Индекс ~ Биография ~ Тексты ~ Фотогалерея ~ Библиография ~ Ссылки ~ Проект

3. Решение Марксом проблемы отношения
абстрактного и конкретного

Противопоставляя гегелевскому истолкованию процессов, происходящих внутри человеческого сознания, резко и четко сформулированный тезис материализма, подчеркивая, что исследование процесса развития научного познания должно основываться на том реальном, затушевываемом идеалистами фактическом положении дел, что предмет существует во всей полноте своих необходимых, закономерных связей, отношений, свойств, качеств, законов до того и совершенно независимо от того, является ли он предметом сознания познания вообще, в том числе и «научного», Маркс и выдвигает свое понимание задач, предмета, законов и форм логического мышления, дает материалистическое истолкование того факта, что научное мышление не может выполнить свою задачу никаким иным путем, кроме «восхождения от абстрактного к конкретному».

Для старого, метафизического материализма «конкретное» совпадает собственно с чувственностью, отражающей непосредственно единичное, индивидуальное, то, что можно увидеть, осязать, обонять и т.д.

Соответственно этому «абстракция», «абстрактное» для этого материализма есть абсолютная специфика логического мышления, есть «всеобщее». С этой ограниченной точки зрения истинная абстракция должна непосредственно совпадать с чувственно-общим, с тем, что чувственность отмечает как общее целому ряду чувственно-данных явлений, предметов, одинаковое в них.

Там, где этого совпадения метафизический материализм не обнаруживает, там он видит абстракцию «неистинную», абстракцию как таковую, как продукт мышления, занятого не рассмотрением «конкретного», а чисто логической спекуляцией.

«Абстрагировать» — для старого материализма совершенно равнозначно отвлечению от всякой чувственной определенности, от индивидуальности, от единичности, равнозначно фиксированию лишь «общего», «одинакового».

Поэтому различие чувственности и мышления, конкретного и абстрактного для метафизического материализма полностью совпадает с различием, с противоречием, «между словом, которое всеобще, и вещью, которая всегда единична» 1.

«Абстрактное» для Фейербаха тождественно слову, обозначающему некоторое общее целому ряду предметов свойства, качества.

«Конкретное» — чувственно воспринимаемой вещи.

Противоположность между абстрактным и конкретным есть для него противоположность между общим и единичным.

С этой узкой точки зрения, в конце концов сводящей проблему логического мышления к проблеме правильного словоупотребления и тем самым — к проблеме речи, языка, оказывается совершенно невозможным получить и правильное решение вопросов о соотношении абстрактного и конкретного.

Логическое мышление с этой точки зрения совершенно неразличимо от речи, от словесного выражения чувственных данных. Поэтому Фейербах неизбежно приходит к отрицанию в вещи, в предмете объективных противоположностей, противоречий.

С его узкометафизическим пониманием проблемы абстракции органически связана идея того сорта, что «непосредственное единство противоположных определений возможно и действительно только в абстракции» 2.

В действительности же, которую Фейербах отождествляет с чувственностью, непосредственное единство противоположностей невозможно. «Конкретное» понимание предмета исключает объективное противоречие в предмете.

И этот вывод совершенно неизбежен, если оставаться при метафизическом взгляде на «абстракцию», на «абстрактное», и именно потому, что объективное противоречие чувственным познанием никак не может быть постигнуто. В «чувственности» оно действительно непосредственно не дано. Здесь явственно обнаруживается то обстоятельство, что метафизическое понимание проблемы абстрактного и конкретного по существу и неразрывно связано с отрицанием объективной диалектики.

В итоге Фейербах в постановке и решении проблемы абстрактного и конкретного не в состоянии дать ничего, кроме декламации о том, что разум без чувственности есть теологическая фантазия, что необходимо устранить противоречие между абстрактно-логическим мышлением и чувственностью, и т.д. и т.п., но не может дать никакого действительного решения проблемы, и тем самым действительной критики гегелевского учения о соотношении абстрактного и конкретного, о роли абстракции в познании конкретного, о сущности процесса логической обработки чувственных данных, о закономерностях логического процесса.

Поэтому он и выдвигает против гегелевского учения, отмечающего тот факт, что научное мышление всегда движется от абстрактного к конкретному и что это — действительный путь науки, логическая форма развития конкретно-научного познания в свою концепцию, отрицающую самый факт, вместо того чтобы дать этому факту действительное материалистическое объяснение.

«Имевшийся до сих пор ход развития спекулятивной философии — от абстрактного к конкретному, от идеального к реальному есть извращенное развитие» 3, – заявляет Фейербах.

Здесь обнаруживается, что те определения абстрактного и конкретного, которые смог выработать метафизический материализм, никак не могут быть увязаны с диалектико-материалистической теорией познания, с теорией познания, опирающейся прежде всего на признание объективной диалектики.

Маркс решительно отбрасывает метафизически-материалистическое понимание проблемы абстрактного и конкретного и дает впервые в истории материализма действительно научное, строгое и четкое определение этих важнейших категорий гносеологии.

Если для старого материализма «конкретное» = чувственно воспринимаемому, единичному, индивидуальному в вещи, в явлении, то Маркс дает принципиально иное определение «конкретного».

«Конкретное», согласно Марксу, есть «единство в многообразии». В соответствии с этим пониманием требование конкретности мышления означает прежде всего, что предмет нужно изучать, рассматривать как единое, закономерное целое, все стороны, грани, черточки которого находятся между собою в отношении взаимосвязи, взаимообусловленности, в единстве. Познание этого объективного единства, взаимообусловленности всех сторон предмета равнозначно с этой точки зрения познанию специфического закона существования и развития данного, рассматриваемого предмета.

Тем самым «конкретность» не только не отождествляется с непосредственно-чувственным образом вещи, явления, как это вынужден был считать старый материализм, но и строго различается от «чувственности». Более того, Маркс исходит из того, что непосредственное чувственное восприятие вещи, чувственная ступень познания не дает познания «конкретного», понимаемого как внутренняя, всеобщая, необходимая взаимосвязь всех сторон рассматриваемого предмета, как внутренний специфический закон существования и развития вещи, явления, предмета.

Действительно конкретного познания, с точки зрения Маркса, способно достигнуть лишь рационально-логическое мышление, мышление в понятиях.

Соответственно этому «абстракция», «абстрактное» для Маркса есть прежде всего такая форма сознания, отражения мира в голове человека, в которой сознание отражает, схватывает отдельные стороны, грани, черточки, связи, свойства, качества, отношения, связи исследуемого предмета.

В соответствии с этим абстрактное познание тождественно прежде всего одностороннему, однобокому познанию.

«Конкретным» с точки зрения этого, диалектико-материалистического понимания вопроса, может являться поэтому не только чувственное, непосредственное познание, но и логическое мышление.

Здесь явственно сказывается прямая противоположность метафизического и диалектического материализма. С другой стороны, если придерживаться того определения «абстрактного», абстракции, которое дает Маркс, а не того, которое дает метафизик-материалист Фейербах, приходится признать, что и чувственное познание не является автоматически «конкретным» познанием, что оно так же, не менее, чем логическое мышление, способно оказываться чрезвычайно «абстрактным», т.е. односторонним, однобоким.

Таким образом, ни абстрактное, ни конкретное не есть, с точки зрения Маркса, с точки зрения диалектико-материалистической теории познания, абсолютные характеристики мышления и чувственности.

Мышление может быть и абстрактным, и конкретным — в зависимости от того, отражает оно предмет в целом, в необходимой взаимообусловленности всех его сторон, или только отдельные, непонятые в их всеобщей, закономерной, объективной связи отдельные стороны, выхваченные из всеобщей взаимосвязи, изолированные от нее, не понятые через нее.

Чувственное познание может также содержать в себе чрезвычайно одностороннее понимание предмета, и в этом смысле являться весьма и весьма «абстрактным».

«Конкретность» с этой точки зрения уже не оказывается чем-то абсолютно неразрывным с чувственной ступенью познания, как это полагал метафизический материализм, но и не является монопольным достоинством рационально-логического мышления, как это изображал Гегель, отрицавший значение «конкретности» за «чувственной достоверностью».

Этим впервые была заложена основа для понимания действительного отношения мышления и речи, понятия и слова. Старый материализм оказывается абсолютно не в состоянии различить их друг от друга. Для него абстракция тождественна словесному наименованию общего в явлениях.

Слово, обозначающее какую-либо одну из сторон предмета, данную непосредственному чувственному восприятию, сторону, общую для целого ряда предметов, вещей, явлений для старого материализма есть автоматически понятие.

Именно поэтому «понятие» всегда оказывается «абстрактным». «Конкретное понятие» для Фейербаха есть слово, непосредственно обозначающее чувственно воспринимаемое качество, сторону предмета, независимо от того, понята эта сторона в ее особенной, специфической взаимосвязи со всеми остальными сторонами, свойствами, или не понята.

Слово перестает быть абстракцией, как только оно привязано к своему чувственному прообразу.

Как только слово употребляется в отвлечении от непосредственной чувственной достоверности, оно, по Фейербаху, превращается в «абстракцию». Вот все, что Фейербах способен сказать о соотношении абстрактного и конкретного, чувственного и логического.

Если же для слова не может быть указан непосредственно чувственный аналог, то это абстракция «неистинная».

Абстракция для Фейербаха поэтому понимается не более как слово, не имеющее непосредственного аналога в чувственной достоверности. Абстракция как таковая, абстракция в собственном смысле поэтому Фейербахом и понимается всего-навсего как слово, в отличие и в противоположность «конкретному», понимаемому как непосредственная чувственность, или слову, обозначающему эту чувственность.

Понятие и слово, абстракция и слово — все это с точки зрения фейербаховской концепции вещи объективно неразличимые. В соответствии с этим он и задачу критики спекулятивного мышления видит всего-навсего в «критике языка».

Тем самым проблема отношения абстрактного и конкретного ставится как проблема отношения между словом и его чувственным прообразом, между языком и чувственностью.

Для Маркса слово, обозначающее какую-либо отдельную сторону вещи, явления, предмета, также есть абстракция. Но понимание абстракции здесь прямо противоположно фейербаховскому. Если спросить Фейербаха — почему данное слово есть абстракция, — то ответ, неизбежно вытекающий из его понимания, будет гласить: потому что это — слово, которое, как таковое, не может ничего выражать кроме «общего» и тем самым не может никак выражать «единичного», то есть «конкретного».

Ответ же с позиции диалектического материализма будет совсем иным – потому что данное слово отражает, фиксирует лишь одну из сторон предмета. Это последнее и делает слово абстракцией.

Согласно Фейербаху, сущность «абстракции» есть поэтому язык. Согласно Марксу — односторонность отражения, независимо от того, выражено ли это одностороннее отражение в речи или же существует в форме непосредственного чувственного представления.

Акт называния, словесного обозначения не создает абстракцию, а только выражает ее, является внешней формой ее существования, а не содержанием, не сущностью абстракции, как это изображает фейербаховская гносеология.

Различить проблему абстракции от проблемы словесного выражения чувственных данных с этой точки зрения вообще невозможно. Поэтому именно для метафизического материализма абстракция как форма существования и развития логического мышления совершенно неразличима от слова, обозначающего непосредственно-чувственно воспринимаемое качество, свойство, от абстракции, как формы существования в речи непосредственно-чувственного познания.

С этой точки зрения вообще невозможно уйти от номиналистического толкования проблемы абстрактно-логического мышления, от понимания, отождествляющего слово и абстракцию.

Трудность эта покоится на том, что человеческое чувственное созерцание всегда совершается в единстве с речью, с языком. Но просто названное, просто наименованное чувственное созерцание, пересказанные в речи данные непосредственного чувственного восприятия остаются по-прежнему чувственным созерцанием, только названным, только рассказанным.

Просто пересказав данные чувственного созерцания, я остаюсь обеими ногами на ступени чувственного созерцания, и никак еще не совершаю тем самым автоматически акта действительного логического мышления.

С точки же зрения метафизического материализма акт называния, акт словесного обозначения тождествен переходу в область абстрактно-логического мышления. И этот вывод неизбежно вытекает из того узкого понимания мышления, которое видит мышление всюду, где есть «абстракция». Ибо абстракция для него есть специфическая особенность слова.

Маркс понимает абстракцию совершенно иначе. Для него абстракция есть прежде всего такая форма сознания, которая отражает, фиксирует одну из сторон вещи, явления, при отвлечении от всех остальных сторон и от внутренней взаимосвязи данной стороны со всеми остальными сторонами целого.

Другое дело, что человеческое сознание производит такое выделение, абстрагирование с помощью и посредством словам, речи, что всегда слово тем самым оказывается формой существования абстракции.

Но абстракция, отвлечение, отражение одной из сторон предмета при опускании всех прочих совершается не только логическим мышлением, но и непосредственным чувственным познанием. Там, где имеется слово, обозначающее чувственно воспринимаемое свойство предмета, вещи, явления, свойство, общее целому ряду явлений, там можно говорить об абстракции, но еще недопустимо говорить об абстрактно-логическом мышлении.

Абстракция есть всеобщая, простейшая форма логического мышления, есть простейшее, необходимое и всеобщее условие, на основе которого только и может возникнуть логический процесс, начаться логическое осмысливание предмета.

Но она ни в коем случае не есть специфическая форма логического мышления, подобно тому, как товарное отношение, стоимость не есть специфически капиталистическое отношение, хотя та же стоимость есть в то же время всеобщая, необходимая элементарная форма существования и развития капитализма, условие, при отсутствии которого капитализм не может ни возникнуть, ни существовать.

Логическое мышление предполагает наличие абстракции, способности к абстрагированию. Эта способность развивается еще в пределах непосредственно-чувственной ступени познания. Но это еще не является исчерпывающим условием появления логического мышления. Абстрактно-логическое мышление предполагает также способность фиксировать отдельные стороны вещей и явлений, выделенные (т.е. «абстрагированные») чувственностью в речи, в языке.

Но даже выраженная в речи, в языке абстракция еще автоматически отнюдь не превращается в форму движения логического мышления, точно так же как товар еще не есть автоматически форма существования капитала.

Для того чтобы абстракция, выраженная в речи, стала действительно формой движения логического процесса, нужен еще целый ряд условий, никак не вытекающих из природы «абстракции» как таковой, как просто одностороннего отражения вещи, явления.

Этот вопрос Маркс и раскрывает своим учением о движении абстрактного к конкретному, как единственной форме развития логического мышления, мышления в понятиях. Только в русле этого процесса абстракция и становится не просто «абстракцией», а элементарной, всеобщей и необходимой формой логического мышления.

В то же время вне этого процесса абстракция, выраженная в речи, в языке, является формой существования не логического мышления, а всего-навсего формой выражения чувственности, чувственной ступени познания.

Проблема отношения абстрактного и конкретного у Маркса ставится и решается как проблема отражения человеческим сознанием той всеобщей, закономерной взаимосвязи всех сторон, граней, черточек, свойств, качеств и связей, которая существует в самом предмете — в форме взаимосвязи отдельных абстрактных понятий, каждое из которых отражает какую-то одну из сторон предмета.

Проблема восхождения от абстрактного к конкретному, проблема «синтеза» абстракций в целостное понимание предмета, поэтому выступает несравненно более сложной, нежели она казалась старому метафизическому материализму.

Для Фейербаха проблема эта представляется совершенно ложной, надуманной. Ему представляется, что проблема эта может появиться в философии лишь на основе идеалистического представления об отношении абстрактного к конкретному. Гегелевская логика, по мнению Фейербаха, только потому и бьется над проблемой «сочетания» абстракций в конкретное понимание, что она прежде разорвала чувственно-данные связи, объявила их неистинными; только потому, что она их предварительно разорвала, она их вынуждена опять и искусственно «связывать», выводить «конкретное из абстрактного»...

По Фейербаху, чувственность дает исчерпывающее познание «конкретного», и поэтому «истинное» мышление не должно прежде всего «разрывать» чувственно-данные связи, а только фиксировать их. Тогда не появится никакой нужды в том, чтобы опять «связывать» абстракции между собою...

Это крайне скудное представление об абстракции, о роли абстракции в познании чувственно-данной, объективной реальности, об отношении абстрактного к конкретному естественно не могло послужить философской, гносеологической основой научного анализа таких сложных явлений, как явления товарно-капиталистической системы экономических отношений.

Здесь то требование к абстрактно-логическому мышлению, которое можно выработать на основе метафизического взгляда на абстракцию — требование того сорта, что «вещи не должны мыслиться иначе, чем они происходят в действительности», оказывалось уже не только крайне бедным и ничего не дающим, но и прямо неверным, – поскольку под «действительностью» Фейербах, как и всякий метафизик, имеет в виду непосредственно-чувственно воспринимаемый образ действительности.

Перед Марксом же вставала задача совсем иного сорта, задача вскрыть в явлениях, непосредственно воспринимаемых чувствами, их «сущность» — т.е. закон существования, развития и гибели капитализма.

Для этого фейербаховская гносеология дать уже ровно ничего не могла. Более того, она предполагает, что в самом предмете нет и не может быть никакого различия, а тем более противоположности между «сущностью» и «существованием», нет объективных противоречий и т.п. — т.е. всего того, что должен вскрыть действительный научный анализ. И прежде всего не годилось здесь фейербаховское решение вопроса о роли абстракции в познании, об отношении абстрактного понятия и действительности.

