Индекс ~ Биография ~ Тексты ~ Фотогалерея ~ Библиография ~ Ссылки ~ Проект

Глава III. Решение Марксом проблемы логического и исторического

Проблема логического и исторического, или, как формулирует ее Маркс, проблема отношения «научного изложения к реальному движению» 1, вставала непосредственно как проблема метода научного познания экономических отношений капитализма.

Метод восхождения от абстрактного к конкретному понимается Марксом как тот единственный способ, которым научное мышление может воспроизвести предмет как единое развивающееся целое, как метод мышления, обеспечивающий познание закона возникновения и развития исследуемого предмета. Это понимание предполагает исторический взгляд на предмет познания, и сам метод восхождения от абстрактного к конкретному выступает как логическая форма, в которой отражается развитие от простого к сложному, от низшего к высшему.

Поэтому проблема отношения логического к историческому, последовательности логического мышления к той последовательности, в которой выступали в историческом развитии те стороны, грани, связи, отношения исследуемого предмета, которые выражаются в соответствующих категориях, и была поставлена Марксом как специальная гносеологическая проблема.

Вопрос вставал перед Марксом в такой форме: может ли и должно ли научное мышление, последовательно восходящее от абстрактного к конкретному, руководствоваться той последовательностью, в которой появлялись в ходе истории отдельные стороны исследуемого целого.

Маркс, иными словами, подходит к вопросу непосредственно от задачи научного анализа существующего, понимаемого исторически, т.е. с одной стороны как продукт, как результат предшествующего развития, а с другой — как в свою очередь исторически преходящая форма развития.

Этот взгляд на предмет познания в корне отличает позицию Маркса от всех предшествующих философских концепций относительно истории, как от гегелевской, так и от тех представлений, которые были свойственны старому материализму.

Свои взгляды на вопрос об отношении последовательности исторического развития к последовательности логического мышления Маркс развивает опять-таки путем противопоставления последовательно-материалистического решения вопроса столь же последовательно развитой в трудах Гегеля позиции идеализма.

Прежде всего Маркс подчеркивает, что гегелевская концепция историзма в научном, логическом анализе базируется на совершенно ложной основе, что Гегель софистически игнорирует тот объективный факт, что предмет научного анализа существует и развивается совершенно независимо от тех эволюций, которые проделывает логическое мышление.

Не останавливаясь на доказательстве этого прочно завоеванного материализмом тезиса, Маркс подробно исследует, к каким конкретным извращениям в решении проблемы логического и исторического приводит забвение элементарных истин материализма.

Гегель, в силу идеалистического исходного пункта своей гносеологии и в попытке разрешить вопрос об отношении научного изложения к действительному развитию, исходит из совершенно ложной постановки вопроса. Для него вообще не существует прежде всего действительной истории исследуемого в науке предмета, т.е. истории, развития, совершающихся вне и независимо от развития сознания, познания.

Вместо реального «исторического», вместо действительной истории предмета Гегель на деле рассматривает нечто совсем иное — а именно историю познания, осознания этого предмета.

Поэтому проблема отношения логического к историческому подменяется вопросом об отношении логического знания, достигнутого современной Гегелю наукой, к истории формирования этого знания. Знание, имеющееся сегодня, т.е. представления современников о предмете исследования, принимается гегелевской гносеологией некритически. Это и понятно — ведь мерой, масштабом, критерием истинности знания для нее является не предмет, не объективная реальность, данная в созерцании, а абстрактные формулы «науки логики».

В качестве «логического» у Гегеля рассматриваются поэтому подведенные под формулы его «логики» и таким образом увековеченные, обожествленные представления его современников. Подводя под формулы, имеющие диалектический характер, научные, правовые, политические и т.п. воззрения своей эпохи, Гегель одновременно создает видимость критического к ним отношения.

Рассматривая под видом «исторического» процесс формирования современных ему представлений о предмете, Гегель, с другой стороны, неизбежно приходит к тому пункту, где эта «история» заканчивается, так как современные представления изображаются в итоге в качестве той идеальной модели, в приближении к которой состоялся прогресс, история знания, в качестве имманентной духу целевой причины исторического процесса развития сознания и самосознания, который тут же выдается за действительную историю.

И поскольку существующая — экономическая, правовая, политическая и т.д. — действительность истолковывается как «отчуждение самосознания», т.е. как внешняя форма существования все тех же представлений современников, то заканчивается не только история знания, но и история вообще.

Взгляд Гегеля на вопрос об отношении логического к историческому предполагает, что история есть по существу своему нечто относящееся лишь к прошлому, но никак не к настоящему, тем более не к будущему.

Вся предшествующая история рассматривается поэтому лишь как процесс приближения мыслящего и опредмечивающегося сознания к его сегодняшней ступени. Последняя же при этом способе рассмотрения и выступает как та разумная действительность, которая после долгих перипетий, осуществилась еще раз и навсегда.

История, таким образом, превращается в средство апологии существующего, с одной стороны, а с другой стороны сама рассматривается идеалистически извращенно. Сознание предшествующих поколений, приравненное к действительному историческому процессу, сравнивается не с теми фактами, не с той действительностью, отражением которой оно является, а с сегодняшними представлениями о сегодняшних же фактах, о сегодняшней действительности; отнестись критично к сознанию предшествующих поколений с позиций такого взгляда оказывается невозможным.

«Историческое» изображается как то же самое логическое, только рассматриваемое в процессе его формирования.

«Логическое» же — на деле являются не чем иным, как подведенным под формулы гегелевской «логики» представлением современников Гегеля о том или ином предмете.

Если гегелевская гносеология на основе этого идеалистического понимания проблемы выдвигает требование начинать логическое научное рассмотрение предмета именно с того, «с чего начинает история», то это требование в действительности означает, что мышление должно посчитать за исходный пункт развития исследуемого предмета ту его сторону, то его определение, которое в силу тех или иных причин раньше других отразилось в человеческом сознании.

Ведь если история предмета, процесс возникновения и развития «самого конкретного» совпадает с историческим развитием логического осознания, познания его людьми, то научное мышление, стремящееся воспроизвести в форме движения от абстрактного к конкретному процесс происхождения исследуемого предмета, не только вправе, но и обязано руководствоваться в ходе логического расчленения предмета именно тем порядком последовательности, в котором данный предмет познавался предшествующей наукой.

Стоит лишь очистить этот процесс, историю познания, от случайностей – и перед логической мыслью выступит картина происхождения и развития самого предмета.

Но это требование, как показывает Маркс на ряде примеров из политической экономии, ориентирует логическую мысль на совершенно ложный путь. Ибо вовсе не обязательно те отношения, стороны предмета, которые раньше других были выделены предшествующей наукой и зафиксированы в форме абстрактных категорий, являются и исторически первыми, «простыми». Точно так же не совпадает по своей последовательности с последовательностью объективного развития от простого к сложному и все дальнейшее движение науки, осознания.

Научная мысль начинает в истории свой анализ всегда с рассмотрения тех фактов, тех сторон предмета, которые оказываются важнейшими для практики, для развития целесообразной деятельности.

Так, например, рассуждениями Рикардо о законах денежного обращения руководит вовсе не абстрактный теоретический интерес, а стремление проанализировать причины затруднений, возникших в банковской политике. Для Рикардо важнейшим фактом, подлежащим теоретическому исследованию, являлся, как показывает Маркс, факт обесценения бумажных денег при одновременном повышении товарных цен, а вовсе не «простая сущность денег». Или для физиократов — «наиболее острым спорным вопросом является не то, какой труд создает стоимость, а то, какой труд создает прибавочную стоимость» 2.

Здесь, таким образом, наука ставит вопрос в сложной форме до того, как он разрешен в элементарной форме.

Маркс подчеркивает то обстоятельство, что развитие предмета познания, с одной стороны, и развитие знаний о нем — с другой, не только не совпадают, но часто противоречат друг другу.

«В отличие от других архитекторов, — говорит об этом Маркс, — наука не только рисует воздушные замки, но возводит отдельные жилые этажи здания прежде, чем она заложила его фундамент» 3.

И это явление, как показывает Маркс, происходит не из капризов сознания, а из потребностей развития общественной практики.

Поэтому когда Маркс выдвигает против гегелевской концепции свое важнейшее диалектико-материалистического положение о том, что тот способ, которым мышление воспроизводит конкретное, не есть ни в коем случае процесс происхождения самого конкретного, то это направлено, прежде всего, против идеалистического представления о том, что история предмета тождественна истории его познания людьми.

