероломно
и произвольно, как взломщик, а лишь идеально воспроизводит «самораскрытие»
предмета. Оно раскрывает его не так, как кому-то взбрело в голову и кому-то «надо»
для посторонних мелочах целей, а только так, как сам предмет себя раскрывает
теоретическому взору, прослеживающему его имманентную «творческую» логику.
Каждый «шаг» теоретического мышления — шаг в логическом «измерении»
предмета — есть синтез нового особенного понятия, схватывающего новый, принципиально
не сводимый непосредственно к уже выработанным ранее понятиям «аспект»
исследуемого предмета. Но понятия всегда образуют замкнутую, в себе законченную,
как бы завершенную систему, выражающую абстрактную сущность предмета в чистом
виде. Эти понятия обретают способность присоединять к себе путем синтеза новые
понятия; они как бы становятся разомкнутой, «открытой» системой, требующей
развития и жаждущей обогащения бóльшей конкретностью, исключительно
благодаря антиномии. Именно антиномия (еще не разрешенное диалектическое
противоречие) «размыкает» и делает незавершенной систему понятий. Антиномия
одновременно и выдает бедность наличной системы понятий (бедность их не в отличие
от предмета, а бедность абстрактной сущности самого предмета), и создает возможность
и необходимость обогащения, развития ее в более конкретную. [99]
1 Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа /Сочинения, т. IV, с. 2-3.
2 Там же, с. 42.
3 «Развертывание всей совокупности моментов действительности
= сущность диалектического познания (
Ленин В.И. Сочинения, т. 38, с. 147).
4 «Объективизм: категории мышления не пособие человека,
а выражение закономерности и природы и человека» (
Ленин В.И. Сочинения, т. 38, с. 79).