Для политической экономии эта проблема имела самое непосредственное значение, ибо классики политической экономии — как отмечает Маркс в «Теориях прибавочной стоимости» — более или менее сознательно и последовательно опирались в своих теоретических рассуждениях, в способах оперирования абстрактными понятиями именно на локковскую философию, теорию познания, на локковское понимание сущности абстрактного понятия и его роли в ходе познания.

Именно в духе локковского понимания решает, например, известную трудность, касающуюся проблемы стоимости и ее отношения к капиталистической форме производства, Адам Смит. Упершись в ту трудность, что «стоимость», «товарное отношение», т.е. абстрактная категория, полученная путем анализа капиталистической формы производства, не может быть непосредственно истолкована как прямой аналог чувственно-данных эмпирических отношений, наблюдаемых в развитом буржуазном обществе, Адам Смит теряется перед проблемой, и теряется именно потому, что выработанная им самим абстракция «стоимости», «товара» не понимается им в ее реальном значении. «Стоимость», «товарное отношение», как и любое абстрактное понятие, локковской философией оправдывается лишь в том случае, если оно может быть истолковано в качестве того общего, что мышление выделило путем сравнения всех предметов, обнимаемых этим понятием. Абстракция, абстрактная категория для Локка и Смита есть просто «название» для этого эмпирически общего свойства известного круга предметов, вещей, явлений.

Поэтому, когда в круг внимания Смита попадают такие явления, как зависимость величины прибыли на капитал от величины этого капитала, проблема средней нормы прибыли, то ранее выработанная им абстракция стоимости оказывается неприменимой, неприложимой к этому явлению...

Именно метафизически-узкое понимание сущности абстракции, ее отношения к эмпирически-чувственной действительности и ставит Адама Смита в тупик, приводит его к тому парадоксальному и совершенно неразрешимому на основе локковской философии противоречию, что закон стоимости, «закон товара должен быть действительным для производства, которое не создает товаров (или создает их отчасти), и не действительным для производства, основой которого служит существование продукта как товара...» 4

«Абстракция», таким образом, проявляет свою диалектическую природу в форме парадоксально-неожиданного для самого ее творца свойства. Будучи отвлеченной именно от капиталистического производства, она вдруг оказывается неприменимой как раз к самым важным явлениям капиталистического производства, если ее продолжают истолковывать в качестве названия того общего, что имеют между собою данные в чувственности явления, вещи, предметы, отношения.

И эта проблема действительно неразрешима на почве метафизического представления об отношении «абстракции» и «конкретности», на почве того представления, что «конкретное» тождественно «чувственно-данном», а «абстракция» — чисто умственному отвлечению от всех различий, объективно существующих в тех же самых явлениях.

Пока мысль Адама Смита движется по пути вычленения того общего, что он наблюдает в эмпирически данных ему явлениях капиталистического производства, пока он вырабатывает абстракцию «стоимости», «товара», он не замечает тех различий, которые присутствуют в этих явлениях, активно отвлекается от них. Но как только дело сделано, абстрактное понятие выработано, вдруг в качестве существеннейших характеристик явлений выступают те самые «различия», от которых он при выработке абстракции стоимости отвлекался как от «несущественных» для теоретического анализа.

Готовая, выработанная абстракция оказывается несовместимой именно с теми явлениями, от которых она отвлечена. И поскольку Адам Смит все же хочет сохранить достижение своей теоретической мысли, поскольку он не видит ошибочности того пути, который привел его мысль к созданию абстракции стоимости, товара, он старается сохранить ее тем путем, что относит ее «реальное» бытие к давно прошедшим временам, когда не было таких явлений, как прибыль на капитал и других важнейших чисто капиталистических явлений. Только этим путем он и способен «спасти» закон стоимости, абстракцию стоимости.

Проблема отношения абстракции к чувственно-данной конкретности выступала для политэкономии в качестве жизненно важной проблемы задолго до Маркса, но как специальная теоретико-познавательная проблема не ставилась до него ни одним из теоретиков политической экономии.

Локк, Беркли, Юм и другие философы, занимавшиеся одновременно и проблемами политической экономии, в счет идти не могут, ибо связь чисто гносеологических проблем с проблемами политической экономии ими специально также не исследовалась, а обнаруживалась в их трудах чисто стихийным образом. Трудности теоретико-познавательного порядка от трудностей, связанных с чисто конкретной спецификой экономического материала ими не различались. В этом смысле и Локк и Рикардо в пределах собственной политической экономии мыслили совершенно одинаково, не пытаясь дать себе ясного отчета в гносеологической стороне дела, не ставили вопрос о методе мышления в политэкономии, как специальную теоретическую проблему.

Решение проблемы сущности абстракции и ее отношения к чувственной достоверности, к «чувственной конкретности» у Маркса основывается на диалектико-материалистическом понимании процессов, происходящих в сознании, отражающем объективную реальность, данную в ощущении, в созерцании, в представлении.

Маркс решительно отказывается от того одностороннего метафизического представления, свойственного всему старому материализму, что абстракция, абстрактная категория, абстрактное понятие лишь тогда «правильны», когда они непосредственно совпадают с эмпирически, чувственно «общим», и подчеркивает тот качественный переход, который происходит в сознании, когда последнее поднимается со ступени непосредственно чувственного отражения предмета на ступень его логического анализа.

В связи с этим Маркс проводит и разграничительную черту между чувственной и рационально-логической ступенью отражения не там, где ее устанавливал старый, метафизический материализм.

Установление эмпирически общего в явлениях и фиксирование этого общего в форме абстрактной категории, чисто аналитическое расчленение предмета, старый материализм — и Локк, и Гельвеций, и Дидро, и даже Фейербах считали, вообще говоря, основной операцией мышления. Задача мышления, логической ступени отражения предмета в сознании понималась крайне ограниченно.

Чувственная достоверность, чувственная ступень познания оказывалась критерием истинности мышления.

Особенно ярко это понимание выражено у Гельвеция. Основным законом «правильного» логического мышления у него оказывается «внимательность» при вычленении абстрактных определений из чувственно данного многообразия.

Логическое познание с этой точки зрения начинается, строго говоря там, где имеется речь, акт называния, словесного обозначения. Понятие и отождествляется со знаком, со словесным обозначением того общего, что так или иначе уже дано в чувственном созерцании.

Если человек передал с помощью речи, рассказал, описал то, что он видит, — он тем самым совершил акт логического мышления. Назвал он предмет, выработал новое название — он выработал «понятие»... Ту же глупость утверждает и нынешняя формальная логика.

Правильно отмечая неразрывную связь мышления и речи, старый материализм, однако, оказывался совершенно неспособным различать их друг от друга, различать внешнюю форму мышления от содержания мышления, как высшей, специфической познавательной способности.

Эту слабость гносеологии метафизического материализма использовал в своей борьбе против материализма Гегель, подчеркнувший, что «понятие» ни в коем случае не совпадает с «названием», и что на всякое предложение, внешне имеющее форму логического суждения, есть действительный акт мышления.

Маркс решительно отказывается от свойственного всему старому материализму номиналистического понимания проблемы понятия, абстракции, подчеркивая тот качественный скачок, который происходит в сознании, когда последнее поднимается со ступени чувственного созерцания на ступень логического мышления, мышления в понятиях.

Процесс «переработки созерцания и представления в понятии» Марксом понимается как операция несравненно более сложная и содержательная, чем представлял это старый, метафизический материализм.

Если для последнего любое название для некоторого общего целому ряду предметов, явлений свойства (или «признака», как принято выражаться в старой, формальной логике) есть уже понятие, а любая грамматическая форма, в которой устанавливается, отражается объективная связь предмета с его свойством, или связь двух или более свойств, признаков — уже акт мышления в понятиях, то диалектико-материалистическая логика Маркса раскрывает проблему совершенно иначе.

Для Маркса, для диалектико-материалистической логики, для диалектико-материалистического учения о законах и формах мышления эта простая операция, действительно имеющая место в акте мышления, в том числе и научного, еще никак не является специфической характеристикой мышления, как высшей познавательной способности человеческого сознания.

«Общее» для целого ряда явлений, предметов выделяется так или иначе уже чувственной ступенью познания. Общее для целого ряда явлений, предметов выделяет и «сознание» (т.е. высшая рефлекторная деятельность мозга) животных.

Эта операция, таким образом, обща логическому мышлению с любой другой формой, ступенью отражения мира, и никак не может рассматриваться в качестве специфического признака логического мышления.

Тем более невозможным становится отличить логическое мышление от более примитивных форм отражения мира в сознании там, где налицо речь, язык, если продолжать попытки отличить мышление, предмет логики как науки по чисто внешнему, формальному признаку.

Если непосредственное созерцание, представление отражают непосредственно как общее, так и единичное, то язык, речь вообще неспособны отражать, фиксировать, удерживать ничего, кроме общего в явлениях. Ибо, если в языке выражено действительно единичное, то слово, его выражающее, есть действительно всего-навсего знак, иероглиф, название и ничего более.

Таким образом, если понятие, как форму логического мышления, рассматривать как выражение, отражение «общего» в явлениях, то с одной стороны ничего невероятного в этом не будет — понятие действительно отражает «общее»; но с другой стороны, понятие этим будет начисто отождествлено с выраженным в речи, в языке чувственным созерцанием, представлением. Последнее также отражает только общее, выделенное путем сравнения массы предметов, явлений. Никакого специфического признака логического мышления, мышления в понятиях здесь не будет указано, не будет дана «differentia specifica» «понятия», не будет указано его отличия от выраженного в речи чувственного созерцания, представления, чувственно-общего.

Тем самым неверно будет определен, отграничен предмет логики как науки. Тем самым и исследование предмета с самого начала направится по ложному пути.

Отражение и фиксирование в речи того эмпирически общего, что дано на поверхности явлений, и тех связей, которые даны чувственному созерцанию еще никак само по себе не выводит сознание за пределы чувственной ступени познания.

Я могу пересказать то, что вижу, в формах, внешне ничем не отличающихся от форм логического мышления, и тем не менее остаться обеими ногами на чувственной, на низшей ступени познания. Для того чтобы подняться на ступень логического понимания, я должен выразить, отразить отнюдь не любую связь предмета с его свойством, не любую связь двух сторон предмета, лишь бы она была объективной.

Для того чтобы выработать действительное понятие, для того чтобы совершить действительный акт переработки созерцания и представления в понятии, т.е. действительный акт логического мышления, мышления в понятиях, я должен отразить в форме суждений, умозаключений, рассуждений не любую, а существенную в пределах данного предмета взаимосвязь его сторон, взаимосвязь всеобщую и необходимую в пределах данного, рассматриваемого предмета, связь, составляющую внутренний, имманентный закон существования и развития данного предмета, связь, рождающуюся в саморазвитии этого предмета.

Эту сторону дела прекрасно показал Мао Цзэдун в своей работе «Относительно практики», подчеркнув, что о логической, о рациональной ступени познания в строгом смысле можно говорить лишь там, где сознание исследователя отражает «уже не внешнюю связь, не внешние стороны вещей, явлений, не отдельные их стороны», но лишь там, где сознание отражает «сущность явления, явление в целом, внутреннюю связь явлений» 5.

Тот факт, что Мао Цзэдун отличает рационально-логическую ступень познания от чувственной не по внешнему, не по формальному признаку, но по глубине достигнутого и выраженного в этих формах содержания, по характеру и способу достижения этого понимания, подтверждается тем примером, который он приводит, иллюстрируя свои положения.

Господа из комиссии, приехавшей в Яньань для обследования, не только видели местность, улицы и дома. Они также разговаривали с людьми, слышали на приемах, вечерах и митингах различные выступления, читали различные документы. С точки зрения чисто формального понимания мышления, и выступления и документы есть уже формы мышления. Мао Цзэдун, стоящий на почве марксистского, диалектико-материалистического понимания проблемы мышления, логической формы, ступени познания, указывает, что «все это — внешние стороны явлений, отдельные стороны явлений и внешняя связь этих явлений», и что «эта ступень процесса познания называется ступенью чувственного восприятия», никак еще не ступенью мышления...

Нужно, таким образом, категорически установить тот факт, что диалектико-материалистическая логика марксизма различает понятие от созерцания и представления не по внешней форме их выражения, но по глубине достигнутого познания, по характеру содержания.

Сие особенно важно подчеркнуть в силу той путаницы, которую вносит в гносеологию смешивание гносеологических категорий с категориями психологии, имеющими часто те же самые названия.

Категории гносеологии, логики, теории познания выражают собою различные ступени и ступеньки углубления знания; научного понимания предмета. Внешняя форма, в которую отливается это знание, никак не может поэтому являться критерием для того, чтобы отнести то или иное знание к различным «этажам», ступеням познания.

Для того чтобы определить, имею ли я дело с мышлением или с представлением, которое еще не обработано мышлением, определить, относится ли данное знание к чувственной или логической ступени, я должен произвести анализ этого знания по содержанию.

И тут очень легко может оказаться, что данное знание относится не только не к той «ступеньке» — категории, — к которой я его отнес на основании формы, в которой оно выражено, но и не к той «ступени»...

Механистически мыслящему естествоиспытателю может мниться, что он познал «качество» вещи, явления. А теоретико-познавательный анализ обнаружит, что это ему только кажется, что на самом деле он качественную определенность вещи не только не рассмотрел, но и не рассматривал, а сводил все исследование к установлению чисто количественных отношений.

Точно так же очень часто может показаться, что достигнуто познание «сущности» вещи, явления, а ближайшее рассмотрение покажет, что на деле удалось отразить только внешнюю сторону явления, поверхность — и что, следовательно, о том, что здесь достигнута высшая, рационально-логическая ступень познания, говорить еще рановато, и что мышление в собственном смысле этого слова здесь своей специфической задачи не только не выполнило, но даже и не приступало к ее выполнению. Иными словами, здесь еще рано говорить о понятии, о мышлении в понятиях, и можно говорить лишь об отражении поверхности, внешней стороны явлений, для которого, как известно, вовсе не требуется усилий мышления, специфической деятельности логического мышления. Налицо лишь чувственные данные, пересказанные, может быть, даже систематизированные. Но нет еще понятия, как продукта деятельности мышления, как процесса глубокой, качественной переработки данных чувственной ступени, формы отражения.

Если я придам знанию, достигаемому обыкновенным чувственным созерцанием, внешне логическую форму, т.е. выражу через связь «субъекта» и «предиката» при помощи «связки» то, что дано на поверхности явлений, дано глазам всякого и каждого, я еще не совершил акта переработки чувственных данных в понятия.

В данном случае я обработал чувственные данные всего-навсего речью, но никак не мышлением. И только упорное спутывание речи и мышления, принципиальное нежелание различить мышление как таковое от той внешней формы, которую она всегда имеет, сознательное или бессознательное упорствование на позициях чисто формального подхода к явлениям сознания, познания может лежать в основе противоположного взгляда.

Суждение может являться логической формой, в которой совершается акт действительного мышления в понятиях. Более того, оно является единственной формой существования и движения мышления в понятиях. Но эта истина никак не имеет обратной силы — не всякое «суждение» обязательно несет в себе мысль, не всегда и не автоматически оно является формой существования понятия, мышления. Оно может заключать в себе поверхностное понимание явления, может выражать внешнюю, несущественную, случайную связь, ту связь, которая отражается не мышлением, а самым обыкновенным чувственным созерцанием. Как таковое, суждение есть форма существования представления, а не понятия.

Соответственно и те слова, которые входят в такое суждение в качестве субъекта, предиката и связки, есть всего-навсего словесные знаки представлений, не понятий.

Но именно тот весьма нелогический ход мысли, который из того факта, что мышление в понятиях может совершаться только в форме суждений, делает вывод о том, что суждение есть всегда и везде форма движения мышления в понятиях, и составляет первый шаг чисто формального исследования явлений мышления. Такой подход берет сразу форму логического суждения, не заботясь о том, чтобы выяснить, действительно ли в данном случае имеется акт мышления в понятиях, начинает из анализа «чистой формы» суждения делать выводы о всеобщих законах движения мышления, о законах логики, о законах существования и развития логического процесса, о законах развития рационально-логического познания, о законах рационально-логической ступени, формы отражения предметного мира.

В действительности же такой подход выявит не всеобщие и необходимые закономерности развития логического процесса, как специфического процесса, но нечто совсем иное — только те закономерности, которые являются общими для логического мышления с непосредственными чувственными формами отражения, и не составляют специфического закона ни той, ни другой ступени познания.

Специфика логических закономерностей тем самым оставлена без рассмотрения, хотя и создана видимость ее исследования, и хотя затрачена масса действительных и честнейших усилий двигаться по этому лозному пути, который объективно никак к цели не ведет...

Специфические закономерности и формы логического мышления человека остаются невскрытыми, а открываются неизбежно лишь неспецифические законы и формы его существования — те, которые общи логическому мышлению с чувственной ступенью познания. На это указывает Энгельс в «Диалектике природы» — «все признаваемые обычной логикой средства научного исследования — совершенно одинаковы у человека и у высших животных».

Это подтверждает нашу мысль — ведь говорить о наличии у животного логического мышления в собственном смысле этого слова недопустимо. Отражение мира животным не выходит за рамки «чувственного познания», если выражаться здесь в гносеологических категориях.

В логическом познании все формы и законы, общие ему с чувственным познанием, естественно, сохраняются. Поэтому формальная логика и не видит «нарушений» своих законов в развитии логического процесса. Но все дело в том, что в процессе логического познавания эти формы и законы являются побочными, но никак не специфическими его формами и законами. К специфическому закону развития логического процесса они находятся в том же отношении, в каком биологическая природа человека находится к его общественной природе, в каком вообще все низшие формы движения стоят к высшей в каждом данном, рассматриваемом случае.