Эти два процесса не совпадают по своей последовательности. И поэтому научное мышление, стремящееся воспроизвести действительную историю предмета, не может руководствоваться тем порядком последовательности, который наблюдается в развитии знаний об этом предмете.

В историческом развитии науки сначала рассматриваются, как правило, наиболее сложные отношения, связи, стороны предмета, и именно потому, что в них для людей прежде всего обнаруживаются противоречия предмета, ведущие к практическим затруднениям. Поэтому именно сложные связи, стороны, отношения раньше «простых» выявляют свое решающее значение для развития практики, и вследствие этого выступают непосредственными поводами для теоретических исследований.

Те «определения» предмета, с которых мышление, сознание начинает его рассмотрение, неизбежно и выступают в мышлении как исходные, как те наиболее абстрактные, наиболее «простые», которые поэтому и представляются объективно простейшими определениями самого предмета.

Как показывает Маркс, наука лишь после долгих поисков приходит к выяснению объективно простого начала исследуемого предмета.

«Историческое развитие всех наук только через множество перекрещивающихся и окольных путей приводит к их действительной исходной точке» 4.

Критику идеалистической концепции относительно исторического и логического Маркс начал еще в 1844 году, в «Философско-экономических рукописях». Уже здесь он показал, что как буржуазные экономисты, так и их социалистические критики пытаются разрешить вопрос о происхождении частной собственности на ложной основе, на основе идеалистического представления о сущности исторического подхода к делу.

Маркс показывает уже здесь, что буржуазный экономист не в состоянии понять действительную историю «частной собственности» именно потому, что наличная, сегодняшняя ступень развития частнособственнических отношений понимается им неверно.

Маркс показывает ту глубокую связь, которая имеется между пониманием истории и пониманием существующего.

То, что буржуазный экономист считает «простым» отношением современной экономической действительности, то неизбежно представляется ему также и исторически «простым», исходным пунктом развития.

Считая «частную собственность» необходимым, атрибутивным отношением современного человека к вещам, простым исходным моментом всякой деятельности современного человека (а на самом деле буржуа), он предполагает частную собственность в качестве исходного пункта и всего исторического развития.

В соответствии с этим и вся история представляется буржуазному экономисту рядом неразвитых ступеней к сегодняшнему состоянию общества.

И если буржуазный экономист встречает в истории какое-либо иное, добуржуазное отношение к собственности, то он неизбежно видит его сущность, его «истину» в том, что это — недоразвитое, не полностью соответствующее своей истинной природе буржуазное отношение индивида к вещи...

Вся история экономических отношений предстает в свете буржуазно-ограниченного представления о современности, о законах, по которым протекает экономическая деятельность людей внутри товарно-капиталистической системы производственных отношений.

Маркс, который в философско-экономических рукописях ставит вопрос о происхождении, о законе возникновения частной собственности, подвергает анализу «историзм» буржуазной науки, тот способ мышления, которым последняя пытается понять, воспроизвести историческое происхождение частной собственности и всех ее особенных форм.

«Мы не будем переноситься, как это делает экономист, когда он хочет что-нибудь объяснить, в вымышленное первобытное состояние. Подобное первобытное состояние не объясняет ровно ничего. Это просто отодвигает вопрос в седую туманную даль. Экономист подсовывает в форме факта, события то, что он должен бы дедуцировать, а именно — необходимое отношение между двумя вещами, например, между разделением труда и обменом.

Подобным же образом происхождение зла объясняется в теологии первородным грехом, т.е. это есть способ подсунуть под видом факта, в форме истории, как раз то, что следует доказать» 5.

В данном случае Маркс подчеркивает, что до тех пор, пока не понята внутренняя необходимость, закон существования современной формы частной собственности, попытка показать, выяснить процесс происхождения частной собственности на фактах истории дать ничего не может.

В этом случае обращение к истории предмета оказывается лишь способом укрепить иллюзии о данном предмете, придать ненаучным представлениям о предмете видимость исторического обоснования. Маркс, таким образом, показывает, что этот способ осмысления истории есть на самом деле способ отрицания действительно исторического подхода к делу и никак не обеспечивает познания действительной истории происхождения и развития того предмета, который дан глазам современного человека.

В «Немецкой идеологии» Маркс уже более четко и притом в общей форме разоблачает идеалистическую сущность подобного понимания «исторического» подход к изучению явлений, показывая, что у Гегеля в логически-абстрактной форме выражен по существу тот же самый идеалистический взгляд на соотношение логического и исторического, который проводится тем же А. Смитом в пределах его «конкретного» исследования, и свойствен вообще всей буржуазной науке, в том числе и политической экономии буржуазии.

Имея в виду непосредственно младогегельянцев, Маркс указывает, что «то, что обозначают словами “назначение”, “зародыш”, “задача”, “идея” прежней истории, есть не что иное, как абстракция от позднейшей истории, абстракция от того активного влияния, которое оказывает предшествующая история на последующую» 6.

Маркс обнаруживает общий и Гегелю и А. Смиту–Рикардо гносеологический корень этой иллюзии, показывая, что и тот и другие понимают неисторически настоящее, что историзм относится ими лишь к прошлому. Настоящее же принимается за венец, за конечную цель развития, рассматривается в качестве действительности, совпадающей со своим понятием, в качестве, наконец, после долгих блужданий осуществившейся разумной действительности...

Раскрыв природу гегелевской концепции историзма, как «абстракции от позднейшей истории», от современного в конечном счете состояния вещей, которое объявляется адекватным разуму, совпадающей с принципами логического разума, Маркс показывает, что именно этот метод и позволяет изображать дело таким образом, «... будто задача предшествующей истории состоит в том, чтобы создавать позднейшую историю, — будто, например, задача открытия Америки заключалась в облегчении победы французской революции, — благодаря чему история приобретает свои особые задачи и становится “лицом наряду с другими лицами” (как-то “самосознание”, “критика”, “единственный” и т.д.)» 7.

Критика этой особенности гегелевской концепции историзма попадала не в бровь, а в глаз и буржуазной политической экономии, ее методу осмысления истории происхождения частной собственности. В «Экономическо-философских рукописях» Маркс уже четко прослеживает связь между некритическим отношением к существующему и идеалистическим пониманием исторического процесса, свойственных как Гегелю, так и буржуазным экономистам.

Всей домарксовой науке о развитии общества было свойственно правовое, идеалистическое понимание «частной собственности». Как чисто правовая категория, как категория «самосознания» выступает она и в системе Гегеля. Правда, Гегель проявляет и здесь несравненно более тонкое историческое чутье, выводя частную собственность из «владения», как из более простого отношения человека к предмету. Но буржуазно-ограниченное представление о собственности его учением не только не опровергается, но обожествляется, освящается философским авторитетом. И делает это Гегель тем путем, что истолковывает «владение» как неразвитую форму частной собственности. Последняя оказывается в итоге внутренней, имманентной целью развития, конечной, целевой причиной развития «владения» в «частную собственность».

«Частная собственность», таким образом, опять предстает как духовная «причина» развития экономических отношений.

И этот взгляд на природу «частной собственности» мог быть преодолен только вместе с идеалистическим пониманием истории.

При анализе проблемы, как показывает Маркс в «Экономическо-философских рукописях», оказывается, что «... хотя частная собственность представляется основой, причиной отчужденного труда, она есть скорее его последствие, подобно тому, как боги первоначально были не причиной, но действием человеческой глупости. Позднее отношение превращается в отношение взаимодействия» 8.

Эта постановка вопроса вплотную и подводит Маркса к материалистическому взгляду на отношение «частной собственности» (Маркс уже здесь под этим названием имеет всегда в виду буржуазную частную собственность) и «отчужденного труда» (как он называет в это время наемный труд, производящий товары, товарно-капиталистическую форму труда).

Эта постановка вопроса делает невозможным чисто правовое понимание частной собственности уже потому, что в сознании людей как боги, так и частная собственность с самого начала выступают как «причина». Поэтому задача выяснения подлинной «причины» как религиозного, так и правового сознания и не могла быть исследована по-гегелевски, т.е. на почве самого «самосознания».