Действительный логический процесс познания невозможен без этих элементарных закономерностей, предполагает их, подобно тому, как органическая жизнь невозможна без механического, молекулярного, химического, термического, электрического и т.д. изменения, но никак не может быть сведена к ним. «Капитал» с логической стороны легко может быть изображен в виде цепи суждений, силлогизмов и других форм, признаваемых обычной логикой. Но такой логический анализ не только не исчерпывает существа логического процесса, осуществляемого в «Капитале», но и начисто загораживает, замазывает его.

С другой стороны, сторонники сведения логической ступени к формам и законам общих ей с чувственной ступенью познания, сторонники того взгляда, что элементарная логика, исследующая эти законы и формы, на деле не являющиеся специфическими законами и формами логического процесса, а только его побочными формами и законами, дает исчерпывающее понимание «специфики» мышления, неизбежно становятся на позиции отрицания диалектики как логики.

Диалектика им представляется чем-то совершенно иным, нежели «логика» в собственном смысле, в собственном значении этого слова. Диалектика, по их мнению, исследует не «специфические» законы и формы мышления, а законы и формы, «общие мышлению с бытием».

Мышление с этой точки зрения и предстает как процесс, в котором действуют как бы два совершенно разнородных ряда законов — с одной стороны законы, общие ему с бытием, «диалектические» законы, а с другой — «абсолютно-специфические законы мышления», законы, которые исследует формальная логика, законы, которые в этом случае не могут уже быть общими мышлению с бытием, но только различествующими с последним. Но эта точка зрения при самом благожелательном к ней отношении не может быть признана за точку зрения материализма. Это — самый обычный дуализм в понимании мышления, более или менее тщательно маскируемый материалистическими фразами и цитатами.

Законы и формы элементарной логики, законы и формы, общие логическому процессу с процессом чувственного познания, есть тем самым законы и формы неспецифичные для логического процесса. Последние способна вскрыть, понять лишь диалектическая логика, лишь исследование мышления с помощью диалектико-материалистического метода. Последняя и исследует процесс логического познания как специфический процесс, задачей которого является переработка данных, получаемых чувственной ступенью познания, созерцания и представления, в понятии, а содержанием — объективная реальность, данная в ощущении, всеобщие и необходимые закономерности существования и развития предмета, существующего вне и независимо от сознания вообще, и логического мышления в частности.

В соответствии с этим Маркс дает более точное, более глубокое и содержательное, чем метафизический материализм, определение всех категорий гносеологии.

Чувственная ступень познания, ступень созерцания-представления, с одной стороны, и логическая ступень познания — с другой, различаются им не по внешнему виду, а по глубине и характеру достигнутого в них познания.

Чувственная ступень познания, ступень созерцания-представления отнюдь не приравнивается им к непосредственному чувственному образу вещи, явления. К этой ступени познания Маркс относит всякое знание, отражающее поверхность, внешнюю сторону явлений, независимо от того, существует оно в форме непосредственно чувственного образа вещи, явления, или выраженное в форме речи и даже в форме «дефиниций».

Представление, как гносеологическая категория, выражающая собою определенную ступень углубления знания, у Маркса понимается везде как созерцание, обработанное речью, как описание явления в том его виде, в каком оно непосредственно открыто восприятию.

Именно с этой точки зрения он и расценивает везде результаты, достигнутые буржуазными экономистами, пользующимися метафизическим методом мышления.

Маркс показывает в целом ряде случаев, что часто эти экономисты принимают за «понятие» то, что на деле им еще не является, то, что на деле есть самое обычное поверхностное представление, которое логическим мышлением совершенно не переработано в понятие, а только имеет внешнюю форму понятия, — т.е. раскрывается в форме логической дефиниции.

Так, например, подвергая анализу ту дефиницию производства, которая служит в буржуазной политической экономии одним из фундаментальных «понятий», Маркс показывает, что определение производства как процесса, в котором «члены общества приспособляют (создают, преобразуют) продукты природы к человеческим потребностям» — в отличие от распределения, обмена и потребления и в противоположность им — есть не суждение, раскрывающее понятие производства, а лишь внешне-логическая форма, в которой пересказано самое обычное, притом поверхностное представление. Это суждение, дефиниция имеют лишь внешний вид логического суждения, как формы развертывания, движения понятия. На деле оно по своему реальному содержанию есть отражение того, как процесс производства выглядит на поверхности, как он воспринимается непосредственным чувственным созерцанием.

Определяемые так, производство, распределение, обмен, потребление образуют, как иронически замечает Маркс, «настоящий силлогизм», откуда возникает и иллюзия, что их связь между собою логически осмыслена, что совершен действительный акт логического мышления, мышления в понятиях, что тем самым раскрыта «сущность» дела...

И Маркс замечает: «Это, конечно (своего рода) связь, но поверхностная» 6.

Иными словами, здесь установлена та связь, которая дана уже непосредственному созерцанию, поверхностному взгляду на предмет. Логическое же мышление в собственном смысле здесь своей задачи не только не выполнило, но даже и не приступило к ее выполнению — ведь задача логического мышления состоит именно в том, что с его помощью достигается познание более глубокое, нежели в созерцании-представлении, познание уже не поверхности явления, но его сущности, его внутренней, необходимой, заключенной в самой природе исследуемого предмета взаимосвязи.

Совершенно иной характер имеет то определение производства, которое формулирует Маркс.

(«Производство есть присвоение индивидуумом предметов природы внутри и посредством определенной общественной формы») 7.

Оно внешне имеет также форму суждения, и с внешней стороны, с точки зрения формально-логического анализа, эти две дефиниции никак не отнесешь к двум разным ступеням, этажам познания: одно — к сфере непосредственного созерцания, поверхностного представления, а другое — к ступени мышления в понятиях, к ступени действительного логического мышления, познания.

С точки зрения логики диалектико-материалистической, логики содержательной, логики как науки о законах развития, углубления познания, первое суждение есть просто-напросто переданное речью поверхностное представление, а второе — действительный акт мышления в понятиях.

Определение производства, сформулированное Марксом, выражает основную внутреннюю взаимосвязь всех сфер производства, сущность предмета, общественно-исторический характер производства. Это и делает дефиницию формой движения логического мышления, формой существования, логического развертывания понятия.

Буржуазные экономисты в данном случае попросту фиксируют в речи факт в том его виде, в каком он непосредственно выступает перед созерцанием, как он выглядит на поверхности, не более. Здесь дефиниция на деле никак не является формой существования понятия, если под понятием разуметь выражение внутренней, всеобщей, необходимой природы рассматриваемого предмета, но всего-навсего формой существования представления, чувственной ступени познания, хотя с формальной стороны это самое настоящее «логическое суждение».

Поэтому понятие производства, формулируемое Марксом, реально раскрывается на пути исследования исторически определенного способа производства, ибо именно в исторической определенности показана «существенная природа» процесса, а «понятие» буржуазных экономистов ориентирует на такой способ логического расчленения предмета, с помощью которого «ни одной действительной исторической ступени производства понять нельзя». Оно ориентирует на логическое вычленение в чувственно данном «производстве» таких его характеристик, которые относятся к производству «вообще», на выработку абстракций, никак не раскрывающих природу «конкретного», абстракций, с помощью которых нельзя понять ни одной конкретно-исторической формы производства.

На основе нового, диалектико-материалистического понимания логического процесса Маркс дает свое, диаметрально противоположное гегелевскому понимание, истолкование того факта, что теоретическое познание необходимо движется путем «восхождения от абстрактного к конкретному», того факта, что этот путь есть тот единственно возможный путь, на котором мышление, теоретическое познание оказывается способным выполнить свою задачу.

Маркс понимает задачу науки как задачу раскрытия, отражения всеобщих, необходимых, не зависящих от воли и сознания человека внутренних связей, отношений, закономерностей предмета, как задачу воспроизведения в форме связанных между собою понятий объективной, проникающей все стороны предмета взаимосвязи («конкретности», «сращенности»), всех его сторон, свойств, проявлений.

Вопрос, следовательно, встает в такой форме: почему непосредственное чувственное созерцание не дает человеку познания этой закономерной, необходимой взаимосвязи всех сторон, свойств, качеств, отношений предмета, почему человек не может ограничиться простым чувственным представлением и вынужден переходить к специальному логическому анализу данных чувственности?

В общей форме ответ был дан Марксом гораздо ранее, чем в 1857 году, задолго до того, как Маркс приступил к анализу логических проблем политической экономии во «Введении к критике».

Маркс показал в критике созерцательного материализма Фейербаха, какую огромную роль в формировании чувственных образов предмета играет активная, целесообразная, практическая, материальная деятельность общественного человека.

Проблема недостаточности чувственного созерцания и вытекающих отсюда специальных задач абстрактно-логического мышления, анализа чувственных данных была органически увязана Марксом с проблемой целесообразной «чувственно-практической деятельности» людей, или, коротко говоря, с практикой.

Рассматривая сознание человека вообще, как «осознанное бытие» человека, Маркс показал, что природа вне человека отражается в сознании лишь постольку, поскольку те или иные ее стороны включаются человеком в сферу его «общественного бытия», т.е. постольку, поскольку она тем или иным образом входит в число объективных условий материально-практической деятельности общественного человека.

Сознание общественного человека, формируясь в процессе его активной производственной деятельности в природе, отражает, фиксирует и удерживает в языке, в речи лишь те стороны, свойства, отношения предметов природы, которые каким-либо образом входят в число объективных условий процесса общественного производства материальной жизни, играют какую-либо роль в жизни общественного человека.

На этой основе был преодолен неисторический взгляд старого материализма на «чувственность». Последняя была понята Марксом как продукт «чувственно-практической деятельности», чувственно-практического отношения человека к миру.

Это означает прежде всего, что сам «чувственно данный» человеку мир рассматривается исторически, что чувственных впечатлений общественный человек получает и сознательно удерживает тем больше, чем выше развита его производительная сила и чем больше, следовательно, сторон, свойств, качеств, отношений предметов природы человек тем или иным образом затрагивает в процессе общественного производства своей материальной жизни, чем больше их он — сознательно или бессознательно – превращает в условия своей жизнедеятельности.

Это, во-вторых, значит, что в предметах внешнего мира человеческое сознание, стихийно складывающееся в процессе общественно-производительной деятельности, различает (и удерживает эти различия в форме речи, делая их тем самым действительным достоянием общественного сознания) лишь то, что каким-либо образом «небезразлично» для практически действующего общественного человека. Все же остальное не фиксируется, не удерживается с помощью общезначимых и общепонятных словесных обозначений, и поэтому действительным содержанием общественного сознания не становится.

Маркс подчеркивает, что «внимание» человека управляется общественной потребностью, не зависящей от воли и сознания, что стихийно складывающееся общественное сознание отражает лишь те стороны, свойства, качества, отношения, различия, которые освещаются светом общественной потребности.

Маркс одновременно показал, что этот избирательный, активный характер отражения мира и послужил объективной гносеологической основой гегелевского идеализма, который этот факт толковал таким образом, что поставил содержание «чувственности» в зависимость не от предмета, существующего вне и независимо от сознания, а от «субъективных целей» человека, а последние изобразил в качестве продукта самодеятельности «сознания» — «самосознания».

Маркс, поняв цели человека как отражение материальных, не зависящих от воли и сознания потребностей развития общественного производства, материальной жизни общества, впервые и получил возможность материалистически решить проблему органической связи отражения предмета в сознании с целесообразной деятельностью человека по отношению к предмету, проблему взаимообусловленности «теоретического» отношения человека к предмету и «практически целесообразного» к нему отношения.

Маркс подчеркивает, что общественная потребность, отраженная в сознании в форме цели деятельности, действительно играет важную роль в процессе формирования чувственного образа вещи, явления, предмета, в процессе формирования представления о вне и независимо от сознания существующем предмете.

Стихийно складывающееся чувственное представление о предмете поэтому всегда несет на себе отпечаток ограниченности той формы деятельности человека, в процессе которой оно формируется.

(Этот факт отмечает и психология, когда говорит о различии представления, образа одного и того же предмета у лиц разных профессий, например — «дерева» в пейзажиста, столяра, ботаника и т.п.) «Содержание представления» в этом смысле действительно связано с той целью, которую преследует практически действующий человек, зависит от того, что в предмете ему представляется с точки зрения этой цели важным, существенным, «интересным».

Но этот факт ни в коей мере не говорит в пользу того взгляда, который на основании этого факта развивают неокантианцы и Богданов, истолковывающие его на чисто субъективистский манер, в том смысле, что содержание представления есть чистый феномен сознания, продукт активной деятельности субъекта, который в зависимости от той цели, которая в данном случае преследуется, формирует представление по своему образу и подобию, совершенно не считаясь с вне и независимо от него существующим предметом представления.

Любое представление, стихийно складывающееся в процессе практики, всегда, вопреки попыткам неокантианцев, прагматистов и богдановцев извратить этот факт в духе субъективизма, отражает объективную, самому предмету присущую связь сторон, свойств, качеств, отношений, улавливает объективные различия и сходства.

Другое дело, что эти объективные свойства, связи, отношения, различия могут быть совершенно несущественными для самого предмета, но для какой-либо частной цели человека как раз они могут выступить как наиболее «интересные», как практически самые существенные.

Непосредственно в ходе практики, стихийно формирующееся представление о предмете фиксирует лишь те связи, отношения, которые непосредственно важны для дела выполнения поставленной цели. Узкопрактическое сознание мало интересуется, насколько глубоко эта связь обоснована в самом предмете, почему она такова, а не иная.

Для владельца радиоприемника важно знать, что поворот определенного переключателя связан с появлением в динамике музыки, разговора и т.д. Этого представления вполне достаточно для пользования сложнейшим радиоаппаратом. Владелец приемника вовсе не обязан представлять себе всю ту сложнейшую цепь механических, химических, электронно-магнитных связей, опосредствующих «практически интересную» для него связь, связь поворота регулятора с появлением звука. Последняя отражается в его сознании его представлением как прямая и непосредственная.

Если бы непременным условием пользования радиоприемником было знание всей той сложнейшей цепи опосредствующих звеньев, которая замыкает поворот регулятора с появлением звука, то на свете оказалось бы весьма мало радиослушателей. Может быть, их и не оказалось бы вовсе, ибо теория радиодела до сих пор не проникла в детали некоторых процессов, имеющих место в радиоэффекте, включенных в цепь процесса передачи электромагнитных волн и превращения их в звуковые сигналы. С массой таких звеньев принужден считаться как с лишь эмпирическим нащупанными, но еще непонятными в их необходимости, и инженер радиодела, не только радиолюбитель...

Нечто подобное происходит и в масштабах общественного сознания. Человек никогда не научился бы варить железо, если бы необходимым условием этого было бы знание тех сложнейших процессов, происходящих в молекулярных структурах и атомных оболочках, которые только сейчас становятся ясными для научной теории металлургии. В начале было дело. А «дело» вначале вполне могло совершаться на основе того представления, что нагревание определенных «камней» до высокой температуры заставляет эти камни превращаться в сверкающий жидкий металл.

«Связь» между высокой температурой и способностью руды превращаться в железо охватывается сознанием вначале как непосредственная, хотя на деле, что вскрывается человеком значительно позже, эта связь весьма и весьма опосредованная через целую цепь сложнейших процессов.

Точно так же вино люди научились изготавливать значительно раньше, чем сознание их проникло в природу биохимических превращений, имеющих место в виноделии.

Природу непосредственно в практике формирующегося сознания Маркс прекрасно иллюстрирует на примере сознания товаровладельцев. С точки зрения человека, помимо его воли вовлеченного в процесс капиталистического производства, включенного в сложнейшую, не зависящую от его воли и сознания цепь взаимозависимостей, отношений, общественно-производственные функции денег неизбежно представляются сращенными с чувственно осязаемыми свойствами драгоценных металлов, с природными свойствами золота и серебра. Сознание практически действующего товаровладельца эту связь как непосредственную и схватывает. Хотя эта связь и объективна, она, однако, далеко не так проста. Но товаровладельца ничто не понуждает к тому, чтобы анатомировать эту чувственно осязаемую связь. Ему для того, чтобы с успехом тратить деньги и наживать их, вовсе не требуется проделывать эти умственные операции. Займись он ими — он проворонит выгодный момент купли или продажи, потерпит крах в практической операции со своими деньгами. Теоретические различения, которые в «деньгах» устанавливает наука, ему поэтому неизбежно представляются ненужной и совершено не соответствующей «действительности» денег кабинетной, «оторванной от жизни схоластикой»... 8

Фетишизм буржуазного сознания являет собою особенно разительный и яркий пример узкопрактического сознания. Маркс показывает, что все иллюзии товарного фетишизма проистекают не из свойств сознания как такового, а есть продукт прямой материально-практической необходимости, заставляющей человека замечать и фиксировать связь между вещественными, природными и общественными свойствами предметов его активной деятельности как прямую, как непосредственную, и не заставляет его ломать голову над истинной, объективно сложнейшей цепью зависимостей, которые лишь в итоге, на поверхности, в результате действительно связывают свойства, принадлежащие объективно совершенно различным мирам: «капитал» — в форме вещественных условий производства — с процентом, «землю» — с рентой, а «труд» — с «заработной платой».

Для того чтобы действовать с успехом в мире товарно-капиталистических отношений, человек не нуждается ни в какой другой форме сознания окружающих его условий деятельности, кроме тех фетишистских представлений, которые опускают всю цепь объективных связей, опосредующих вещественную и общественную стороны условий производительной деятельности людей, и фиксируют связь земли с рентой и т.п., как прямую, как замкнутую «накоротко».

В этом смысле Маркс и говорит о том противоречии, которое имеет место между «практически интересным» и «теоретически важным», при исследовании экономической деятельности. «...Чертовщина заключается в том, что практически интересное и теоретически важное в политической экономии так далеко расходятся друг с другом, что здесь, в отличие от других наук, не находишь в готовом виде нужного материала...» 9

Тот факт, что в политической экономии, как вообще в социальных науках, непосредственно затрагивающих классовые интересы, различие между «теоретически важным» и «практически интересным» разрастается до степени антагонизма, позволяет Марксу показать различие между «теоретическим» и «практически-духовным» способами освоения, отражения мира в сознании общественного человека в наиболее резкой, разрастающейся до степени антагонизма форме.

В других науках (а также в социальной науке после ликвидации классов) различие между «теоретическим» и «практически-духовным» способами освоения мира сохраняется, но не имеет уже характера существенного различия, не разрастается до степени противоречия, не перерастает в форму классового антагонизма, выступая как различие между научным исследованием предмета и «прикладным» значением научных выводов.

Товарищ Сталин в своей последней работе резко подчеркнул все значение этого различия и для политической экономии социализма, показал недопустимость смешения задач политической экономии как теоретической науки и экономической политики, хозяйственной политики, как планирующей, целеполагающей деятельности.

Предмет у этих различных обеих форм общественного сознания объективно, независимо от отношения к сознанию, один и тот же — производственные отношения социализма. «Субъективно» же, т.е. со стороны содержания тех задач, которые выполняют эти две различные формы сознания, он выступает в разных аспектах.

Для теоретической экономии — как предмет, в котором сознание должно рассмотреть, вычленить путем анализа необходимые, объективные, не могущие быть измененными, отмененными или преобразованными волей человека законы, связи, отношения.

Для хозяйственной политики — как предмет целесообразно направленных актов деятельности человека, как та «наличная действительность», которую надлежит преобразовать в соответствии с потребностями человека.

Это — два существенно разных аспекта рассмотрения одного и того же предмета, хотя и тесно, органически связанные между собою как общностью основной задачи, так и по содержанию.

Товарищ Сталин специально подчеркнул, что марксистскую идею об органической, тесной, внутренней связи теории и практики можно, как и любую правильную идею, довести до абсурда и тем самым дискредитировать ее, как это сделал вульгаризатор Ярошенко, который за демагогическими разговорами о единстве теории и практики забыл про их различие, забыл, что при всей тесной связи теории и практики теория все же остается теорией, а практика — практикой.

Остается и различие между теорией, теоретическим рассмотрением предмета, как специальной сферой разделения труда, и планирующей, целеполагающей функцией сознания в процессе общественного производства, как другой сферой разделения умственного труда. Различие это не только не имеет антагонистического характера, но выступает в форме тесного содружества теории и политики, как отношений между научно обоснованной практикой и практически действенной наукой.

Маркс во «Введении» специально не рассматривает ту форму сознания, которую он именует «практически-духовным способом освоения мира» 10, ту форму сознания предмета, которая по существу своему непосредственно связана с целесообразной активной деятельностью, тот способ рассмотрения, который непосредственно различает в предмете лишь то, что в нем «важно», «интересно» для дела практического выполнения субъективно человеческих целей, рассматривает предмет как пассивную материю, в которой надлежит выполнить данную цель.

Тот факт, что «теоретически интересное» и «практически важное» в политической экономии капитализма не только «далеко расходятся», но и встают в антагонистическое отношение друг к другу, принадлежит, конечно специфике капитализма и складывающихся внутри него форм сознания.

Но утрачивая свой антагонистический характер, проистекающий из антагонизма классов, различие между «теоретическим» и «практически духовным» способами освоения мира человеческой головой не исчезает.

Не исчезает оно и от того, что при социализме целеполагающая, планирующая функция сознания основывается на выводах теории, а не на узкоэмпирической основе, как это происходит в мире частной собственности, где «планирует» на свой страх и риск и свою и чужую деятельность капиталист, планирует на основе своей практической сметки, опыта.

Таким образом, «практически-духовное» освоение мира вовсе не связано неразрывно со стихийно эмпирическим способом его формирования. Это последнее – только исторически преходящая форма, в которой выступает в мире частной собственности и основанного на ней классового антагонизма целеполагающая, планирующая функция общественного сознания.

Антагонистичны по отношению друг к другу классовые формы деятельности, – антагонистичны и цели, преследуемые ею; антагонистичны и формы «практического сознания», складывающегося внутри этих форм. Отсюда и то противоречие, которое получается между «практическим» и «теоретическим» осознанием вообще.

И в мире частнособственнических антагонизмов теоретическое сознание не может совпадать не только с тем сознанием, которое складывается стихийно в голове практически действующего буржуа. Не совпадает оно и с тем стихийным сознанием, которое навязывается и пролетариату, вовлеченному помимо его воли в процесс производства прибавочной стоимости. Стихийно-эмпирически формирующееся сознание пролетариата остается во власти тех же самых фетишистских иллюзий, как и «практическое» сознание буржуа. Социализм ни в коем случае, как подчеркивал Ленин, не может возникнуть стихийно, в головах пролетариата, как участника капиталистического производства, производящего прибавочную стоимость в качестве наемной рабочей силы. Стихийно формирующееся пролетарское сознание не может ничего дать в качестве своего продукта, кроме тред-юнионизма и тому подобных форм сознания, буржуазных по своему объективному смыслу и значению.

Другое дело, что классовое самосознание пролетариата принимает теорию научного социализма, точку зрения теоретического сознания как свою собственную, совпадает с ней в тенденции, в источнике, в то время, как классовое самосознание, формирующееся в голове практически действующего буржуа встает с нею в принципиальный антагонизм. Это другая сторона дела, не упраздняющая того факта, что теоретическое понимание в мире частной собственности не совпадает и не может совпадать со стихийно формирующимся «самосознанием», с «практически-духовным» способом освоения мира частной собственности, абсолютно, с самого начала, не только буржуазии, но и класса наемных рабочих.

В итоге, как и в источнике, в тенденции, теоретическое понимание мира частной собственности совпадает с самосознанием пролетариата. Но это совпадение происходит лишь в результате сложнейшего процесса внедрения, «внесения» социализма как теории в рабочее движение, в сознание практически действующих внутри процесса капиталистического производства пролетариев, процесса изменения этого стихийно сложившегося сознания пропагандой и агитацией, деятельностью партии.

Но эти вопросы во «Введении» Маркс специально не ставит, касаясь проблемы «практического», т.е. целеполагающего сознания, и затрагивает его лишь в той мере, в какой это важно ему для выяснения тех специфических задач, которые стоят перед теорией, как особой формой умственного труда, как перед специфической формой сознания, которая должна охватить весь предмет в целом.

Теоретическое сознание совпадает по своему существу с сознанием практическим лишь в том случае, если практика понимается не узко, не прагматически, не как деятельность, преследующая ту или иную узкопрактическую цель, но как процесс всемирно-исторических масштабов, во всем объеме и полноте ее содержания.

Каждый отдельный отрезок, конкретная форма «практики», совершающаяся в направлении более или менее частной, ограниченной (и в этом смысле субъективной) цели, часто может «подтвердить» неистинные теоретические представления, на основе которых планируется цель деятельности.

Ограниченная по своей цели и содержанию «практика» мелкого буржуа (ср. Маркс об этом в «18 брюмера») с одной стороны порождает соответствующие себе мелкобуржуазные ограниченные представления о мире, а с другой стороны – «практически» подтверждает, консервирует эти представления, доказывает их «истинность» и «неистинность» представлений других классов...

Теория не может и не должна приспосабливаться к каждой порознь ограниченной форме целесообразно-практической деятельности людей, следовать за каждым поворотом «практики», следовать за конъюнктурой и послушно исправлять теорию в соответствии с мимолетной конъюнктурой.

Это было бы чисто прагматическим пониманием практики как критерия объективности знания.

«Точки зрения» практики» в теории с точки зрения диалектического материализма означает, что предмет должен браться и рассматриваться в контексте «всей человеческой практики» 11, а не в свете той или иной узкопрактической задачи дня. Ибо сама эта задача может оказаться ложно поставленной, зависящей от произвола субъекта.

Именно поэтому теория не только обязана, но и способна относиться к узкопрактическому взгляду на вещи со строгой научной критичностью.

Поэтому точка зрения практики вовсе не тождественна точке зрения потребностей дня, которые сегодня таковы, а завтра могут оказаться в силу разных обстоятельств совсем иными. Поэтому-то «теоретическое» и «практическое» сознание совпадают только в источнике, в тенденции, но в каждый отдельный момент сохраняют относительно самостоятельное положение.

Теоретическое, научное сознание Маркс в ряде мест определяет как «всеобщий продукт развития», как сознание, преодолевающее ограниченность эмпирически-стихийно формирующихся в процессе практики представлений, ибо последние всегда складываются внутри ограниченного «чувственно-практического» отношения к предмету, ухватывают лишь те стороны, свойства, связи в предмете, которые непосредственно «практически интересны», и опускает все остальные как «практически неинтересные».

Для узкопрактического, стихийно формирующегося сознания предмет как единое живое целое не выступает хотя бы уже потому, что оно попросту не на все стороны предмета обращает «внимание».

Столяру безразличны такие стороны, свойства дерева, которые для пейзажиста как раз и представляют собою наиболее интересные. Садовник увидит еще иные, часть из которых, может быть, и совпадает со свойствами дерева, интересными для столяра и художника. Но каждое из этих представлений будет по-своему односторонним, по-своему ограниченным. Предмет как целое, в необходимой взаимосвязи всех его необходимых свойств, сторон не выступил в представлении ни одного из них. Представление о дереве у каждого из них сформируется при существеннейшем воздействии той цели, которая в том или ином случае преследуется в данном предмете в ходе деятельности, и будет неизбежно нести на себе отпечаток субъективно-человеческого отношения к предмету. Материально-практическая активность человека выступит в процессе формирования целостного чувственного образа предмета в форме активности «сознания», чувственного созерцания и представления.

Задача воспроизвести предмет как не зависящее от человека, от его желаний, потребностей, узкопрактических целей единое целое, не может быть решена путем чисто механического составления картины предмета из представлений, каждое из которых ухватывает в нем какую-то группу, категорию связей, не совпадающую с другими представлениями и дополняющими односторонность, неполноту других, в свою очередь столь же ограниченных представлений.

Понятие «дерева» нельзя получить простым складыванием, суммированием тех специфически-ограниченных представлений о дереве, которые сложились в голове столяра, пейзажиста, садовника и т.д.

Можно представить себе идеальное положение, что мы таким путем примем во внимание все чувственно воспринимаемые свойства предмета и составим из них целостный чувственный образ, в котором ничего не будет упущено. И тем не менее задача логической обработки чувственных данных не будет не только завершена, но даже не будет начата.

Движение сознания от одной «чувственной конкретности» к другой, сочетание чувственных данных в едином чувственном представлении о предмете, «чувственно конкретное» представление о предмете, воспроизведение в сознании той самой взаимосвязи свойств, сторон, качеств, которая открыта созерцанию общественного человека, – т.е. простое описание того, что дано на поверхности явлений, — представляет собою такую операцию сознания, которую может назвать «наукой» лишь пошлый исследователь Канта.

Наука в собственном смысле этого слова здесь еще не сделала ни малейшего шага. Научный, логический анализ данных чувственности есть процесс несравненно более сложный и содержательный.

Созерцание, представление — первая чувственная ступень познания – не может различить в предмете действительно существенных, необходимо связанных с природой предмета свойств, форм, проявлений, от таких его свойств, которые имеют чисто случайный характер и наблюдаются в предмете благодаря случайному стечению обстоятельств, условий наблюдения и массы условий вообще, не связанных с внутренней природой предмета, действительно необходимым, всеобщим образом, т.е. закономерно. Естественные науки, как отмечает в «Капитале» Маркс, имеют возможность от всех случайных обстоятельств проявления свойств предмета исследования отвлекаться при помощи эксперимента, путем искусственной изоляции исследуемого процесса от всех затемняющих его обстоятельств, от условий, с необходимой природой процесса не связанных, имеют возможность в ходе эксперимента выяснить, какие условия действительно необходимы для протекания процесса, а какие могут быть удалены без всякого ущерба.

На этом пути естественные науки и получают возможность выявить действительно необходимые, всеобщие связи в предмете, выявить внутреннюю взаимосвязь, устойчивые закономерные отношения, которые затем и фиксируются в форме закона.

Благодаря эксперименту процесс чувственно выступает в наименее затемненном случайностями виде, и задача логического анализа чувственных данных этим существенно облегчается, хотя и не устраняется совершенно. Практика — в форме эксперимента — здесь непосредственно служит критерием различения всеобщих, необходимых связей, отношений между различными чувственно-данными свойствами предмета от связей случайных, не связанных атрибутивно с «природой» исследуемого предмета, процесса, круга явлений.

Маркс в предисловии к «Капиталу» специально подчеркивает, что при исследовании экономических форм возможность эксперимента исключена и что в связи с этим чисто логическая работа сознания выступает на первый план.

«При анализе экономических форм нельзя пользоваться ни микроскопом, ни химическими реактивами. То и другое должна заменить сила абстракции» 12.

Эту мысль Маркса, однако, ни в коем случае нельзя толковать таким образом, что «сила абстракции» играет в науках, пользующихся экспериментом, незначительную роль. Принципиально и в них дело обстоит совершенно так же, как и в теоретической экономии. Разница тут только та, что в последней, в силу особенностей предмета «сила абстракции» заменяет все другие методы различения необходимого от случайного, существенного от несущественного, всеобщего от особенного и единичного и т.д., и не может непосредственно обращаться на каждом шагу своего анализа к проверке логических выводов в эксперименте, как это имеет возможность делать физика, химия и т.п. науки. Эта решающая роль абстрактно-логического анализа при исследовании экономического материала Марксом в данном случае и подчеркивается.

Но это, конечно, никак не [означает], что эксперимент способен сам по себе полностью заменить «силу абстракции», сделать ее излишней, сделать ненужной задачу абстрактно-логического анализа чувственных данных. В современной физике, исследующей внутриатомные процессы, «сила абстракции» играет едва ли меньшую роль, чем эксперимент, который, как таковой, никогда не может представить процесс в абсолютно чистом виде и никогда ни одну науку не избавит от необходимости применять всё ту же «силу абстракции»... Кстати сказать, сам Маркс, несколькими строками ниже указывает, что если он для иллюстрирования своих теоретических рассуждений чаще всего использует Англию как «классическую страну капитализма», то он поступает в данном случае совершенно так же, как поступает физик, старающийся «наблюдать процессы природы там, где они проявляются в наиболее отчетливой форме и наименее затемняются нарушающими их влияниями...»

Так что подлинная мысль Маркса состоит в том, что в политической экономии благодаря особенностям ее предмета «сила абстракции» является единственным методом научного анализа, в то время как в других науках она дополняется, а также контролируется на каждом шагу другими, экспериментальными методами, выступает в сочетании с ними, но никогда ими не заменяется, не делается излишней, ненужной.

Вопрос о том, почему сила абстракции, чисто логический метод анализа предмета оказывается способным заменить эксперимент, выполнить ту же самую работу, которую выполняет в физике, химии и т.п. науках практическое действие, — т.е. дать в руки ученого, исследователя критерий различения существенных, необходимых, всеобщих взаимосвязей, выражающих внутреннюю природу предмета, его закон, [очищенный] от всех более или менее случайных, несущественных, побочных, производных обстоятельств, в чувственности неразрывно слитых с необходимыми, всеобщими, — этот вопрос был также решен Марксом раньше, чем он приступил в 1857 году к анализу чисто логических проблем, решен также на основе понимания практики в качестве всеобщей основы познания, в качестве процесса, формирующего все познавательные способности, в том числе и в особенности способность абстрактно-логического мышления.

В абстрактно-логическом мышлении подлинным критерием различения всеобщего и необходимого от несущественного, случайного и производного выступает опять-таки, как и в эксперименте, практика, только не прямо и непосредственно, а в своей общественно идеализированной форме, — ведь законы, формы, «фигуры» логики есть по своему происхождению и реальному содержанию не что иное, как всеобщие, необходимые формы процесса чувственно-материальной деятельности человека, причем такие формы, которые объективно общи последней с любым другим материальным процессом, представляют собою объективные, всеобщие и необходимые формы, законы любого материального процесса развития. Постольку — в силу своего происхождения (ср. Ленин — о том, что «практическая деятельность человека должна была миллиарды раз приводить сознание человека к повторению разных логических фигур, дабы эти фигуры могли получить значение аксиом» 13), — логическое мышление и оказывается способным проявить по отношению к чувственности действительную силу научного различения, выступить в известном смысле и в известных пределах как критерий этого различения, соответствующий природе предмета.

«Сила абстракции» для теории познания Маркса, основывающейся на понимании «практически-чувственной деятельности», в качестве всеобщей основы познания, есть поэтому не внешняя по отношению к чувственности «сила», но действительно материальной практикой человека созданная и выверенная сила различения.