Здесь уже вполне четко сквозит материалистический взгляд, правда, выраженный еще фейербаховским языком, тот взгляд, что причина всех без исключения форм сознания, всех религиозных, правовых и др.форм «самосознания» лежит вне «самосознания», в сфере практически-чувственных отношений человека к человеку, складывающихся необходимым, не зависящим от сознания и воли людей образом.

Проблема «отчужденного труда» уже не могла быть решена на почве правовой точки зрения, на почве точки зрения, исходящей из самосознания людей, на почве идеализма.

Необходимость проанализировать реальные корни, «практически-чувственную» основу, причину того факта, что внутри самосознания «частная собственность» действительно выступает с самого начала как исходная, простая категория, как простая основа всех остальных категорий «самосознания», как первопричина, и выводила мысль Маркса за пределы идеалистического взгляда на вещи.

Здесь, в ходе анализа проблемы частной собственности, Маркс и пришел к тому решающему выводу, что правовые категории, как и религиозные представления, есть продукты процесса, происходящего совершенно независимо от сознательной воли людей, есть продукты процесса развития их практически-чувственных взаимоотношений, складывающихся в ходе производства материальной жизни, в процессе труда.

Анализируя взаимно-противоречивое взаимодействие «частной собственности» и «отчужденного труда», Маркс показывает, что движущей, решающей, активной стороной этого взаимодействия, «субъектом», как он в данном случае выражается, является именно «труд», а не «частная собственность».

И здесь, в анализе закономерностей, по которым совершается взаимодействие «отчужденного труда» и «частной собственности», т.е. наемного труда и капитала, Маркс открывает и тайну происхождения частной собственности.

Для идеалистической, правовой концепции относительно частной собственности проблема эта вообще неразрешима, и именно потому, что не может быть правильно [представлено] частнособственническое отношение индивида к вещи; для этой точки зрения [оно] неизбежно представляется простым, исходным отношением человека к миру, так как сознательное, правовое регулирование отношений между людьми уже предполагает существование частной собственности как экономического, т.е. независимо от воли и сознания сложившегося факта. Правовое сознание вынуждено с самого начала считаться с этим фактом как со своей «простой» предпосылкой, вынужденно брать его как нечто само по себе разумеющееся, как простое и не подлежащее рассмотрению, как само по себе «разумное» и «естественное».

Поэтому, оставаясь на почве правового сознания, и нельзя исследовать это сознание со стороны его основной предпосылки, принципа «частной собственности». Не помогает здесь и «исторический» подход к вопросу. Ибо и исторически право начинается именно с признания «частной собственности» как естественного, простейшего отношения индивида к вещам. Экономическая необходимость, создавшая частную собственность, для идеализма вообще есть нечто доисторическое, так как история есть для него лишь то, что может быть истолковано как продукт сознательной воли, как «опредмеченное самосознание».

Выдвигая материалистический принцип исследования проблемы частной собственности, как продукта «отчужденного труда», как продукта развития практически-чувственных отношений между людьми, складывающихся независимо от деятельности духа, Маркс тем самым открывает и путь к решению вопроса о происхождении частной собственности.

В противоположность буржуазным экономистам, которые пытаются нарисовать, сконструировать «историческое обоснование» частной собственности, Маркс видит путь к решению вопроса о происхождении частной собственности в исследовании законов ее современного существования.

Маркс исходит из того, что буржуазные экономисты, приступая к исследованию истории частной собственности, представляют неверно самую сущность частной собственности.

Уже сам Гегель на примере истории философии достаточно ярко показал тот факт, что понимание истории предмета существенно зависит от того представления о самом предмете, с которым приступают к рассмотрению его истории.

Буржуазные экономисты, видящие в частной собственности правовую категорию, и историю частной собственности рассматривают как исторический процесс развития буржуазного правового сознания.

В итоге вместо действительной истории предмета прослеживается лишь история формирования современных, т.е. буржуазных представлений о данном предмете. И этот способ рассмотрения истории вполне соответствует требованиям гегелевской гносеологии, вытекающим из абсолютно-идеалистического понимания вопроса о соотношении, о диалектической взаимосвязи логического и исторического.

Поэтому Маркс и вопрос о происхождении, т.е. об истории частной собственности ставит прежде всего как вопрос о сущности частной собственности. Для того, чтобы проследить историю предмета, нужно выработать четкое научное представление о том предмете, историю которого предстоит проследить.

Маркс указывает, что для того, чтобы понять происхождение частной собственности, следует не углубляться в прошлое, ибо это только отодвигает вопрос в «седую туманную даль» и оставляет его по-прежнему нерешенным, а исходить «из нынешнего национально-экономического факта» 9.

Это понимание предполагает уже и совершенно иное, нежели гегелевское, решение философской проблемы исторического и логического.

Для Гегеля проследить историю предмета означает проследить историю формирования современных представлений о предмете. Доля истины в этой гегелевской концепции имеется и заключается она в том, что прогресс знаний, история приближения познания к его сегодняшней ступени по своей основной тенденции есть в то же время и процесс приближения к объективной истине, поскольку в общем и целом «сегодняшние» представления, как более высокая ступень познания, больше соответствуют объективной действительности, нежели «вчерашние».

Но эта концепция предполагает, что объективной истиной, объективной моделью, к которой исторически приближается познание в своем развитии, является не предмет, существующий вне и независимо от сознания, а идеализированные, обожествленные путем подведения под формы гегелевской логики представления ее современников о данном предмете.

Идея о совпадении логического и исторического базируется у Гегеля на основе именно такого понимания.

Для Маркса, научное внимание которого направлено не на «дело логики», а на логику дела, на критический анализ буржуазной политической экономии, на выяснение действительных предпосылок правового сознания буржуазии, гегелевское решение проблемы выявляет всю свою непригодность.

«Историческим» для Маркса является тот реальный, не зависящий от воли и сознания процесс развития практически-чувственных взаимоотношений, которые необходимо складываются между людьми в процессе производства материальной жизни, в процессе общественного труда, и ни в коем случае не процесс развития «самосознания».

Историческое развитие «самосознания», как буржуазного права, так и буржуазной политической экономии, то, что Гегель выдает за подлинную историю, не есть для Маркса действительно «историческое», и не ему должно соответствовать «логическое».

Критический анализ буржуазной политической экономии с материалистической точки зрения должен заключаться в сопоставлении ее с действительностью, с экономическими отношениями, складывающимися независимо от сознательной воли людей.

С точки зрения Гегеля, этот объективный прообраз теоретических буржуазно-ограниченных построений экономистов попросту не существует. С его точки зрения критерием, объективной моделью теории являются законы его логики.

Гегель поэтому и принимает буржуазно-ограниченные теории буржуазных экономистов за выражение истины человеческого отношения к предметам природы.

В соответствии с этим его гносеология не в состоянии отнестись критически и к «историческому обоснованию» частной собственности буржуазными экономистами. «История частной собственности» и для него тождественна истории формирования буржуазных представлений о частной собственности.

Маркс именно поэтому ставит вопрос о происхождении частной собственности прежде всего как вопрос об объективной сущности частной собственности, исходя из того взгляда, что существеннейшей предпосылкой и условием правильного понимания истории предмета является правильное понимание того предмета, историю которого предстоит рассмотреть.

Иными словами, Маркс уже в 1844-45 годах закладывает материалистические основы для решения проблемы логического и исторического. Маркс показывает, что ключом к пониманию истории предмета является критическое понимание существующего, сегодняшней ступени развития предмета, в данном случае системы товарно-капиталистических отношений производства.

Все дело в том, чтобы существующее понять исторически, т.е. в том, чтобы рассмотреть его не как воплощение вечных принципов логического (абсолютного или человеческого) разума, а как систему исторически обусловленных отношений между участниками общественного производства, как такую систему отношений, каждое из которых находится в исторически обусловленной взаимосвязи со всеми другими.

Рассмотреть исторически существующее — это значит, согласно Марксу, понять каждое отношение исследуемой системы в ее специфической, исторически данной взаимосвязи со всеми остальными сторонами целого.

А для этого, как подчеркивает Маркс, вовсе «не является необходимым писать действительную историю производственных отношений» 10.

Логический, научный анализ существующего уже сам по себе должен обеспечить исторический характер понимания, и дает, таким образом, ключ также и к научному пониманию действительной истории исследуемого предмета, тогда как прослеживание действительной истории, при отсутствии четкого научного представления о том предмете, история которого исследуется, никогда не даст положительных научных результатов.