Но это же самое значение логики, понимаемой как теория познания диалектического материализма, указывал и Ленин в «Еще раз о профсоюзах», подчеркивая прямую связь требований этой логики с тем требованием, что «... вся человеческая практика должна войны в полное “определение” предмета...» 14

Процесс «переработки созерцания и представления в понятии» — как определяет Маркс содержание логического анализа данных чувственности, выступает поэтому как сложнейший процесс выявления мыслью во всем многообразии чувственных данных всеобщих, необходимых взаимосвязей, выражающих внутреннюю структуру предмета.

Вскрыть, различить в чувственном многообразии лишь такие связи, отношения, закономерности, которые выражают внутреннюю необходимость предмета исследования и позволяет человеку «сила абстракции».

Но этим еще не показана необходимость «восхождения от абстрактного к конкретному» как того единственного пути, на котором мышление оказывается способным выполнить свою задачу — задачу «воспроизведения чувственно-конкретного путем мышления» как «живого целого».

Задача выявления в чувственном многообразии некоторых «простейших» всеобщих определяющих отношений и их фиксирование в форме абстрактных категорий представляет собою лишь одну сторону задачи науки. Застрять на ней, посчитать, что задача науки выполнена уже тем, что предмет аналитически расчленен на ряд «определений», каждое из которых отражает собою какую-то сторону, связь, отношение предмета, — значит стать на путь метафизического мышления.

Наука еще не сделала тем своей основной задачи — не «воспроизвела» предмет как единое живое целое, все стороны которого связаны между собою необходимым образом, не вскрыла закон этой связи.

Чисто аналитическое вычленение всеобщих необходимых сторон предмета и их фиксация в форме абстрактных категорий еще не дает и не может дать ответа на вопрос: почему связь именно такова?

Здесь происходит нечто аналогичное тому, что делает химик, разлагающий «мясо» на его составные химические элементы, показывающий путем химического анализа, из чего состоит это «мясо», но не дающий и не могущий показать, почему же эти «составные части» связаны в анализируемом предмете именно так, а не иначе. На последний вопрос аналитический метод вообще не может дать ответа, не может привести к пониманию необходимости взаимосвязи всех сторон предмета.

Проблема «восхождения от абстрактного к конкретному» для Маркса есть поэтому прежде всего переведенная в логический план проблемы познания происхождения явления, проблема выяснения того, почему связь сторон предмета именно такова, а не иная.

Недостаточность аналитического метода, т.е. метода способа мышления, который более или менее сознательно ограничивается тем, что выявляет в чувственно-данном многообразии явлений некоторые необходимо повторяющиеся всеобщие отношения, т.е. совершает путь от чувственно-конкретного к абстрактному, Маркс отчетливо показывает на примере метода мышления классиков буржуазной политической экономии.

Маркс показывает, что исходной точкой теоретизирования классиков являются различные формы буржуазного «богатства» в том их виде, в каком они неизбежно представляются агенту капиталистического производства, такими, какими они выглядят с точки зрения человека, вовлеченного помимо его воли и желания в процесс производства и накопления прибавочной стоимости — будь то капиталист или наемный рабочий.

«Классическая политэкономия старается свести путем анализа различные чуждые друг другу формы богатства к их внутреннему единству... Она старается понять внутреннюю связь в отличие от разнообразия форм проявления» 15, – так определяет Маркс гносеологический смысл, значение той ступени познания объективной экономической реальности, на которую человеческое мышление поднялось в лиц классиков — Смита, Рикардо и их учеников.

Исходным пунктом их мышления оказывается, таким образом, та чувственно-данная конкретность, которая открыта созерцанию и представлению любого практически действующего в системе капиталистических производственных отношений индивида. Последний, вместе с его «точкой зрения», предположен заранее совершенно некритически. Маркс прямо ставит в связь этот метод рассмотрения с буржуазным характером классической политической экономии, показывает, что классовый характер, буржуазный характер отношения к предмету, предположенный в качестве чего-то само собою разумеющегося, вечного и естественного, в качестве чего-то атрибутивно, изначально связанного с природой человека, закрепляет метафизический метод мышления, односторонне аналитический метод рассмотрения в качестве основного сознательно применяемого метода мышления.

Указав на классовые и гносеологические корни метафизически-аналитического метода мышления классиков, предполагающего в качестве предпосылки чувственно-данную действительность именно такой, каковой она выступает с точки зрения человека, помимо его воли и сознания вовлеченного в процесс капиталистического производства, Маркс вскрывает как историческую неизбежность метафизического метода мышления в политэкономии, так и его недостаточность, его неспособность исчерпать задачу научного рассмотрения.

Маркс детально анализирует те проблемы, о которые «аналитический метод» классиков спотыкается, те пункты их рассуждений, в которых этот метод дает осечку, обнаруживает свою полную неспособность справиться с задачей «воспроизведения конкретного путем мышления», с задачей научно-теоретического рассмотрения.

На примере Смита Маркс иллюстрирует то положение в которое попадает мышление, когда оно пытается применять аналитический метод, метод движения от конкретного к абстрактному дальше тех пределов, где его применение оправдано и допустимо.

Маркс показывает, что классики мыслят вполне научно до тех пор, пока они заняты тем, чтобы свести путем тщательного анализа многообразие чувственно-данных проявлений буржуазного «богатства» к тому общему, что можно в них обнаружить, к некоторому единству. Именно на этом пути классическая экономия и достигла того основного своего научного результата, вывода, что в качестве всеобщей основы всех форм богатства выступает стоимость, товар.

Адам Смит, например, уже очень хорошо понимает — и это понимание им добыто путем аналитического рассмотрения всех известных ему форм «богатства», – что прибыль можно аналитически разложить, свести к стоимости, изобразить ее в качестве составной части той стоимости, которая прибавлена к стоимости сырья трудом рабочего.

Но как только Адам Смит оказывается поставленным перед вопросом – а почему же эта новая стоимость распадается на заработную плату и прибыль, в силу какой необходимости эти последние, более конкретные категории выступают как особые части, — здесь он сразу же вынужден покидать почву науки и подсовывать в качестве объяснения соображения совсем не научного порядка, соображения, почерпнутые им из обихода капиталиста, из тех стихийно эмпирически складывающихся в голове последнего представлений, которые никак в их необходимости, не зависящей от воли и сознания, не поняты.

«Не в интересах капиталиста было вкладывать в дело больший капитал вместо меньшего, если бы прибыль не зависела известным образом от величины авансированного капитала», — так Смит пытается объяснить механизм распадения прибавленной трудом стоимости на ее составные части, факт происхождения сложных явлений — как прибыль – из простой всеобщей объективной основы всех форм богатства, из «стоимости».

С точки зрения применяемого в данном случае метода теоретического мышления это означает, что свести сложную, более конкретную категорию к более элементарной, всеобщей, простой Адам Смит может. «Вывести» же первую из второй – нет.

Механизм происхождения сложных явлений из более простых, всеобщих, элементарных остается, таким образом, нераскрытым. Все сложные категории оказываются предположенными заранее в качестве самих по себе разумеющихся, а вся задача сводится к сведению сложных явлений к простым.

Логически этот метод и выступает как метод движения от чувственно-конкретного к абстрактному, как односторонне-аналитический метод.

Разумеется, классическая буржуазная экономия стихийно натыкается на каждом шагу на необходимость привести добытые категории «в систему», не только «свести» различные формы богатства к их всеобщей простой основе, но и «вывести» их из последней, чувствует необходимость понять конкретные, данные в созерцании формы в качестве форм проявления «стоимости», но эти робкие попытки сразу же парализуются двумя обстоятельствами.

Ибо «вывести» конкретные категории из простых — тождественно тому, чтобы сознательно рассматривать отношения, выраженные в конкретных категориях, как исторически-ставшие, тождественно тому, чтобы встать на точку зрения развития, возникновения капиталистических отношений. Но этот последний взгляд совершенно чужд буржуазному сознанию.

Из чувственно-созерцаемых капиталистических форм производственных отношений последнее исходит как из данных предпосылок. Точно так же эту исторически неизбежную иллюзию разделяет и экономист. Иными словами, классовый интерес в данном случае закрепляет тот метод мышления, который совершенно непригоден для того, чтобы понять действительную взаимосвязь различных форм буржуазного богатства. Ибо действительная их взаимосвязь обусловлена, развита на основе единства их происхождения.

Предполагая же отношения, выраженные в «конкретных» категориях как одновременно сосуществующие, экономист вынужден устанавливать между ними чисто рассудочную связь.

С одной стороны, экономист имеет перед собой аналитически выявленный им закон стоимости, понятный как закон обмена эквивалентов, а с другой, — эмпирически данные ему капиталистические формы богатства — взятые им сразу во всей их чувственно-данной сложности, в которой они самым явным образом противоречат закону эквивалентного обмена. «Связать» их оказывается делом нелегким. Попытки создать «систему» упираются в неразрешимые трудности, система на каждом шагу трещит и разваливается.

«Грубый эмпиризм превращается в ложную метафизику, в схоластику, которая с мучительным усилием старается непосредственно вывести из общего закона или объяснить согласно с ним посредством формальной абстракции неопровержимые явления эмпирической действительности» 16, – говорит Маркс по поводу такого сорта попыток Адама Смита.

Сквозь эту же трещину — между крайне абстрактным пониманием закона стоимости и совершенно некритически взятыми во всей их эмпирической сложности представлениями о развитых формах капиталистических отношений — прибыли, ренте, – в классическую экономию широкой струей врывается идеализм.

Не будучи в состоянии вывести необходимость того факта, что всеобщие простые отношения предмета, закон стоимости в его абстрактно-общей форме в своих конкретных проявлениях выступает как распавшийся на взаимоисключающие — и друг друга, и самый закон, — противоречащие одно другому образования, экономист обращается к всеспасающему средству — «выводит» необходимость этого положения из сознания и воли человека. На последние, разумеется, можно легко свалить ответственность за все непонятное с точки зрения объективной необходимости.

«Природа человека», которой приписываются на деле все непонятные свойства — способы поведения человека внутри мира частной собственности, — становится исходным пунктом всех дедукций. Необходимость того факта, например, что вновь прибавленная в процессе труда, совершающегося на службе капитала наемными рабочими, стоимость — прибавочная стоимость — распадается на части, на заработную плату и прибыль (не говоря уже о других сложных формах), выводится из «интересов» капиталиста.

Этот ход теоретической мысли Смита Маркс по праву расценивает как капитуляцию науки перед трудностью, как ход мысли, ничего общего с наукой в собственном смысле этого слова не имеющий.

«Тут прибыль объясняется уже не природой прибавочной стоимости, а интересами капиталиста. Это настоящая пошлость...» 17

Отказ понять природу явления на пути раскрытия необходимости, заключенной в самом явлении, на пути науки, стихийно стоящей всегда на позициях материализма, и подмену объяснения ссылкой на волю и сознание Маркс резко оценивает как пошлость.

Ибо идеализм — т.е. сваливание на «волю и сознание» всего того, что осталось непонятым или недопонятым с точки зрения необходимости, заключенной в самом исследуемом явлении, — в любой конкретной науке действительно тождествен пошлости, т.е. такому способу объяснения, который подсовывает субъективные представления, переодев их в костюм научной фразеологии, на место действительного объяснения.

Идеализм в оценке Маркса выступает как более или менее бессознательное жульничество сознания, как способ обойти действительную трудность, вместо того, чтобы ее решить.

Научность мышления для Маркса совершенно торжественна материалистическому принципу объяснения явлений, такому способу осмысления, который ищет в предмете лишь те его объективные, совершенно не зависящие от произвола человека свойства, связи, отношения, закономерности, к которым человеческое сознание может только применяться, как к извне данным.

Пока классик-экономист пытается понять, какова внутренняя структура тех развитых явлений, которые даны его глазам, пока он аналитически вычленяет то объективно общее, что имеется в различных формах буржуазного богатства и фиксирует это найденное анализом «общее» в форме абстрактных категорий, он — материалист. Но как только он пытается рассмотреть причины происхождения сложных, чувственно-данных явлений, он с пути материализма сходит и апеллирует к «интересам» хозяйствующего субъекта, как к единственному движущему началу всего процесса в целом, делает эти интересы исходным пунктом всех своих дедукций. При этом, естественно, конкретное содержание этих «интересов», целей, которыми руководится «субъект», черпается прямо из эмпирического наблюдения над деятельностью людей, сознание которых сформировано внутри развитых отношений, и предполагает их, а поэтому есть не что иное, как итоговое обобщенное отражение наиболее сложных отношений.

Дедукция «из интересов» приводит поэтому к тому, что наиболее сложные, развитые отношения превращаются в масштаб менее сложных. Все становится на голову.

Наука в связи с этим лишь тогда оказывается способной действительно понять факт, когда она последовательно рассматривает его с точки зрения необходимости, заключенной в самом факте, с точки зрения самого факта, а не подменяет это рассмотрение точкой зрения рассматривающего субъекта, точкой зрения узкопрактического сознания буржуа, а последний всегда неизбежно принимает свое, на самом деле исторически сформированное отношение к предмету в качестве естественного, само собою разумеющегося.

Этот в основе своей идеалистический способ рассмотрения Маркс подверг критике еще в 1844 году, в ходе критического анализа трудов экономистов, начатого им зимой этого года.

Здесь, однако, Маркс еще не обнаруживает внутренней связи той манеры мышления экономистов, которая объясняет «простые» отношения, простые «категории» более сложными, с неумением выдержать сознательно и строго точку зрения материализма в науке.

Здесь несостоятельность той манеры, этого способа мышления выступает перед Марксом в виде преимущественно логической несостоятельности их теоретических построений, их «систем».

«Воистину забавен заколдованный круг, в котором вертится Смит, – указывает в замечаниях по поводу «Богатства народов» Маркс, — чтобы объяснить разделение труда, он берет за данное обмен. Но чтобы стал обмен, ему приходится взять за данное разделение труда, разнообразие человеческой деятельности» 18.

Путем детального анализа рассуждений Маркс обнаруживает, что экономист в конце концов в качестве единственного движущего принципа всего процесса, в качестве единственной активной причины происхождения всех конкретных явлений, «категорий» берет конкуренцию. Последняя же объявляется вечным атрибутивным свойством «человека», т.е. частного собственника. Таким образом, уже в 1844 году чисто логическая проблема — проблема того, какие категории должны и могут предполагаться в качестве исходных, а какие должны быть «выведены» позже, на основе этих простых, ставится Марксом на почву исследования реального процесса происхождения всей системы отношений, выражаемых с помощью этих категорий.

На этой основе отношение абстрактных категорий, абстракций вообще, как формы, в которой развивается мышление, к «конкретному», как эмпирически данной чувственности, ставится совсем в иной плане, нежели тот, в котором эту проблему пыталась разрешить гносеология старого, метафизического материализма.

Проблема «логической последовательности» системы категорий, выражающих в своей совокупности систему объективно связанных, [взаимообусловленных] отношений, «объективную конкретность», в которой одни отношения существуют рядом друг с другом, опираются друг на друга и потому не могут быть поняты вне этой общей объективной связи, все более и более ясно обнаруживает для Маркса, что единственным путем, на котором возможно действительное решение проблемы, является путь материализма, точка зрения отражения.

Способ движения мысли от абстрактного к конкретному выступает с этой точки зрения как тот единственный способ, которым мышление оказывается способным преодолеть свою «абстрактность», т.е. метафизическую ограниченность, состоящую в том, что мышление, производя операцию абстрагирования, фиксирует продукт этой операции — абстракцию — в качестве самодовлеющей сущности, а затем пытается «связать» с другими такими же абстракциями и со всей полнотой чувственно-данной конкретности путем чисто рассудочных операций, то есть чисто внешним образом.

Способ движения от абстрактного к конкретному, с другой стороны, со стороны отражаемого в нем содержания, выступает как тот единственный способ, которым мышление способно ухватить объективную необходимость, внутреннюю, принадлежащую самому предмету взаимосвязь всех его сторон, проистекающую из единства происхождения.

В этом смысле ход движения от абстрактного к конкретному воспроизводит объективный процесс развития от простого к сложному, хотя и не может быть истолкован как абсолютно совпадающий с этим последним, — что выступает в виде гносеологической проблемы диалектического единства «логического и исторического».

Способ движения от абстрактного к конкретному рассматривается Марксом как такой процесс, в котором мысль сочетает, связывает не заранее вычлененные «абстракции», а сами эти «абстракции» вычленяет таким способом, что не оставляет операции их «связывания» в качестве задним числом происходящей умственной операции над уже готовыми абстракциями.

Сам «анализ» понимается здесь уже совсем по-иному, нежели простое «аналитическое сведение» чувственного многообразия к ряду простых общих определяющих отношений, нежели простое отыскивание того общего, что можно обнаружить в ряде явлений.

Этот способ анализа, впервые в истории человеческого мышления сознательно примененный лишь Марксом, такой способ «аналитического» расчленения предмета, который делает ненужным «синтезирование» в качестве особой, во времени и по существу разделенной логической операции, а сочетающий в одном логическом процессе и анализ и синтез — и аналитическое расчленение предмета и связывание, синтезирование порознь абстрактных определений в систему понятий, т.е. в логически конкретное изображение, понимание предмета, — этот способ анализа и обосновывается Марксом во «Введении», в положениях об абстрактном и конкретном.

Движение логического мышления от абстрактного к конкретному представляет собою ту необходимую форму, в которой происходит процесс углубления знания о предмете в ходе его (предмета) теоретического осмысливания.