Этот подход к изучению капитализма основывается у Маркса на том диалектико-материалистическом понимании, что исследуемая система отношений в каждый данный момент своего развития сохраняет и постоянно воспроизводит действительно необходимые условия своего существования, все те условия, без которых она исторически не могла бы возникнуть.

Каждое такое всеобщее, необходимое условие существования целого в каждый момент его развития как бы вновь и вновь «происходит», производится и воспроизводится движением исследуемого процесса.

Маркс эту закономерность развития, лежащую в основе диалектико-материалистического решения проблемы логического и исторического иллюстрирует на примере товара, стоимости, факта отделения живого труда от мертвого — т.е. рабочей силы от вещных, объективных условий производства, средств и орудий производства и т.д.

Товар, как наблюдаемая историческая предпосылка развития капитализма, развитая в докапиталистических формах производства, в развитой капиталистической системе выступает как продукт капитала. И этот факт показывает, что товар (как и деньги, и наличие оторванного от средств и орудий производства производителя и т.д.) и в истории являлся действительно всеобщей, действительно необходимой предпосылкой капиталистического развития общества.

Маркс показывает своим анализом, что каждое особенное отношение, сторона капиталистической системы в итоге вступают в связь взаимодействия, т.е. в такую связь, когда каждое отношение взаимно предполагает все остальные, и что это является всеобщим законом развития, действующим не только в пределах истории человечества.

«Если, — указывает Маркс, — в развитой буржуазной системе... каждое полагаемое (jedes Gesetzte) одновременно есть предпосылка (Voraussetzung), то это имеет место в любой органической системе...» 11.

Если же рассматривать неразвитую капиталистическую систему отношений, в той ее исторически-ранней фазе, когда она только возникает внутри предшествующих формаций и в противоположность им, т.е. сразу приступить к вопросу «исторически», то окажется совершенно невозможным различить всеобщие, необходимые моменты развития от их исторически случайной формы. На ранних фазах развития каждая сторона исследуемой формы движения находится в зависимости от другой, исторически предшествующей формы движения.

Так, например, процесс превращения феодального города в ячейку буржуазного общества имеет в качестве своей необходимой предпосылки бегство крепостных в города. Исторически это является повсеместно наблюдаемой формой, создания в городах рынка свободной рабочей силы.

Буржуазная форма отношения производителя к средствам производства представляется здесь стороной феодального образа жизни, продуктом последнего.

На деле же наемный рабочий вовсе не есть продукт феодализма, хотя на поверхности исторического процесса это выглядит именно таким образом, из чего можно сделать вывод, на первый взгляд кажущийся весьма логичным, что существование феодальной деревни есть всеобщее необходимое условие развития капитализма в городе, всеобщий необходимый источник наемного труда.

Развитый же капитализм, который сам создает своим собственным движением «свободного» рабочего, обнаруживает, что бегство крепостных в города, хотя и является повсеместно имевшейся в истории Европы формой создания рынка свободной рабочей силы, тем не менее является случайной его формой, т.е. никак не связанной с законами развития исследуемого предмета, с законами развития товарно-капиталистической системы производственных отношений.

Для развития капитализма совершенно безразлично, продуктом развития какого общественного процесса является оторванный от средств и орудий производства производитель, субъект рабочей силы, — продуктом разорения феодальной деревни или родовой общины, как это происходит при подчинении капиталом колониальных народов. Важно, что оторванный тем или иным путем от земли и других объективных средств производства производитель вовлекается в процесс капиталистического накопления, в процесс развития товарно-капиталистических отношений, в специфический процесс развития. И совершенно безразлично, из обломков какой формы отношений капитализм создает органы своего специфического развития. Это ничуть не изменяет законов его специфического развития. Поэтому и для науки это совершенно безразлично.

Маркс поэтому четко различает «исторические условия и предпосылки» возникновения капитализма, «додилювиальные», как он выражается, предпосылки, от условий его «действительного бытия» 12.

Науку могут интересовать только вторые, те условия развития предмета, которые этим развитием сохраняются и постоянно воспроизводятся, как всеобщие, необходимые условия существования предмета, и потому выражают собою закон существования и развития данного предмета.

Первые же этим развитием уничтожаются, и во всяком случае не воспроизводятся, что и показывает, что они не принадлежат к числу всеобщих и необходимых условий развития данного специфического процесса, не выражают собою закономерного, необходимого содержания процесса, его внутренних связей.

Все трудности исторического анализа вырастают из того обстоятельства, что новая высшая форма движения, развития (как в обществе, так и в природе) возникает не из «ничто», не в лоне чистой идеи, но на основе низших, исторически, во времени предшествующих форм движения, внутри их и в противоположность им.

Реальная история, реальное историческое развитие представляет собою всегда и везде сложнейшую совокупность процессов развития, переплетающихся между собою, взаимно воздействующих друг на друга.

Поэтому-то задача вычленить и рассмотреть ту особенную форму движения, развития, которая составляет предмет данной науки, и оказывается далеко не простой задачей. Именно поэтому не так-то легко рассмотреть в эмпирической истории тот пункт, тот момент прерывности, в котором начинается история развития данного предмета (данная особенная, специфическая форма движения), закон которой предстоит вскрыть.

Трудность эта возрастает в силу того, что новая, высшая форма движения всегда возникает на основе низших, исторически предшествующих форм движения, вовлекает их в свое специфическое движение, превращает их в «побочные формы» своего движения, подчиняет их себе, наполняет старые формы качественно новым содержанием.

Поэтому какая-либо отдельная сторона исследуемого целого может исторически предшествовать другим сторонам, связям, отношениям этого целого, но ни в коем случае не являться в то же время исходным пунктом развития данного целого, данной специфической формы развития, истории данного предмета.

В истории человеческого общества, в истории развития экономических отношений в частности, этот всеобщий диалектический закон развития обнаруживается особенно явственно.

Капитализм, как показывает Маркс, строится «из обломков и элементов... всех отживших общественных форм», «частью продолжая влачить за собой их остатки, частью развивая до полного значения то, что прежде имелось лишь в виде намека и т.д.» 13

Развитие капиталистической системы производственных отношений, начинаясь внутри исторически предшествующих форм экономического развития общества, начинает интенсивно разрушать свою историческую основу.

Это выражается в том, что одни производственные связи между людьми капиталистическим развитием разрываются, а другие преобразуются в соответствии с внутренней природой капиталистического развития, с законом этого развития, превращаются в формы капиталистического развития. Рассматриваемые же абстрактно, т.е. вне связи с целым, эти отдельные стороны могут показаться ничуть не изменившимися.

«...Это развитие в тотальность [так Маркс называет здесь внутреннюю, закономерную взаимосвязь всех сторон исследуемого предмета. — Э.И.] состоит в том, чтобы подчинить себе все элементы общества, в том, чтобы создать из них те органы, которых этой органической системе еще недостает. Исторически развитие в тотальность происходит именно так» 14.

Маркс иллюстрирует этот всеобщий закон развития на целом ряде примеров истории экономических отношений.

Так, купеческий капитал, развившийся гораздо раньше промышленного, превращается развитием последнего в подчиненную ему форму, делается «особенной» формой движения промышленного капитала, «капитала вообще», всеобщей формы существования производительной силы общества, начинает обслуживать движение промышленного капитала, превращаясь в орган последнего.

Поэтому-то «явление», поверхность исторического процесса, на которой можно проследить тот факт, что купеческий капитал предшествует во времени промышленному, и даже является одним из основных источников первоначального накопления, противоречит сущности этого процесса.

Суть же процесса состоит в том, что промышленный капитал, развиваясь по внутренне присущим ему законам, создает из купеческого капитала «недостающий себе орган».

На основе этого понимания Маркс выдвигает свое важнейшее требование к научному мышлению, состоящее в том, что последнее, если оно хочет постигнуть предмет действительно исторически, не может и не должно руководствоваться в логическом движении от абстрактного к конкретному, от «всеобщего к особенному», тем порядком последовательности, который можно обнаружить на поверхности исторического процесса.

В ходе развития какого-либо исторического процесса его «сущность» часто может быть совершенно обратной своему внешнему проявлению. То, что на деле является «следствием», на поверхности очень часто проявляется по времени раньше своей «причины» и наоборот.

Маркс прекрасно показал это на примере развития всеобщего кризиса. Первые его симптомы всегда обнаруживаются сначала в наиболее «абстрактных» сферах производственных отношений, в сфере банковских, кредитных операций и т.п.