Процесс движения от абстрактного к конкретному Маркс понимает не как простое суммирование, сочетание, связывание, синтезирование отдельных, заранее вычлененных абстрактных, односторонних определений, но как такой процесс, в ходе которого эти определения впервые и вырабатываются. Сам процесс восхождения от абстрактного к конкретному становится, таким образом, процессом выработки научных абстракций, определений, предмета, процессом их «выведения». В логическом процессе восхождения от абстрактного к конкретному находит свое выражение то обстоятельство, что любой предмет, предмет любой науки представляет собою не механический агрегат отдельных сторон, элементов, каждый из которых ничуть не изменяется от того, стороной какого именно целого он является в данном случае, внутри какого именно целого он существует, но «органическую систему», все стороны которой связаны между собою особым, каждый раз определенным специфическим образом.

Эта особенная специфическая взаимосвязь, взаимообусловленность всех сторон целого, — иными словами специфический закон существования исследуемого предмета, закон его возникновения и развития, и не может быть понята ни в какой другой логической форме, кроме восхождения от абстрактного к конкретному.

Этот способ понимания мог быть выработан и сознательно применен по отношению к обществу только в ходе критического преодоления буржуазной науки вообще. Для буржуазного социолога, для буржуазного экономиста капиталистический способ производства есть сочетание от века и навек данных, неизменных элементов, а не исторически определенная развивающаяся система экономических отношений. Поэтому для него речь идет лишь о том, чтобы показать, что та связь между отдельными сторонами системы, которую он наблюдает в действительности, есть связь более выгодная, нежели какая-либо иная взаимосвязь между теми же самыми неизменными элементами. Этот подход к анализу существенно укрепляется также и задачами борьбы с феодализмом, задачами борьбы за утверждение товарно-капиталистических отношений в качестве господствующей, всеохватывающей формы экономических отношений.

Поэтому с логической стороны тот анализ, который производит буржуазный экономист, выглядит таким образом: сначала он пытается выяснить, что представляет собою каждая сторона целого «сама по себе», вне зависимости со всеми остальными, а затем начинает выяснять — какая именно взаимосвязь между ними является наиболее соответствующей природе этих вечных и неизменных элементов. Так как на деле он выработал абстрактные определения вовсе не вечных, но сугубо определенных и именно товарно-капиталистических форм экономических связей между людьми, то совершенно естественно, наиболее «выгодной», вытекающей «из самой природы» общей взаимосвязи всех сторон оказывается опять-таки капиталистическая форма производства, та самая система, которую он наблюдает.

Таким образом, капиталистическая система хозяйства и в логическом мышлении предстает как наиболее выгодная форма сочетания вечных и неизменных элементов, что вполне соответствует ходячим представлениям буржуа. Здесь классовая ограниченность буржуазной науки прямо и непосредственно увековечивает метафизический способ мышления, метафизическое понимание природы абстрактных категорий и способы оперирования ими, способы «синтезирования» абстрактных определений в целостное, связное, «конкретное» понимание.

Преодолеть этот ограниченный способ понимания метод логического осмысливания действительности можно лишь на основе исторического взгляда на товарно-капиталистические отношения, а поэтому также и на категории, абстракции, их отражающие. В данном случае отдельные стороны целого понимаются и с самого начала рассматриваются теоретической мыслью как различные моменты развития одного и того же предмета. Единство, всеобщая взаимосвязь всех сторон целого выступает как единство происхождения, а задача логического осмысливания сводится к выяснению генезиса более сложных явлений капиталистической, т.е. вполне определенной системы экономических связей из более простых явлений, проявлений опять все той же капиталистической системы. Но такой подход к изучению действительности означает конец буржуазной науки об обществе. Он мог быть и действительно был осуществлен лишь с позиций революционного пролетариата.

На основе исторического понимания предмета исследования Маркс и решает проблему логического «синтеза» абстрактных определений в целостное, в конкретное понимание, в систему научных категорий, отражающую в форме связи понятий объективную взаимосвязь всех сторон исследуемого целого.

Способ восхождения от абстрактного к конкретному понимается прежде всего как аналог объективного, не зависящего от сознания и воли, развития исследуемого предмета, как аналог развития данного предмета от простейших, элементарных проявлений – к развитым, сложным формообразованиям.

С этой точки зрения ни одно сколь-нибудь сложное явление капиталистической (или любой иной) системы экономических связей не может считаться теоретически познанным, понятым, осмысленным, прежде чем не проанализированы более простые проявления этой системы, простейшие всеобщие и необходимые условия существования всех развитых, сложных явлений, форм существования данного предмета.

Маркс всегда, в анализе любой теории, любого теоретического построения обращает свое критическое внимание прежде всего на то, насколько строго теоретик относится к обоснованию, к доказательству своих выводов, насколько, иными словами, он логичен в своих рассуждениях. Одним из классических образцов марксовой критики враждебных теорий является, как известно, критика прудоновской концепции относительно «конституированной стоимости».

Маркс показывает, что вся система «теоретических» представлений Прудона покоится на чисто произвольном подсовывании, на бездоказательном предположении как раз того, что «требуется доказать». Маркс показывает, что Прудон берет такие явления, как разделение труда, обмен и т.п., в качестве чего-то заранее понятного, в качестве «известного» и делает их предпосылками своих рассуждений. Все те категории, которые он кладет в основу своего теоретического построения, остаются непроанализированными, теоретически необработанными, непонятыми. «Все это просто-напросто падает с неба...»

Маркс показывает, что недопустимо брать в качестве предпосылок, исходных пунктов теоретического построения такие категории, относительно которых нельзя показать, что они отражают собою объективно простейшие стороны, отношения исследуемого предмета, что они «более просты», нежели те, которые в данном случае подвергаются анализу.

Маркс подвергает критике систему Прудона прежде всего с точки зрения содержания тех категорий, которые ее образуют, показывая, что те категории, которые кажутся Прудону совсем простыми, на самом деле предполагают в качестве своих необходимых условий целый ряд таких явлений, которые он обещает теоретически доказать. Прудон в доказательстве своей идеи о «конституированной стоимости» совершает, таким образом, логический круг. Та взаимосвязь, взаимообусловленность всех сторон целого, которую он видит, созерцает в действительности, поэтому оказывается им всего-навсего описанной, но никак не понятой, теоретически не проанализированной. Мышление, несмотря на все свои усилия, не продвинулось в познании ни на йоту глубже того, что дает непосредственное созерцание; все то, что видит, созерцает в действительности мелкий буржуа, оказывается просто пересказанным с помощью научной терминологии. Получается лишь видимость теоретического анализа. На деле же логическая мысль не сделала ни малейшего шага по тому пути, который ведет к познанию сущности, внутренней необходимости исследуемого предмета, явления, процесса. Мысль скользит по поверхности явлений, и является в этом смысле не мыслью в собственном значении этого слова, а попросту внешне похожим на мысль словесным творчеством, содержанием которого является то, что дано в созерцании и представлении.

Для критики Марксом враждебных теорий очень характерным является следующее место из «Нищеты философии»: «Многообразие потребности для удовлетворения предполагает многообразие вещей, подлежащих производству; без производства нет продуктов; а многообразие подлежащих производству вещей предполагает участие в производстве более чем одного человека. Но раз вы допускаете, что производством занимается более чем один человек, вы уже целиком допускаете производство, основанное на разделении труда. Таким образом, предполагаемая Прудоном потребность предполагает уже разделение труда во всем его целом. Предполагая разделение труда, вы вступаете в область обмена, а следовательно, и в сферу меновой стоимости. С таким же точно правом можно было бы с самого начала предположить существование меновой стоимости».

Здесь содержится одно из основных требований диалектико-материалистической логики, теории научного познания, к мышлению, приступающему к теоретическому анализу данных восприятия, состоящее в том, что действительно постигающее мышление обязано выделить из всего многообразия сторон, связей, отношений, граней, черточек исследуемого целого такую его сторону, которая не нуждается во всех остальных сторонах того же целого для того, чтобы существовать.

Если это удалось проделать, о категория, выражающая эту сторону целого, может быть сделана исходным пунктом теоретического осмысливания целого, той исходной абстракцией, от которой мышление может двигаться по пути восхождения к конкретному теоретическому пониманию.

Способ восхождения от абстрактного к конкретному как тот единственный способ, который позволяет логическому мышлению достигнуть познания более глубокого, нежели то, которое достигается на ступени непосредственного созерцания-представления, по самому своему существу связан с диалектико-материалистическим пониманием задачи научного познания, той цели, средством выполнения которой он является.

Задача, цель научного, теоретического познания заключается, согласно Марксу, согласно диалектико-материалистической теории познания, в отражении закона, внутренней необходимости исследуемого предмета. Логическое мышление должно вычленить лишь такие моменты, стороны целого, данного в созерцании, которые неразрывно связаны с самим фактом существования этого целого, которые являются всеобщими и необходимыми в пределах данного, исследуемого предмета.

Предметом логического мышления является исключительно внутренняя необходимость исследуемого предмета. Все, что не вытекает из нее, все то, что представляет собою продукт взаимодействия данного предмета с другими предметами, должно быть оставлено мышлением в стороне как не имеющее отношения к делу.

Перед непосредственным созерцанием всегда выступает, однако, лишь последнее — результат взаимодействия различных форм движения, предметов различных наук, иными словами — «явление» одного предмета в другом. Явление, поверхность открытая непосредственному созерцанию, есть всегда продукт, результат взаимодействия различных процессов, продукт их «пересечения» между собою.

Наука, логическое мышление, и обязана всегда выяснить, что в этом результате, в этом явлении принадлежит тому из взаимодействующих предметов, процессов, который составляет ее предмет. Наука должна путем логического анализа очистить закон от случайностей, выявить этот закон в чистом виде, в таком его виде, в каком он никогда на поверхности, в явлении не выступает.

В этом смысле очень точным приходится признать плехановское определение «случайности» как «точки пересечения необходимостей».

Очистить изображение исследуемого предмета от случайностей, затемняющих суть дела, внутренний закон существования и развития, — это и значит различить в явлении те моменты, которые вытекают непосредственно из внутренней природы предмета, составляют моменты внутренней взаимосвязи, взаимообусловленности, – от тех, которые являются продуктами взаимодействия данного предмета, данного процесса, со всеми остальными предметами, и составляют, иными словами, моменты внешней взаимосвязи.

Поэтому логическое мышление и обязано прежде всего выявить в чувственно-данном многообразии те стороны, те формы существования исследуемого предмета, при отсутствии которых становится невозможным — потому и немыслимым — самое существование всех остальных сторон этого же предмета.

На этой основе Марксом и решается проблема как исходного понятия науки, так и логической последовательности движения от абстрактного к конкретному.

Выработать «исходное понятие» — значит выявить простейшую, всеобщую и необходимую основу всех остальных сторон предмета, всех тех других сторон целого, которые предполагают эту, простейшую основу, но не предполагаются ею.

Так, товарное отношение является всеобщим, необходимым условием существования денег, капитала, кредита и т.д. и т.п., но не наоборот. Товар, меновое отношение между производителями вполне может объективно существовать, если нет капитала, денег. Но ни деньги, ни капитал не могут ни возникнуть, ни существовать при том допущении, если нет товара.

В созерцании, в эмпирической действительности, товар выступает как продукт движения капитала, как форма существования капитала, предполагающая капитал. В созерцании дан факт взаимной обусловленности товара и капитала, стоимости и капитала. Поэтому буржуазные экономисты и берут то одну, то другую стороны за исходную, за простейшую.

Логический же анализ этого взаимодействия обнаруживает, что товар есть всеобщее и необходимое условие существования капитала, но не наоборот. Капитал не есть всеобщее и необходимое условие появления и существования товара. Поэтому логическое мышление не только вправе, но и обязано исследовать товарную форму обмена деятельности в отвлечении от факта существования капитала, денег и т.д. Но ни деньги, ни капитал не могут рассматриваться в том случае, если раньше не проанализирован товар.

С другой стороны, ближайший анализ товарной формы как всеобщего и необходимого условия возникновения и развития денег и капитала показывает, что капитал является той подлинной «сущностью», которая проявляется на поверхности как движение товарных масс.

Движение логической мысли от рассмотрения товара, стоимости и рассмотрению капитала оказывается, таким образом, поступательным движением познания, движением от поверхностных, абстрактных определений капитала — к все более глубоким и детальным, конкретным определениям все того же капитала.

В то же самое время это логическое движение раскрывает все полнее и закономерности движения товара, как оно происходит на поверхности, данной непосредственному созерцанию, т.е. все время совершает как бы обратное движение, раскрывающее, развертывающее «полную истину» своего исходного понятия. Первоначальная, исходная абстракция, таким образом, оказывается обоснованной задним числом в форме всего дальнейшего, начинающего из нее логического движения.

Именно поэтому логический анализ в итоге и дает отражение взаимной, а не односторонней связи товара и капитала. Но эта взаимная связь предстает уже не просто описанной, не такой, как она выступает перед созерцанием, но научно проанализированной, выявленной в ее всеобщих и необходимых моментах.

Здесь можно, однако, отметить одно важное обстоятельство. Когда логическая мысль выявляет ту сторону целого, которая объективно представляет собою всеобщее, необходимое, элементарное условие существования всех остальных сторон данного, рассматриваемого целого, она легко может принять за таковую нечто другое. Здесь оказывается недостаточным сказать, что логическая мысль обязана выявить «всеобщее и необходимое» условие существования предмета. Наличие человека вообще, не говоря уже о наличии той географической среды, внутри которой происходит экономическое развитие капитализма, воздуха, которым дышит любой человек, в том числе и агент товарно-капиталистического производства — все это, строго говоря, «всеобщие и необходимые условия существования и развития» капитализма. Труд вообще также есть всеобщее и необходимое условие, без предположения которого невозможен ни капитализм, ни какая-либо иная формация.

И, однако, логический анализ капитализма, теоретическое осмысление его внутренних закономерностей, не может начинать с рассмотрения этих всеобщих и необходимых условий. Все эти условия, хотя и являются всеобщими и необходимыми, выступают, однако, как внешние по отношению к специфически капиталистическому развитию.

Различить внешние всеобщие и необходимые условия от внутренних всеобщих и необходимых условий данного процесса логическое мышление окажется способным лишь в том случае, если все время, постоянно, на каждом шагу своего анализа, будет возвращаться к чисто эмпирическому взгляду на предмет, если предмет как целое будет все время витать в представлении, как выражается Маркс.

Только такое рассмотрение дает возможность различить внутренние взаимосвязи, условия, формы существования предмета от внешних, от таких, которые представляют собою продукт, результат какого-то иного, более широкого процесса, предмета какой-то иной науки.

Те всеобщие и необходимые условия существования данного предмета, предмета данной науки, с рассмотрения которых она обязана начинать свое теоретическое осмысление, логическое мышление оказывается способным различать от всех остальных, столь же всеобщих и необходимых условий существования предмета по следующему принципу: к таковым относятся лишь те, которые воспроизводятся внутри исследуемого процесса, создаются и воссоздаются самим движением рассматриваемого целого.

Так наличие солнца и наличие товара в известном смысле есть одинаково всеобщие и необходимые условия появления капитализма. Но факт существования солнца не является ближайшим условием.

Теоретический анализ любого явления может состоять только в том, что прослеживаются все те ближайшие необходимые условия, совокупность которых составляет реальную возможность данного явления.

При этом логическая мысль не имеет права ни на йоту переступать за пределы исследуемого предмета. Анализ всеобщих и необходимых условий существования капитала как экономического явления должен выявить условия лишь экономические же, лишь те, которые капитал необходимо должен сохранять и воспроизводить своим собственным движением.

Те же условия существования и развития, которые все время должны привходить откуда-нибудь извне, и не порождаются, не воспроизводятся самим исследуемым движением, логическим мышлением приниматься во внимание не могут.

Капитал постоянно, с необходимостью, заключенной в его собственной природе, должен превращать свой продукт в товар. Иными словами, он должен постоянно возвращаться в свою низшую форму, вынужден воспроизводить товарное отношение как свое собственное условие. И лишь в том случае, если всеобщее и необходимое условие возникновения, существования и развития исследуемого процесса само выступает в итоге как следствие, как продукт, как результат существования предмета, логическое мышление вправе умозаключить, что оно имеет дело с внутренней взаимосвязью этого предмета, со специфическим внутренним, сущностным отношением между отдельными сторонами предмета, а сам предмет понят как процесс саморазвития.

Таким образом, принципы логического мышления, обеспечивающие действительное познание «сущности», внутреннего закона существования и развития явлений, данных в созерцании, сводятся к следующему: мышление обязано выявить прежде всего ту сторону исследуемого целого, которая представляет собою, с одной стороны, всеобщее и необходимое условие существования данного предмета, такую его сторону, которая предполагается всеми остальными сторонами этого целого, но не предполагает их, но с другой стороны, в реальном своем существовании (а постольку в созерцании) есть не в меньшей мере необходимый продукт существования и развития целого, есть столько же следствие, сколько и условие всех остальных сторон.

Этим двум решающим требованиям и должно удовлетворять «исходное понятие» науки, та первая абстракция, с которой логическое мышление вправе начинать теоретическое осмысливание предмета, данного в созерцании, свое движение к конкретному пониманию.

Естественно, что соблюсти эти два требования невозможно на пути имманентного рассмотрения «понятий», на пути рассмотрения того содержания, которое заключается в «понятии». Только рассмотрение действительного, объективного содержания, т.е. той стороны предмета, которая выражена, зафиксирована в нем, рассмотрение той специфической роли, которую эта сторона играет в составе целого, во взаимосвязи со всеми другими сторонами того же целого, может определить — является ли данная категория более абстрактной или более конкретной, должна она в логическом анализе целого выступить раньше или позже.

В этом пункте вновь обнаруживается коренное, качественное отличие между диалектико-материалистической логикой марксизма и всеми предшествующими ей логическими концепциями, и в частности концепциями Канта и Гегеля.

Согласно требованиям идеалистической логики мышление обязано совершить анализ тех понятий, из которых оно собирается строить «систему науки». Стоит путем «аналитических суждений» развернуть то содержание, которое в свернутом виде заключено в «понятии», — и мышление определит, какое из понятий более богато определениями, а какое беднее, какое из них, следовательно, должно выступить в логическом процессе раньше, а какое позже.

На деле же такой имманентный анализ понятий может повести лишь к выяснению того значения, которое слову, выражающему «понятие», придают современники философа-идеалиста, не более.

Первое, исходное понятие гегелевской «Науки логики» — категория «бытия» — находится ее автором именно по этому же принципу. С точки зрения логики идеалистический анализ понятия по содержанию неизбежно должен сводиться в конце концов к семантическому анализу слова, обозначающего «понятие». И это один из тех путей, которыми идеалистическая логика увековечивает исторически ограниченные представления своих современников о предмете, один из тех путей, которыми идеалистическая логика обожествляет ходячие представления.

И это естественно: подлинный, реальный «субъект» — т.е. предмет аналитического суждения — эта логика вообще не считает возможным рассматривать. В подобном аналитическом суждении «субъекту» приписывается на деле все то, что обычно имеют в виду, произнося слово, являющееся «субъектом суждения».

Не выводит за пределы такого понимания и гегелевская логика. Маркс резко противопоставляет этой идеалистической концепции диалектико-материалистическое понимание.

Является данное понятие, данная категория «абстрактной» или «конкретной», выражает она собою «более простое» содержание или «более сложное» — ответ на эти вопросы с точки зрения материализма может быть получен только в ходе конкретно-научного анализа того предмета, данного в созерцании и представлении, одну из сторон, черточек, граней, связей которого отражает данное «понятие», данная категория.

Пока этот анализ не совершен — вообще нельзя говорить о понятии. Абстракция, выражающая определенную сторону рассматриваемого предмета, здесь может рассматриваться пока только как представление, выраженное словом, как простое название представления. Лишь постольку, поскольку выяснена взаимосвязь данной стороны предмета со всеми его остальными сторонами, гранями, черточками, связь определенная, связь, составляющая специфический внутренний закон существования данного предмета, лишь постольку, поскольку абстракция становится моментом развития теоретического понимания, моментом системы научных абстракций, она и приобретает качество научного понятия.

Абстракцию, т.е. одностороннее определение предмета, данного в созерцании и представлении, делает понятием именно та общая связь, в контексте которой эта абстракция выступает в ходе теоретического осмысливания, так как только в этой форме может быть воспроизведена, выражена в абстракциях объективная взаимосвязь всех сторон исследуемого предмета. Вырванная же из контекста теоретического изображения предмета, любая абстракция тотчас утрачивает качество научного понятия, превращается в самое обычное поверхностное представление.

Так, в тексте «Капитала» капитал, как экономическое явление, определен как «самовозрастающая стоимость». И в общем контексте всех остальных категорий такая дефиниция имеет значение действительного логического суждения, в котором раскрывается «понятие» капитала.

Но стоит вырвать эту дефиницию из контекста, как она мигом перестанет быть действительной формой движения логического познания, действительным логическим суждением.

«Капитал есть самовозрастающая стоимость». Эта формула, вырванная из контекста, из системы категорий, лишь в своей определенной совокупности отражающих предмет как целое, может послужить словесной формулой, выражающей самое обычное поверхностное представление агента капиталистического производства. Ведь эта формула приобретает самый различный смысл в зависимости от того, как понимать «стоимость», как понимать причины и источник «самовозрастания» этой стоимости и т.д.

Движение мысли от абстрактного к конкретному, от таких категорий, которые выражают собою всеобщие, необходимые условия, формы существования рассматриваемого предмета, — к таким категориям, которые выражают собою объективно более сложные формы существования, условия существования этого предмета, предстает, таким образом, как тот единственный возможный путь, на котором мышление способно выявить в чувственно-данном многообразии, в «чувственно-данной конкретности» всеобщий закон существования данного предмета, всеобщую внутренне необходимую взаимосвязь всех сторон этого предмета, отразить внутреннее необходимое единство этого многообразия.

Выявить тот факт — является данная категория «абстрактной» или «конкретной», должна она тем самым появиться в теоретическом осмысливании раньше или позже — с точки зрения этого понимания можно лишь на пути выяснения той объективной роли, которую играет в составе «целого» та сторона, которая в данной категории выражается.

Задача анализа понятия по содержанию поэтому полностью совпадает с задачей научного анализа того целого, одну из сторон которого эта категория должна выражать.

Из рассмотрения «понятия» товар никакими усилиями — вопреки требованиям идеалистической логики — невозможно выколупать понимания той роли, которую товар играет при капитализме. Тот факт, что товарное отношение, стоимость является здесь всеобщим, простейшим экономическим отношением между производителями, может быть установлен только анализом капитализма в целом. Только такой анализ и дает право сделать понятие товара той первой, исходной абстракцией, с которой мышление должно начать свой путь к конкретному пониманию.

Понятие товара, стоимости только потому и может быть взято в качестве исходной абстракции, только потому и может выступить в логическом развитии категорий первоначальной категорией, такой категорией, научные определения которой не предполагают предварительного понимания всех остальных сторон исследуемого целого, но служат основой для понимания всех этих остальных сторон, что в самом предмете, в капиталистической системе экономических отношений товарное отношение есть наиболее простое отношение. Оно объективно может существовать при том условии, если исчезнут деньги, капитал, банки и т.д. и т.п. явления.

Деньги же, капитал, банки и все прочие экономические явления, необходимо присущие капитализму, не могут ни возникнуть, ни существовать без предположения товара, стоимости.

Товар, стоимость, выявленные в качестве всеобщего необходимого условия существования всех остальных сторон капиталистической системы, притом такого условия, которое не только сохраняется, но и воспроизводится во все увеличивающихся масштабах самим движением капитализма и поэтому представляет собою внутреннее, а не внешнее условие существования и развития капитализма, Маркс и делает исходным пунктом рассмотрения целого.

«Всеобщность» понятия товар есть, таким образом, не свойство понятия, но объективная характеристика той роли, которую товар играет в составе целого. С логической же стороны это выглядит таким образом, что понятие товара есть всеобщее, наиболее всеохватывающее определение капитализма, т.е. такое понятие, которое логическое мышление не должно и не может предварительно определять иным путем, чем указанием на эмпирическую очевидность, на факт существования капитализма.

Именно поэтому «логическим основанием» понятия товар являются не другие логические же определения, а сам факт объективного существования предмета в целом, данного в созерцании.

«Всеобщность» понятия товар обосновывается тем, что если нет товара – невозможно и само существование капитализма. Товар и выступает как тот объективно допустимый предел, дальше которого логическое мышление не имеет права идти в своем анализе явлений капитализма.

Если логическая мысль рассечет товарно-стоимостное отношение, разложит его на элементы — т.е. станет рассматривать производителей, не находящихся между собою в отношении товарного обмена, — то она тем самым переступит пределы объективного существования капитализма, устранить из рассмотрения простейшее, всеобщее и необходимое условие, без которого невозможен и немыслим капитализм вообще.

Проблема «всеобщего», проблема того исходного понятия, с которого логическое мышление имеет право и обязано начинать свое специфически логическое осмысливание данных созерцания, есть, таким образом, переведенная в логический план проблема прерывности и непрерывности в развитии форм движения материи.

«Всеобщее» понятие должно фиксировать ту точку, тот момент прерывности, в котором возникает новая, высшая форма движения, где начинают объективно действовать закономерности этой высшей формы, а закономерности низших, исторически предшествующих форм становятся побочными, неспецифическими.

Дальнейший путь логического, теоретического осмысливания с внешней стороны выглядит как дальнейшая детализация исходного «всеобщего», как процесс различений, устанавливаемых мыслью внутри «всеобщего».

По реальному же содержанию своему этот процесс есть процесс постепенного, систематического прослеживания того, какие формы существования рассматриваемого предмета имеют ту сторону, которая выражена во «всеобщей» категории своим ближайшим необходимым условием.

Так, переход от рассмотрения товара к рассмотрению денег означает, что развитое товарное обращение представляет собою вполне достаточное условие появления и существования денежной формы.

По отношению же к капиталу деньги оказываются одним из ближайших условий его появления и существования. Но анализ денег показывает, что их наличие не представляет собою достаточного условия появления капитала, что нужно принять во внимание еще одно необходимое условие, при наличии которого деньги только и могут превратиться в капитал. Для того чтобы обладатель известной суммы денег мог превратиться в капиталиста, он должен иметь возможность купить на рынке средства производства и рабочую силу.

Это последнее условие никак не содержится в «деньгах» как таковых и не может быть «дедуцировано» из денег. Оно должно [привходить] извне. Из «понятия» денег «понятие» рабочей силы как товара никак не выколупаешь. Это — факт, который логическая мысль берет из эмпирической реальности. Но в контексте теоретического рассмотрения капитал выглядит как «особенная форма» существования денег, а понятие капитала — как бы дедуцируется из понятия денег. Но это — столь же индуктивный, сколь и дедуктивный ход мысли, такой ход мысли, который сочетает воедино и индукцию и дедукцию и не является ни тем, ни другим порознь.

Поскольку, однако, удалось показать всю совокупность необходимых условий появления и существования капитала, при том таких условий, которые капитал, однажды возникнув, начинает производить и воспроизводить сам, — постольку логическое мышление имеет полное право заключить, что оно вскрыло необходимую внутреннюю взаимосвязь товара и денег, с одной стороны, и капитала с другой, что прослежена вся совокупность внутренних, необходимых, всеобщих условий существования и развития капитала.

Это познание и обеспечивается методом восхождения от абстрактного к конкретному.

Рассматривая вопрос о том, каким путем можно придти к научному пониманию, к понятию капитала, Маркс говорит: «Чтобы развить понятие капитала, необходимо исходить не из труда, но из стоимости, и ближайшим образом из стоимости меновой, развитой уже движением обращения. Прямо от труда перейти к капиталу так же невозможно, как невозможно перейти прямо от расовых различий к банкиру, или от природы — к паровой машине» 19.

Здесь порядок последовательности логического осмысления, порядок выявления и рассмотрения отдельных сторон предмета прямо поставлен в зависимость от того порядка, в котором разворачивается объективный процесс происхождения и развития исследуемого предмета, в данном случае — капитала.

Стоимость, и именно меновая стоимость, развитая движением товарного обращения, — следовательно, деньги, — выступает в логическом анализе как категория более абстрактная, нежели капитал, именно потому, что она выражает собою одно из ближайших экономических условий возникновения и существования капитала, с одной стороны, но с другой — не нуждается необходимым образом именно в капитале для того, чтобы существовать, хотя в реальности и представляет именно его продукт, форму его существования.

Поэтому понятие капитала может быть определено через меновую стоимость, но не наоборот.

С другой стороны, прямо от труда к капиталу перейти в логическом анализе невозможно, и невозможно по той причине, что труд вообще, хотя и является одним из необходимых условий появления и существования капитала, но далеко не ближайшим и не единственным. Труд может в одних условиях порождать капитал, в других — какую-либо совершенно иную форму экономической связи производителя с условиями производства. Пока труд сам не понят из тех условий, внутри которых он сам является условием и формой существования капитала, трудом наемным, — переход от понятия труда к понятию капитала будет не движением логического познания от абстрактного к конкретному, а весьма нелогичным перескакиванием от одной абстракции к другой абстракции, скольжением мысли по поверхности явлений, открытой созерцанию, а не актом углубления познания в процессе теоретического осмысливания данных созерцания-представления.

В этом пункте вновь явственно обнаруживается коренная, качественная разница марксистского, диалектико-материалистического понимания того факта, что логическое мышление необходимо совершается как процесс восхождения от абстрактного к конкретному, от всеобщего к особенному и единичному (т.е., с внешней стороны, «дедуктивно») и идеалистического толкования этого факта Гегелем.

Для Гегеля путь восхождения от абстрактного к конкретному есть путь науки, «не сообразный с природой, а сообразный с познанием».

Для Маркса этот путь является единственным путем науки именно потому, что он «сообразен с природой», с объективной, вне и независимо от мышления, от познания существующей реальностью, с законами ее развития.

Следует специально оговорить марксово понимание «всеобщности», по признаку которой исходным понятием «Капитала» он делает именно товар.

«Всеобщее» для Маркса отнюдь не тождественно эмпирически-общему, тому «общему», что можно указать, вычленить во всех без исключения вещах, явлениях, входящих в круг внимания теоретического исследования, в предмет исследования.

Банкир не обменивает «товары» на «товары». Согласно признаку эмпирической общности товар никак не выступает в качестве всеобщего отношения между агентами развитого капиталистического производства.

Вскрыть подлинно всеобщее отношение предмета может только анализ, руководящийся совсем иным критерием, чем признак одинаковости, абсолютной тождественности явлений в каком-либо отношении.

Всеобщность в понимании Маркса тождественна абсолютной необходимости данного отношения в пределах исследуемого, логически анализируемого предмета.

И это понимание «всеобщего» в корне отличает диалектико-материалистическую логику, теорию познания Маркса от логики, вырастающей на основе метафизического материализма.

То «всеобщее», которое выражается в основном, исходном понятии науки, фиксирует элементарно необходимую связь, при исчезновении которой исчезает, становится невозможным сам предмет исследования.

Это еще ярче, чем на примере «товарного» отношения, можно показать на примере того глубокого различия, которое имеется между всеобщим понятием человека у метафизика-материалиста Фейербаха и диалектика-материалиста Маркса.

Для первого «всеобщим» в «человеке» оказываются те свойства, качества, которые можно отметить как эмпирически общие для всех индивидов без изъятия. Всеобщее понятие «человек» Фейербах, следуя требованиям своей теории познания, получает путем «идеального уравнивания людей в роде», т.е. путем отвлечения от всего того, что эмпирически данных ему «человеков» отличает друг от друга, и сохраняя в понятии «человек» лишь то, что всем им без изъятия обще.

Для Маркса человек есть прежде всего общественное существо, производящее орудия. Именно это сделало человека человеком и составляет объективную, необходимую, всеобщую основу, источник развития всех остальных свойств, способностей, отличительных особенностей человеческой природы, как одинаковых, как общих для всех людей, так и тех, которые их между собой различают, и даже превращают в известных условиях в носителей, в субъектов взаимоисключающих способностей, свойств...

Если рассмотреть марксовское определение, всеобщее понятие человека с точки зрения метафизической теории абстракции, то оно покажется прямо неверным, не соответствующим истине, ибо с ее [метафизики] точки зрения всеобщее определение лишь тогда правомерно и верно, когда оно прямо, непосредственно может быть показано в качестве названия для того эмпирически-общего, что можно рассмотреть во всех индивидах без изъятия.

При таком понимании всеобщего, в понятие «человек» никак не влезают такие несомненные представители человеческого рода, как Бетховен, Рафаэль, Толстой – ведь орудий они не производили...

Совершенно аналогично мыслили и экономисты до Маркса, которые на том основании, что закон товара, отношение стоимости никак непосредственно не согласуешь с явлениями развитого на его основе капитализма, вынуждены были отказывать закону стоимости о достоинстве всеобщности, отказываться в итоге от понимания ими же самими вычлененного закона как необходимого, объективного закона капиталистической системы отношений.

Таким образом, начиная свой анализ с товара как простейшей «экономической конкретности», как с всеобщего, т.е. с логической стороны наиболее абстрактного отношения, и затем «восходя» к все более «конкретным» отношениям развитого капиталистического «целого», Маркс в «Капитале» и движется тем единственным путем, который обеспечивает подлинно научное понимание, т.е. понимание, вскрывающее объективную необходимость предмета, данного в созерцании, тем единственным путем, который гарантирует мышление от субъективно-произвольных ходов и обеспечивает систематическое углубление знания.

И в этом основное значение теоретико-познавательного положения Маркс о том, что «способ восхождения от абстрактного к конкретному есть... способ, с помощью которого мышление усваивает себе конкретное, воспроизводит его духовно как конкретное» 20, ибо «конкретное» понимается, прежде всего, как объективная, необходимо присущая самому предмету взаимосвязь всех его сторон, проистекающая из единства происхождения данного предмета.

В чувственности, в созерцании и представлении, эта взаимосвязь отражается в виде системы отношений, существующих одно рядом с другим, опирающихся одно на другое, т.е. сама взаимосвязь созерцанию открыта, но необходимость того, что она именно такова, а не является какой-либо иной, — это созерцание никак не ухватывает. Последнее способно сделать лишь логическое мышление, выясняющее шаг за шагом, какие связи действительно выражают внутреннюю, необходимую, всеобщую основу всех многоразличных связей, данных в созерцании, а какие из собственной «природы предмета» с неизбежностью не вытекают, не связаны внутренне с ним, и могут столь же благополучно отсутствовать.