«Денежный кризис», как правило, начинается раньше торгового и промышленного. Производство еще идет полным, ходом, а кредитно-финансовые операции уже затормозились. Для поверхностного взгляда этот факт выглядит таким образом, что денежный кризис есть «причина» кризиса промышленного, кризиса всеобщего перепроизводства, тогда как дело обстоит совсем наоборот.

Маркс специально противопоставляет свою концепцию историзма тому распространенному способу понимания истории, который имеет своей философской основой самый поверхностный эмпиризм, указывая, что простая последовательность никоим образом не совпадает с последовательностью процесса развития от простого к сложному, от простого противоречия, заключенного в сущности исследуемого предмета, – к тем внешним формам проявления исторического процесса, которые открыты непосредственному созерцанию.

Одновременно Маркс подчеркивает прямую противоположность своего понимания истории — метафизической концепции развития от простого к сложному. Если логический процесс восхождения от абстрактного к конкретному, с точки зрения Маркса, воспроизводит в своей последовательности объективный процесс развития от простого к сложному, то это предполагает совершенно иное понимание проблемы «простого и сложного».

Сложное прежде всего не есть механический агрегат «простых» составных частей, как это полагал старый домарксистский материализм. Во-вторых, и это не менее важный момент, самое «простое» понимается исторически.

Старый материализм, поскольку он пытался рассматривать проблему развития от простого к сложному, всегда старался отыскать в предмете его безотносительно простые «составные» части, элементы. В противоположность этому «простое» начало процесса развития той формы движения, которая составляет предмет данной науки, предел аналитического расчленения предмета данной науки, понимается Марксом также исторически.

Это понимание связано с важнейшей гносеологической проблемой «начала науки», «исходного понятия» науки, т.е. той первой абстракции, с которой логическое мышление должно начинать свой путь восхождения к конкретному, связному, целостному научному пониманию предмета.

Если метафизическое мышление стремится открыть путем анализа абсолютно простое начало любой конкретной формы движения, то диалектико-материалистическая логика требует вскрыть такую сторону предмета, которая является простым, элементарным, всеобщим проявлением именно данного предмета, именно данной особенной, исторически определенной формы движения.

Так товарно-стоимостное отношение между людьми является «простым» отношением лишь в пределах предмета политической экономии капитализма, и поэтому только здесь категория товара является логически наиболее абстрактной.

Если же предметом политико-экономического исследования становится не капитализм, а какая-либо иная система общественно-производственных отношений, то товар уже не может рассматриваться как нечто «простое». В системе феодальных или социалистических экономических отношений товар играет совершенно иную роль, выступает уже в качестве стороны иного экономического целого. Поэтому и в системе категорий, выражающей взаимосвязь всех сторон этого целого он также должен стоять в иной логической связи.

В политической экономии феодализма, социализма или другой формы общественно-производственных отношений товар оказывается уже не «простым», а весьма сложным, производным отношением целого, развившегося из иной исторической основы. Поэтому и в логическом анализе он окажется уже не той первой абстракцией, с которого логическое мышление начинает осмысление целого, но выступит в качестве «более конкретной категории».

Исторически товар, как простое, исходное, всеобщее, элементарное отношение капиталистической экономики, есть весьма сложный продукт развития предшествующих капитализму формаций.

Товар при феодализме предполагает всю совокупность экономических отношений, на основе которых он возникает. Все же остальные экономические отношения феодализма могут существовать и не превращая свой продукт в товар. При феодализме в товар превращается лишь излишек натурального хозяйства. Поэтому товар ни в коем случае не является всеобщей основой производственных отношений, поэтому и логическое мышление не имеет права брать его в качестве исходной категории на пути к конкретному научному пониманию.

Точно так же дело обстоит с товаром в условиях социализма. Это отчетливо показал в своем последнем труде И.В. Сталин.

Маркс, таким образом, преодолевает старое метафизическое противопоставление простого — сложному. И на основе диалектико-материалистического понимания этой проблемы совершенно по-новому предстает вопрос об отношении абстрактного к конкретному, логического к историческому.

Это значит, что одно и то же на первый взгляд «простое» отношение, форма экономической связи между людьми, в логическом анализе одного целого выступает как наиболее абстрактная категория, а рассматриваемая как одна из сторон иного целого — как «более конкретная», как более сложная.

Является ли данная категория «простой», «более абстрактной» или «более конкретной», «сложной», нежели другие категории, целиком определяется той ролью, которую играет соответствующее этой категории объективное отношение в той исторически определенной системе отношений, в которую оно входит, стороной которой оно объективно является.

Следовательно, логическая характеристика категории, понятия никоим образом не может быть выяснена путем рассмотрения самой категории, самого понятия, путем анализа определений понятия, как то воображает идеалистическая логика.

«Определение понятия» товар, взятого в его простой, вырванной из исторической связи форме, остаются одними и теми же вне зависимости от того, рассматривается ли товар, произведенный на капиталистической фабрике, или на рабовладельческой латифундии.

Логическая характеристика «абстрактности» или «конкретности» понятия определяется, однако, вовсе не количеством, не богатством определений, присущих «понятию» товара. Поэтому не анализ «понятия», а анализ всей той исторически определенной совокупности взаимосвязей, в которой находится данное объективное отношение, данная сторона данного целого, может служить основой для определения «содержания понятия», основой его логической характеристики, как «абстрактного» или как «конкретного».

В противном случае логический анализ «понятия» превращается в формалистическое пустословие, в схоластику.

Феодальное общество знает товар, знает деньги. Более того, и деньги, и товарно-стоимостное отношение гораздо старше самого феодализма, и в этом смысле и то и другое входит в число реальных исторических условий, предпосылок развития феодальной системы отношений.

И тем не менее эти формы экономических связей между производителями не являются при феодализме, имеющем своей всеобщей основой натуральное хозяйство, внутренними, необходимыми, всеобщими условиями его зарождения и развития. В товар, в деньги при феодализме превращается лишь излишек над продуктом, произведенным непосредственно для и ради нужд, потребностей феодального, натурального хозяйства. Продукт труда внутри этой системы не обязательно должен выражать свою общественному природу в стоимостной форме, в деньгах.

Превращение продукта труда в товар, в деньги, предполагает здесь целую сумму дополнительных условий, помимо тех, которые выражают собою природу «чистого феодализма».

Поэтому и товар, и деньги при логическом анализе законов существования и развития феодально-средневековой формы экономических отношений и выступают как категории «более конкретные», т.е. как такие категории, необходимые условия существования которых должны быть поняты раньше, чем поняты деньги и товар, и независимо от того, существуют товар и деньги или нет.

Совершенно иную роль играет товарно-стоимостное отношение в качестве стороны капиталистического способа производства. Здесь все элементарные условия труда — как объективные, так и субъективные, — не могут вообще вступить в процесс производства, не выступая в товарно-стоимостной форме. Форма стоимости здесь становится всеобщим необходимым условием существования всех остальных форм экономической взаимосвязи. Поэтому в научно-логическом анализе капитализма товарно-стоимостная форма и должна быть проанализирована прежде всего, независимо от существования всех остальных, более сложных форм экономики, в отвлечении от них.

Товарное отношение в политэкономии капитализма поэтому и выступает в качестве той стороны целого, с которой мысль должна начинать свое восхождение к конкретному пониманию; абстракция товара оказывается здесь «простым» исходным понятием науки.

Простым, «наиболее абстрактным» отношением развитого целого товар здесь является только в том строго определенном смысле, что его существование возможно при отсутствии всех других капиталистических же отношений, в то время как любое другое капиталистическое отношение невозможно и немыслимо в том случае, если отсутствует товар, стоимость.

Подобным же образом логический анализ существующего обнаруживает тот факт, что наличие товарно-стоимостного отношения является всеобщим необходимым условием существования денег, а последние — являются тем же самым по отношению к капиталу.

Но тем самым логический анализ существующего дает ключ и к научному пониманию прошлого, к действительной истории исследуемого предмета.

Всеобщее и необходимое условие существования того или иного современного экономического факта, вскрываемое путем логического анализа существующего, данного в созерцании факта, должно присутствовать и в истории происхождения этого факта, в качестве всеобщей, необходимой исторической предпосылки появления этого факта.

Так, для того, чтобы известная сумма денег могла превратиться в капитал, чтобы она могла функционировать как капитал, совершенно необходим целый ряд условий: денежная сумма должна достигать определенной величины, необходимой для того, чтобы оплатить как труд наемного рабочего, так и те средства производства, с помощью которых этот труд должен совершаться. Во-вторых, для этого должен иметься в наличии человек, оторванный от вещных условий труда и не могущий соединиться с ними иным путем, кроме продажи своей рабочей силы.

Кроме того, производительность труда должна достигать известной степени, необходимой для того, чтобы продукт, им произведенный, был достаточен для покрытия издержек производства: во-первых, для удовлетворения потребностей капиталиста, во-вторых, и чтобы сверх всего этого оставался еще излишек для продажи на товарном рынке, — иными словами, должен быть достаточно велик прибавочный продукт.

Естественно, что все эти условия существования современного капитала должны были наличествовать и в истории происхождения капитала, должны были исторически предшествовать появлению капитала. При этом логический анализ существующего не дает и не может, конечно, дать никаких указаний на тот счет, какими именно действительными путями образовались все эти предварительные условия появления капитала, — ответ на этот вопрос можно получить только в рассмотрении действительной истории.

Но только научный логический анализ существующего, настоящего поэтому именно и дает ключ к пониманию действительной истории предмета, к прошлому этого предмета. Только такой анализ и способен выявить тот пункт, тот момент прерывности, в котором начинается действительная история развития данного предмета, предмета данной науки.

Действительно научная история предмета может быть написана лишь тогда, когда четко выяснен тот предмет, историю которого хотят написать.

Глава о первоначальном накоплении в «Капитале» и представляет собою образец такого исторического метода исследования, который становится возможным лишь после того, как путем логического анализа выяснены всеобщие и необходимые моменты, законы возникновения капиталистической формы общественного развития, которые характерны для развитого капитализма.

Процесс первоначального накопления предстает в «Капитале» в совершенно ином свете, нежели в трудах буржуазных историков. Он предстает как процесс разрушения старых общественных форм новой формой развития, как процесс подчинения законам развития капитала всех исторически предшествующих форм связи производителя со средствами производства.

В данном случае Маркс показывает, как возникает специфически-капиталистическая форма развития внутри предшествующих ей форм этого развития, и в противоположность им, как, однажды возникнув, она начинает интенсивно разрушать эти исторически предшествующие формы связи человека с землей и другими средствами производства.

Такое понимание процесса первоначального накопления стало возможным лишь на основе правильного понимания законов существования развитого капитализма. В противном случае процесс первоначального накопления был бы понят так, как он выглядит на поверхности, так, как его схватывает непосредственное созерцание, – т.е. как продукт развития феодализма, как продукт плавной эволюции предшествующей формы развития в высшую.

Капитализм в этом случае и выглядел бы как «истина» феодализма.

Для Маркса же процесс первоначального накопления есть прежде всего тот революционный скачок в развитии экономических отношений, тот момент прерывности в их развитии, с которого начинается действительная история исследуемого предмета, с которого развитие экономических связей между людьми начинает происходить по законам, специфически присущим новой форме развития, по законам товарно-капиталистического способа производства.

Феодальные формы связи между людьми в процессе первоначального капиталистического накопления выступают в качестве всего-навсего того пассивно сопротивляющегося материала, который вовлекается в процесс капиталистического развития, происходящий по законам, совершенно чуждым феодализму.

Процесс первоначального накопления есть проявление законов развития капитализма внутри феодального общества, проявление, по форме своей зависящее от того материала, в котором эти законы начинают пробивать себе дорогу. Мышление, стремящееся к научному познанию исторического процесса первоначального накопления, также должно двигаться от сущности процесса к его внешней, исторически данной форме. «Сущность» же процесса может быть выяснена лишь на пути анализа развитого капитализма, капитализма, уже прочно ставшего «на свои собственные ноги».

Именно такой переход от логического к историческому и совершает мысль Маркса в главе о «так называемом первоначальном накоплении».

«Капиталистическое отношение предполагает, что собственность на условия осуществления труда отделена от рабочих.

... Таким образом, процесс, создающий капиталистическое отношение, не может быть ничем иным, как процессом отделения рабочего от собственности на условия его труда...

... Следовательно, так называемое первоначальное накопление есть не что иное, как исторический процесс отделения производителя от средств производства».

Вывод о сущности, о внутреннем содержании исторического процесса здесь сделан непосредственно из понимания сущности развитого капиталистического отношения.

И не случайно, что эта историческая глава в «Капитале» является двадцать четвертой, что ей предшествуют двадцать три главы, посвященные «логическому» анализу законов существования развитого капитализма.

В «Основных чертах критики политической экономии» Маркс прямо говорит об этом своем понимании отношения логического к историческому:

«Для того, чтобы развить законы буржуазной экономии, совершенно не является необходимым писать действительную историю производственных отношений. Но правильное понимание и дедукция последних как по существу исторически ставших отношений всегда ведет в первом приближении (подобно тому, как в естественных науках эмпирические числовые соотношения) к выяснению прошлого, лежащего позади исследуемой системы» 15.

Здесь задача правильного научного понимания истории поставлена в прямую зависимость от правильного научного понимания настоящего.

Логический анализ настоящего сам должен быть по существу историческим, а это прежде всего значит, что все отношения, связи, стороны исследуемого предмета должны рассматриваться в их исторически данной, особенной взаимосвязи, взаимообусловленности.

Каждая отдельная сторона, фиксируемая в особой категории, должна быть, иными словами, понята не в ее метафизической оторванности от всех других сторон исследуемого целого, но в ее исторически данной связи с ними.

Каждая отдельная сторона, часть целого постигается на этом пути как часть именно данного целого, оказывается понятой через целое. Целое же предстает как всеобщая взаимосвязь всех сторон, всех своих частей, как закон.

Логически это выражается в том, что каждая отдельная категория приобретает реальный научный смысл лишь в логической взаимосвязи со всеми другими категориями, а взаимосвязь категорий выступает в форме логической последовательности, в которой мышление воспроизводит целое, объективную взаимосвязь всех сторон исследуемого предмета.

Проблема логического и исторического и выступает прежде всего как проблема последовательности, в которой мышление должно вычленять и фиксировать в форме абстрактных категорий, понятий отдельные стороны исследуемого целого.

Пока предмет понимается как механический агрегат вечных и неизменных элементов, которые нимало не изменяются от того, в состав какого целого они входят, составной частью какого именно целого они являются, проблема логической последовательности не встает сколько-нибудь остро. В этом случае совершенно безразлично, с какой именно стороны мышление начнет рассматривать предмет и в какой последовательности оно будет переходить от одной стороны к другой, в каком порядке оно будет развивать категории, выражающие собою отдельные стороны целого.

Если же предмет понимается как единое, исторически данное целое, как исторически развившаяся «органическая система» 16, если каждая отдельная сторона может быть понята только через ее исторически данную связь со всеми другими сторонами целого, это далеко не безразлично.

В формах логического мышления эта исторически определенная взаимосвязь всех сторон целого может отразиться тем единственным способом, что каждая отдельная категория приобретает научный смысл лишь в общем контексте всей системы категорий, лишь в общей логической связи со всеми остальными категориями. Общая же связь категорий логически может выразиться лишь в форме той определенной последовательности, в которой мышление прослеживает отдельные стороны целого.

Реально, в созерцании любая сторона исследуемого целого предполагает все остальные стороны этого целого. Товар, как он реально существует внутри капитализма, предполагает существование капитала так же, как капитал предполагает существование товара. Товар при капитализме выступает и как условие, и как следствие, как продукт движения капитала. Поэтому, если стоять на точке зрения просто «взаимосвязи», то опять-таки можно начинать логическое рассмотрение и с товара, и с капитала, поскольку они взаимно предполагают друг друга.

Маркс об этом говорит следующее: «Если в теории понятие стоимости предшествует понятию капитала, но с другой стороны само предполагает в качестве условия своего чистого развития способ производства, основанный на капитале, то это имеет место и в практике.

Поэтому экономисты неизбежно рассматривают капитал в одних случаях в качестве творца стоимости, в качестве источника последней, а в других предполагают стоимость для образования капитала, и сам капитал изображают как сумму стоимости в определенной функции» 17.

Эта взаимная обусловленность всех сторон предмета и создает для научного мышления трудность, проблему. На первый взгляд кажется, что логическое мышление вынуждено совершать «логический круг», — капитал необъясним без стоимости, но стоимость столь же необъяснима без капитала.