Противопоставляя гегелевскому пониманию, состоящему в том, что сущность движения абстрактно-логического мышления заключается в «саморазличении понятия», свое понимание процесса как отражения, как воспроизведения объективной, самому вне и независимо от сознания существующему предмету присущей взаимосвязи всех его сторон, «конкретного в действительности», Маркс говорит: «Реальный субъект остается все время вне головы, существуя как нечто самостоятельное, и именно до тех пор, пока голова относится к нему [т.е. к «реальному субъекту». — Э.И.] лишь умозрительно, лишь теоретически».

Термин субъект употреблен здесь (как, впрочем, не только здесь, а и в дальнейшем изложении, и в тексте «Капитала») именно в том значении, которое было придано ему Гегелем, в значении, далеко выходящем за пределы теории познания в собственном смысле, в значении вообще активной стороны какого-либо отношения, движущей решающей стороны противоречия, в противоположность объекту, как пассивной, подвергающейся формирующему воздействию субъекта стороны того же самого отношения.

У Гегеля это крайне абстрактное словоупотребление связано с самой основой его идеалистической диалектики, с его манерой «выворачивать» наизнанку установившуюся в науке терминологию, чтобы показать «диалектическую природу понятия», и с его борьбой против материализма в теории познания.

В данном случае Маркс использует термин «субъект» в его гегелевском значении, чтобы резче подчеркнуть диаметральную противоположность своего взгляда на соотношение теоретического сознания и его предмета — вне и независимо от сознания существующего предмета, объективной реальности, данной человеку в созерцании и представлении. Поскольку дело касается теории познания, у Гегеля различение «субъекта и объекта» с самого начала выступает как различение внутри чистой стихии духа, которое-де лишь философски-наивным мышлением принимается за различие между «вне и независимо от сознания существующим предметом» и «сознанием об этом предмете».

Рассматривая в своей «Феноменологии духа» процесс развития эмпирического человеческого сознания как процесс преодоления духом им же самим порождаемых иллюзий, Гегель стремится представить материализм как первую, наивную ступень развития духа, основная иллюзия которой и заключается в том, что сознание некритически принимает продукт своего собственного творчества за результат воздействия, привходящего в сознание извне, от предмета.

Гегель самым недвусмысленным образом под видом «теоретического сознания» описывает стихийно-материалистическую трактовку вопроса об отношении сознания и предмета, принимаемую конкретными науками в качестве самой по себе разумеющейся.

Он так описывает эту ступень сознания: «Я» может быть пассивным, а предмет — причиной возникающих в нем определений. В этом случае определенные представления, которые Я имею в себе, возникают из того, что на меня производят впечатление непосредственно данные предметы.

Это и есть теоретическое сознание» 21 (или попросту «сознание»).

Это Гегель и выражает таким образом, что для первой, наивной, стихийно вырастающей точки зрения на основной вопрос философии, «субъектом», т.е. единственной активной причиной «возникающих в сознании определений» выступает «предмет», а сознание оказывается пассивной, подвергающейся воздействию, привходящему извне, стороной отношения, т.е. «объектом».

Гегель пытается расшатать эту точку зрения изнутри, подчеркивая, что сознание все же должно рассматриваться как деятельность, которая состоит в «различении» хаоса извне привходящих впечатлений, и поэтому-де если присмотреться ближе, то оказывается, что подлинным «субъектом» выступает само сознание или «самосознание».

Поднявшись на эту, более высокую ступень развития, гегелевский «дух» умнеет настолько, что уже не впадает в материалистическую иллюзию и постигает, что он сам и есть то самое «деятельное начало», которое формирует все содержание знания о предмете, постигает «ограниченность» той точки зрения, с которой ему ранее представлялось, будто бы он лишь пассивно воспринимал идущие извне впечатления.

На ступени «самосознания» дух постигает, что активной деятельной стороной отношения сознания и предмета является всегда сознание, которое не воспринимает от предмета, а наоборот, накладывает на него «определения», а «предмет», таким образом, выступает как объект деятельности сознания, как пассивная сторона отношения, как «материя», в которой дух производит свою деятельность различения, производит свое «самоотчуждение».

Когда же гегелевский дух становится совсем умным, абсолютно умным, то он постигает, что «предмет» и вовсе ни при чем и что он сам, абсолютный дух, всегда, на всех ступенях своего развития, вопреки всем своим иллюзиям был, есть и будет одновременно и «субъектом» и «объектом», и деятельным началом, и предметом своей собственной деятельности, саморазличающейся субстанцией познания и мироздания.

Именно эту концепцию Гегеля имеет в виду Маркс, говоря о том, что предмет познания как «реальный субъект» остается все время вне головы, пока последняя относится к нему лишь «умозрительно», лишь познавательно-теоретически. Эта последняя оговорка важна в том отношении, что противопоставляет гегелевской концепции о «единстве субъективного и объективного» не просто материалистический тезис о первичности объективной реальности по отношению к сознанию вообще, но диалектико-материалистическое понимание проблемы субъективного и объективного, их единства, реально проявляющегося в материально-практической деятельности, в целенаправленном изменении окружающего мира.

Человек, как сознательно, целенаправленно действующий общественный человек, действительно в своем отношении к миру выступает как «субъект», т.е. как активная, формирующая деятельная сторона отношения.

Это и хочет оговорить Маркс, когда четко обозначает те пределы, в которых «субъектом» выступает предмет. Эти пределы — теоретическое, чисто познавательное отношение. Для того, чтобы стать «субъектом» отношения к миру, к природе, человек должен выйти за пределы чисто умозрительного отношения и выступать в качестве материальной целенаправленно изменяющей мир силы.

У Гегеля же этот факт диалектики «субъективного и объективного» мистифицируется в виде чисто духовных эволюций, превращений, происходящих внутри «духа», ни на миг не переступающего границы чисто духовной деятельности.

Для Гегеля «теоретическое» сознание превращается в «практическое», возвышается до ступени «самосознания», становится «субъектом» отношения к миру с помощью чисто умозрительного кунштюка. Для этого «дух» не должен проделать ничего иного, как обратить внимание на самого себя и рассмотреть самого себя в «предмете», выступающем как пассивное зеркало, отражающее все те эволюции, которые он (дух) в самом деле совершает, должен «понять» предмет в качестве «опредмеченного самосознания».

Для Маркса же диалектика субъективного и объективного раскрывается в совершенно ином плане, — для него, как для последовательного материалиста, первичным, не зависящим от сознания в любой его форме, является объективная реальность, данная человеку в созерцании, реальный предмет.

Предмет поэтому и выступает как субъект, т.е. как единственная «причина возникающих в сознании определений» и различений, категорий.

И это отношение не меняется до тех пор, пока сознание занято чисто теоретической деятельностью, деятельностью познания, познавания.

И если реальная диалектика взаимопревращения субъективного в объективное признается Марксом в ее материалистической трактовке, то процесс их взаимопревращения реально выступает только как процесс целенаправленной материально-практической деятельности, как процесс, в котором человек деятельностью реализует в природе свои сознательно поставленные цели. Здесь, и только здесь, он и выступает как «субъект» отношения к вне и независимо от него существующему миру.

В пределах же теоретического, чисто познавательного отношения к миру человеческое сознание выступает лишь как «объект» — если выражаться в той терминологии, которую Маркс использует во «Введении», — или, иными словами, ход теоретического мышления должен следовать за ходом реального, от сознания независимо и вне его совершающегося развития, и не должен прибавлять ничего от себя.

Ибо «прибавить от себя», ввести в теоретическое изображение предмета субъективный момент, выступить в теоретическом познании в качестве субъекта в выше разъясненном смысле, сознание может не только тем путем, что действительно «прибавит», но и тем, что убавит от полноты рассматриваемого предмета некоторые присущие ему объективно определения и примет эту ущербленную картину за его исчерпывающее изображение.

Как говорит Мао Цзэдун, «односторонность и поверхность — это тоже субъективизм» 22.

Кроме того, тот факт, что Маркс определяет вне и независимо от сознания, от «человеческой головы» существующий мир как единственный реальный субъект теоретического познания, имеет еще и следующий смысл.

Это равносильно тому пониманию, что материальный, объективный мир представляет собою совокупность процессов самодвижения, саморазвития, — ибо понятие «субъект» в том его значении, которое употребляет Маркс, означает также и это.

Этим Маркс также противопоставляет гегелевскому пониманию важнейшую идею своей материалистической диалектики, теории познания.

Гегель, как известно, атаковал материализм, используя его неумение понять предмет познания, как процесс саморазвития. Но, верно подметив эту слабость материалистов, Гегель отнюдь не устраняет ее из понимания предмета, взятого вне всякого отношения к познанию, к сознанию.

Эту основную слабость естествознания и философии XVIII века Гегель своим учением узаконивает, консервирует, восстанавливает — и именно тем путем, что переносит всю проблему развития, понимаемого как саморазвитие, в сферу познания, в познающее сознание.

Когда он провозглашает в «Феноменологии духа» тот фундаментальный принцип своей системы, что «истинное» следует «понимать и выражать не только как субстанцию, но столь же и как “субъект”» 23, разъясняя это в том смысле, что перед философией всегда стоит, и до сих пор не разрешена, проблема саморазвития «предмета познания», то речь идет только о развитии знания, никак не предмета вне отношения его к знанию.

Природа есть и для Гегеля нечто, разнообразящее свои «определения» лишь в пространстве, лишь одно подле другого, ни никак не во времени, не одно вслед за другим.

Чувственно-данный «предмет познания» Гегель изображает — не делая ни шагу вперед по сравнению с философией XVIII века — как совокупность одновременно сосуществующих связей, отношений, сторон — или «определений», как он предпочитает выражаться.

И поскольку эта основная слабость предшествующей ему философии полностью сохраняется, узаконивается им, вся проблема развития, движения, саморазвития естественно ставится исключительно и всецело как проблема развития лишь познания, лишь сознания.

Гегель занят решением с самого начала неверно поставленной проблемы – исследованием отношения между «предметом», в котором движение, развитие априори отрицается, и движением сознания, познания. На этом пути он и приходит к своему панлогизму, к тому абсолютно идеалистическому выводу, что единственно активным началом вселенной является логический дух, совершающий деятельность «саморазличения» и отчуждающий свои продукты в виде «представлений» о вне и независимо от него существующих «предметах».

«Дух» оказывается единственным «реальным субъектом», т.е. единственной активной, формирующей силой развития, движущим принципом развития именно потому, и только лишь потому, что Гегель с самого начала милостиво согласился со старым материализмом как раз в том пункте, в котором тот был неправ, чтобы атаковать те пункты, в которых материализм был прав, научен.

Согласившись с тем представлением о вне и независимо от сознания существующем предмете, что предмет остается неизменным во все времена, а развивается лишь познание, лишь представление о нем, Гегель благополучно и вполне логично приводит к выводу о том, что в самом предмете нельзя найти аналога развитию познания, что, следовательно, порядок очередности появления понятий, категорий, определений в познающем сознании определен лишь чисто логической, имманентной духу необходимостью.

Это Гегель и выражает таким образом, что «истинное следует понимать и выражать не только как субстанцию, но столь же и как субъект», т.е. поскольку речь заходит о развитии, то это развитие должно быть приписано исключительно духу.

«Предмет» же, с его точки зрения, никак не может быть истолкован в качестве «субъекта», т.е. не может быть понят как процесс саморазвития, самодвижения, – или, как выражается Гегель, «саморазличения»...

Последнее оказывается монополией духа именно потому, что о предмете, как таковом, вне его отношения к сознанию, Гегель вопроса даже не ставил, а под названием «предмета» с самого начала имел в виду лишь «феномен» развивающегося «из себя» духа.

Проблема, мистифицированная здесь, состоит в том, что в созерцании предмет в самом деле дан как одновременно существующее многообразие связей, сторон, отношений, в том, что созерцанию всегда дан результат развития.

И поскольку вопрос встает о специальной задаче логического анализа, эта задача сводится к тому, чтобы воспроизвести тот процесс, который в результатах этих «снят», тот процесс, который привел к этим результатам.

Но Гегель эту проблему ставит таким образом, что реальный процесс исторического развития, который реально привел к сегодняшнему, наличному, данному в созерцании состоянию, вообще не принимается в расчет, а вместо него подсовывается процесс развития познания, который привел к сегодняшней ступени понимания предмета...

Представление о предмете Гегель вынужден поэтому заимствовать из современного ему общественного сознания, научного или ненаучного. Оно и выступает как равное «предмету». Наличное представление о предмете затем неизбежно узаконивается как «истинное» тем путем, что изображается в качестве логического результата всего предшествующего познания. Развитие самого предмета остается вне рассмотрения.

Поэтому же гегелевская теория познания оказывается критичной лишь по отношению к давно или недавно пройденным ступеням познания, но зато полностью разделяет все иллюзии современного ей общественного сознания, увековечивает в качестве абсолютной истины все современные ей представления, проявляя по отношению к ним лишь мнимую критичность.

На отношении как к современным ему правовым представлениям, так и к современной политической экономии именно эта особенность в гегелевской теории познания и обнаруживается. Эта теория познания оказывается способной обслуживать лишь целиком апологетичное отношение к существующему порядку вещей, несмотря на то, что этот порядок вещей уже давно прогнил и готов рухнуть.

Вечность существующего порядка вещей обосновывается, таким образом, не прямо, а путем изображения представлений современников об этом порядке вещей, в качестве единственно разумных, единственно соответствующих логике.

Поэтому когда Маркс обозначает мир, предмет познания как «субъект», то этим он подчеркивает еще и то важнейшее различие между диалектическим материализмом и диалектикой Гегеля, что первый исходит из того, что сам предмет познания есть всегда продукт процесса самодвижения, саморазвития, в то время как диалектик-идеалист Гегель признает саморазвитие лишь в духе, т.е. в теологически переодетом познании, но никак не в чувственно-данном мире.

Определяя мир, предмет познания как «субъект», Маркс тем самым и выставляет против Гегеля тот основной принцип диалектико-материалистической теории познания, что сам предмет должен быть всегда познан как результат процесса саморазвития, что движущие противоречия, источник самодвижения присущи самому предмету, а не понятию, не процессу осмысления предмета.

Таким образом, метод логического анализа предмета, метод восхождения от абстрактного к конкретному у Маркса основывается прежде всего на понимании предмета познания как продукта процесса самодвижения, саморазвития; наличная же ступень саморазвития, данная сознанию в представлении, в созерцании, и должна рассматриваться как продукт истории, причем истории саморазвития самого предмета, а не знаний о нем, как то требует гегелевская логика, теория познания, идеалистическая диалектика.

Процесс саморазвития предмета и процесс развития наших знаний о нем раскрывается Марксом — вопреки Гегелю, который их начисто отождествляет, – как два специфических процесса, совпадающие друг с другом не абсолютно, а в источнике, в тенденции, совпадающие диалектически, таким образом, что их реальная противоположность — противоположность сознания и материи — не исчезает ни на миг, а преодолевается процессом развития познания и практики, и преодолевается, как и всякая другая диалектическая противоположность, через раскрытие и борьбу противоречий.

Эта другая, важнейшая сторона марксова учения о восхождении от абстрактного к конкретному как аналога процесса саморазвития предмета познания выступает как проблема логического и исторического, как проблема их диалектически-противоречивого единства.

Эту проблему мы и рассмотрим в следующей главе.

---

1 Фейербах Л. Принципы материалистической теории познания. Москва: Материалист, 1923, с. 163.
2 Там же.
3 Там же, с. 85.
4 Маркс К. Теории прибавочной стоимости, т. 3, с. 54.
5 Мао Цзэдун. Сочинения, т. 1, с. 509.
6 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. XII, ч. 1, с. 179.
7 Там же.
8 С предельной ясностью высказал кредо узкопрактического сознания великий художник, но мелкий философ Л.Н. Толстой: «Вот считают, будто не солнце ходит вокруг земли, а земля ходит вокруг солнца... Какая чепуха! На что мне это знать? А что солнце ходит вокруг земли — это мне надо знать: солнце встает — надо идти на работу, солнце на полдень — надо передохнуть и поесть, а солнце зашло – ну и кончился день» (Новиков И. У Толстого /Новый мир, № 9, 1953, с. 190).
9 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. XXIV, с. 59.
10 Необходимо отметить, что в имеющихся переводах текста, в том числе и в собрании сочинений, мысль Маркса передана неверно, невнятно. У Маркса речь идет о различении между «теоретическим способом освоения мира человеческой головой» и всеми другими способами «освоения мира» всё той же «головой», т.е. сознанием, — теоретический способ отличается им от религиозного, от художественного и от практически-духовного. В переводе бессмыслица: от «религиозно-художественно-практически-духовного», – или даже: от «религиозного, художественного, практического, духовного» — порознь.
11 Ленин В.И. Еще раз о профсоюзах /Сочинения, т. 32, с. 72.
12 Маркс К. Капитал, т. 1, с. 4.
13 Ленинский сборник, т. IX, с. 201.
14 Ленин В.И. Сочинения, т.32, с. 72.
15 Маркс К. Теория прибавочной стоимости, т. 3, с. 365.
16 Там же, т.1, с. 100.
17 Там же, с. 101.
18 MEGA, 1-te Abt., В. III., S. 517.
19 Marx K. Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie. Rohentwurf. Moscau, 1939.
20 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. XII, ч. 1, с. 191.
21 Гегель Г.В.Ф. Введение в философию. Москва, 1927, с. 3.
22 Мао Цзэдун. Относительно противоречия /Сочинения, т. 2, с. 430.
23 Hegel G.W.F. Phänomenologie des Geistes. Berlin, 1841, S. 14.