Задача логического мышления состоит прежде всего в том, чтобы рассечь этот круг, с тем, чтобы выявить в обоюдной взаимосвязи сторон исторически и логически простейшую, такую, которая может существовать и при отсутствии других сторон данного же целого.

А этот способ рассмотрения предполагает, что предметом исследования становится не просто «взаимосвязь» всех сторон, но исторически данная, исторически определенная их взаимосвязь.

Если товарно-стоимостное отношение понимается как простейшее отношение капиталистической системы производственных связей, как такое, которое может существовать и при отсутствии капитала, то мышление при исследовании товара, данного в созерцании, обязано абстрагироваться от всех тех его свойств, которые принадлежат ему как продукту капитала.

Исследуется и в этом случае по-прежнему реальный, сегодняшний, данный в созерцании товар, реально являющийся продуктом капитала, т.е. обусловленный в своем движении со стороны всех остальных сторон целого.

Но прежде всего в нем выделяются и фиксируются свойства, вытекающие из его внутренней природы. Капитал, а поэтому и те свойства товара, которые ему присущи как продукту капитала, оставляются пока без внимания.

Но тем самым логическое мышление выявляет также и всеобщий закон товарного отношения, действующий независимо от того, внутри какой именно исторически определенной системы отношений этот товар производится.

Товар как продукт натурального хозяйства и товар как продукт капитала есть существенно различные явления.

Отвлекаясь от тех свойств, которые присущи товару как продукту капитала, мышление тем самым сохраняет лишь такие его свойства, которые остаются неизменными свойствами, законом существования товара и в предшествующих капитализму формациях.

Здесь вообще сказывается опять-таки тот закон логического познания, что «всеобщее» раскрывается не на пути поисков того одинакового, что имеет товар в различных формациях, а на пути анализа товара как продукта одной, особенной формации, и именно той, где этот товар объективно является простейшим, всеобщим отношением целого.

От особенностей, присущих товару как продукту натурального или рабовладельческого хозяйства, мысли отвлекаться при этом, естественно, не приходится.

«Одинаковое» для всех формаций, инвариантное в товаре, не зависящее от определенности той системы, внутри которой он производится, т.е. «простая природа» товарного отношения, выясняется мышлением на пути научного логического анализа его движения в системе капиталистических отношений.

Когда, далее, Маркс переходит к анализу денежной формы, здесь по-прежнему исследуется движение денег при капитализме.

Деньги берутся также непосредственно как продукт капитала, но прежде всего в их движении прослеживаются лишь те моменты, которые сохраняются в движении, независимо от всех тех влияний, которые на них оказывают банки, кредит и т.п.

Таким образом, в деньгах прежде всего выясняются те их свойства, которые неразрывно связаны с существованием товарно-стоимостной формы отношений, и не могут быть изменены, отменены, преобразованы движением развитых форм капитала, те свойства денег, которые остаются неизменными, инвариантными во всех тех видоизменениях, которым деньги повергаются в процессе движения капитала. Иными словами, в деньгах выделяются лишь те их свойства, которые неразрывно связаны с существованием товарно-стоимостной формы отношений, но не с банками, не с кредитом и т.д.

А это предполагает тот исторический взгляд на вещи, что деньги являются всеобщим, необходимым условием появления капитала, и потому в истории также необходимо должны присутствовать по времени раньше капитала и являются более простым, более ранним экономическим образованием, чем капитал.

Капитал невозможен и немыслим при отсутствии денег. Деньги же как в развитом капитализме, так и в истории могут существовать и не превращаясь в капитал.

Точно так же и товар по отношению к деньгам.

Деньги, всеобщая форма стоимости, представляют собою всеобщее и необходимое условие появления и развития капитала. Капитал не является таковым по отношению к деньгам.

Поэтому в логическом анализе капитал и выступает как особенная форма существования денег, точно так же, как деньги выступают в логическом понимании как «особенный» товар.

С чисто логической стороны это выглядит как движение от «всеобщего» определения капитала к все более специфическим его же определениям, как движение от всеобщего к особенному.

Деньги берутся здесь как наиболее общее определение капитала. Капитал выступает поэтому как особенная форма существования, движения денег, стоимости.

Это открывает и тот действительный порядок, в котором формировалась в истории капиталистическая система общественно-производственных связей.

Логический анализ имеет своим предметом современную, сегодняшнюю, данную в созерцании ступень развития исследуемого предмета. Здесь стоимость находится в определенной, исторически данной взаимосвязи с капиталом. Исследуется с самого начала капиталистически производимая стоимость. В этом смысле стоимость с самого начала берется как конкретно-историческая категория, как категория, выражающая собою одну из сторон именно капиталистической, а не какой-либо иной системы.

Логически это выражается в том, что стоимость выступает как всеобщая, как наиболее абстрактная категория, как категория, с которой мышление начинает свое логическое движение.

Исторически же стоимостная форма общественно-производственных отношений развивается внутри предшествующих капитализму формаций и выглядит здесь как результат, как сложный продукт развития этих формаций.

В логическом развитии категорий, выражающих отдельные стороны, условия, формы существования развитого капитализма, капиталу предшествует стоимость.

В реальной истории ему предшествует не «стоимость», а другая общественно-экономическая формация, подготавливающая материальные предпосылки капиталистического развития. Товарно-стоимостное отношение между производителями в этой предшествующей формации вовсе не выступает в том чистом виде, в каком оно анализируется в первой главе «Капитала».

Здесь оно не является ни «простым», ни «всеобщим», ни «элементарным» экономическим отношением. В таковое его превращает лишь капиталистического развитие.

Здесь же товар является весьма сложным продуктом иного экономического целого; стоимостную форму принимает здесь только продукт труда, но не условия производства. Притом и продукт труда превращается в товар далеко не весь, но только излишек продукта. Земля, одно из основных условий труда, в товарный обмен вообще ни при каких условиях не поступает.

И если логическое развитие с самого начала предполагает товар как всеобщую, простейшую и элементарную связь между производителями, то это реальной истории никак не соответствует.

Реально, исторически дело не происходит таким образом, что сначала полностью развилось всеобщее царство товарно-стоимостного отношения, а затем на его основе — капитал. А именно так нужно было бы представлять себе реальный исторический процесс, если бы «логическое» совпадало бы с «историческим» абсолютно, безоговорочно.

Логическое развитие законов капитализма с самого начала отвлекается от того факта, что капитализм возникает в действительной истории первоначально внутри другой, исторически предшествующей ему экономической формации.

Феодальное (или иное) производство предполагается логическим развитием уже не существующим, уже уничтоженным, а элементы буржуазного общества, возникающие реально в ожесточенной борьбе с феодально-средневековыми экономическими формами, предполагаются уже полностью освобожденными, уже сбросившими с себя ту феодальную оболочку, внутри которой они вызревают, форму которой они сохраняют.

В реальной истории капиталу предшествует вовсе не «стоимость» в том ее виде, в каком она выступает в логическом изображении капитализма, в первой главе «Капитала».

Логическое развитие законов капитализма начинает с установления противоречия между потребительной и меновой стоимостью. Товар с самого начала рассматривается как единство потребительной и меновой стоимостей.

В реальной же истории меновая стоимость существует рядом с потребительной. Общественная необходимость в том или ином конкретном продукте, в том или ином виде труда выражается при феодализме либо в потребительной стоимости, либо в меновой.

Меновой стоимостью здесь становится только такой продукт, который не представляет собою потребительной стоимости, и наоборот. Меновая стоимость начинается только там, где кончается потребительная. Это как бы два соприкасающихся между собою различных царства, две различных сферы экономических связей.

Поэтому нельзя говорить о том, что и в реальной истории капиталу предшествует «стоимость». Здесь ему предшествуют элементы стоимости, представляющие собою сложные производные продукты предшествующей формы производства.

Лишь капитализм своим развитием сплавляет эти разрозненные элементы в ту «простую» экономическую форму, которая анализируется в первой главе «Капитала».

Капитал превращается в устойчивую форму экономической связи раньше, чем товарное отношение стало всеобщим экономическим отношением, т.е. раньше, чем создалась и развила все свои внутренние противоречия «простая» товарная форма.

Капитал уже возник, а товар еще не представляет собою «единства» потребительной и меновой стоимости, потребительная и меновая стоимость еще сосуществуют одна рядом с другой, как два различных и взаимоисключающих способа обмена деятельностью.

В этом смысле логическое развитие не совпадает по своей последовательности с реальным историческим развитием.

В каком же смысле можно и нужно говорить о совпадении логического и исторического?

Если логическое развитие с самого начала берет товар как единство потребительной и меновой стоимости, если товар с самого начала рассматривается как всеобщая, простейшая, нерасчлененная форма экономической связи, то это отражает ту реальную историческую тенденцию, в направлении которой капитал действует с самого своего возникновения.

Капитал должен застать при своем возникновении все без исключения элементы товарно-стоимостной связи. Это абсолютно необходимая предпосылка его возникновения.

Как только капитал появился, отдельные, ранее разрозненные элементы товарно-стоимостной связи сплавляются в то «единство», которое и служит всеобщей основой товарно-капиталистической системы отношений.

Если поэтому товар, стоимость в логическом развитии появляются раньше капитала, то это отражает тот реальный исторический факт, что все элементы товарно-стоимостного отношения в истории появляются раньше, чем возник капитал.

Но та специфическая взаимосвязь всех этих элементов стоимости, которая превращает товар во всеобщую, простейшую экономическую форму, есть продукт капитала, есть результат специфически капиталистического развития.

Вся совокупность разрозненных элементов стоимости есть, однако, продукт предшествующей экономической формации. Логическое развитие поэтому отвлекается от всех тех реальных путей, которыми создаются объективные предпосылки развития капитализма. Создание этих последних не относится к истории капитализма, но к истории предшествующих ему формаций, к «предыстории» капитал.

Так, выясняя условия превращения денег в капитал, в «самовозрастающую стоимость», Маркс попросту констатирует тот факт, что владелец денег для этого должен купить на товарном рынке рабочую силу. Без наличия этого условия деньги останутся просто деньгами, но капиталом не станут.

Почему и как эта рабочая сила попала на рынок в качества товара – этот факт совершенно безразличен для истории капитализма. Маркс его здесь и не исследует: поскольку это условие превращения денег в капитал создано не движением самого капитала, а является продуктом развития и разложения предшествующей ему формации, история появления на товарном рынке человека, не имеющего для продажи никакого другого товара, кроме своей рабочей силы, и не входит в историю капитализма, является его предысторией.

Когда же капитализм, однажды возникнув, начинает производить факт отделения производителя от условий производства, сам начинает воспроизводить это условие своего существования, — это уже есть продукт развития самого капитализма, поэтому факт, принадлежащей истории развития самого капитализма.

История разложения феодализма, одним из продуктов которой является появление на товарном рынке рабочей силы, оторванной от условий производства, относится к истории феодализма, не капитализма.

В тексте «Капитала», в логическом развитии законов капитализма, рабочая сила первоначально появляется в качестве товара, как бы привходя в процесс откуда-то извне, как продукт какого-то иного процесса. Точнее, капитализм находит ее на товарном рынке так же, как находит он при своем возникновении все остальные исторические предпосылки своего развития, и определенные, уже достигшие известного уровня производительные силы, и уже развитые пути сообщения, не говоря уже о том, что та географическая среда, на основе которой начинается капиталистическая история, тоже есть продукт истории, но иной истории, не истории капитализма.

Точно так же логический анализ не интересуется тем, какими именно путями первоначально накоплена та сумма денег, которая превращается в капитал. Это также относится к истории процессов, развивающихся по законам, ничего общего с законами развития капитализма не имеющими.

Это может интересовать историю капитализма ровно столько же, сколько геологическая история каменного угля и нефти, которые развитие капитализма на какой-то ступени включает в число объективных условий своего движения.

Логический анализ из всей массы условий развития капитализма вычленяет лишь те, которые воспроизводятся его собственным движением, проистекают из «природы капитала», а не привносятся в процессе его развития извне. Иными словами, лишь те, которые составляют внутреннее содержание этого процесса, а не являются продуктом взаимодействия капиталистического развития с каким-либо иным процессом, не представляют собою продукта «внешних» по отношению к закону развития самого капитализма связей.

От последних логический анализ обязан абстрагироваться и развить законы политической экономии в чистом виде, «подобно тому, как в чистой механике абстрагируют от особых трений, которые нужно преодолеть в каждом отдельном случае ее применения» 18.

В свете всего сказанного становится понятным то требование, которое формулирует Маркс во «Введении к критике», требование, состоящее в том, что логическое мышление не имеет права руководствоваться при развитии категорий тем порядком последовательности, который «представляется естественным или соответствующим последовательности исторического развития» 19.

Это положение Маркса направлено прежде всего против того способа рассмотрения истории, философской основой которого является эмпиризм, против того метода рассмотрения явлений, который от простой последовательности явлений во времени умозаключает к причинной их связи.

Маркс показывает, что принцип «последовательности во времени» не ведет и не может вести к познанию закона, необходимости развития исследуемого процесса, а тем самым и к научному пониманию его истории.

Если «логическое» развитие совпадает с «историческим», то это предполагает несравненно более глубокий и содержательный взгляд на сущность исторического процесса.

Если взять результаты логического научного анализа предмета, то окажется, что нет ничего более легкого, как показать, что последовательность появления в истории тех сторон предмета, тех отношений, которые зафиксированы в соответствующих категориях, совпадает с последовательностью появления этих категорий в логическом развитии.

Так, несомненным является тот факт, что товар и в истории предшествует появлению денег, деньги появляются раньше капитала и т.д. и т.п. Задним числом, после того, как исследование уже проведено, это сделать весьма нетрудно. Но это уже предполагает то обстоятельство, что дано строго научное определение каждой категории.

Если уже выяснено, что капитал есть «самовозрастающая стоимость» и что необходимым условием «самовозрастания» является наемная форма труда, превращение рабочей силы в товар, то ясно, что капитал исторически никак не мог возникнуть раньше стоимости, товара, денег, раньше, чем условия труда отделились от рабочей силы.

Если же к анализу истории подходят не с научным пониманием того предмета, историю которого хотят рассмотреть, а с ходячими поверхностными представлениями о нем, если, например, капитал определяется как «накопленный труд» вообще, то, естественно, «капитал» покажется существующим до денег, до товара и т.д., — ведь палка дикаря тоже есть «накопленный труд».

Когда Маркс подходит к вопросу об отношении логической последовательности к последовательности исторического развития, то его интерес состоит вовсе не в том, чтобы показать, что последовательность уже завершенного, уже развитого научного, логического понимания предмета совпадает с последовательностью исторического развития того же предмета, также уже понятого научно; задним числом, когда и то и другое уже сделано, показать соответствие логического историческому проще простого.

Маркс же ставит вопрос, исходя из того, что ни то, ни другое еще не сделано, что и то и другое еще предстоит сделать.

Если бы история капитализма была уже понята научно, то тогда вопрос последовательности логического развития не вставал бы в такой острой форме, в какой он поставлен Марксом во «Введении».

Если бы история капитализма была уже написана и научно обработана, то при логическом развитии мышление было бы не только вправе, но было бы обязано руководствоваться в рассмотрении именно тем необходимым порядком последовательности, в котором капиталистические отношения формировались в истории.

В конце концов и научное рассмотрение реальной истории и логический анализ уже развившегося капитализма преследуют одну и ту же цель и дают в итоге один и тот же результат — понимание законов развития предмета.

В своих результатах и логический и исторический метод научного исследования совпадают, ибо предмет их один и тот же — всеобщие, необходимые моменты, законы развития. Различны лишь пути, на которых достигается по существу одно и то же понимание. Ведь предмет исторического научного анализа — также законы развития, а не то, что в этом развитии случайно, лишь всеобщее и необходимое содержание процесса развития данного предмета его внутренние, а не внешние связи.

Поэтому когда Маркс указывает, что логическое развитие не может руководствоваться тем порядком последовательности, который можно непосредственно проследить в истории, то предполагается, что история еще научно не понята, а в лучшем случае только описана.

Если бы история капитализма была уже научно изучена, если бы в ней был вскрыт закон развития, то это попросту сделало бы излишней работу по логическому анализу. Последний в этом случае сводился бы просто к пересказу того же самого, но в абстрактной форме, и просто воспроизводил бы ту последовательность появления капиталистических форм производственных отношений, которая уже выяснена на историческом материале.

Действительно, научная история капитализма также должна бы была рассматривать капитал раньше земельной собственности, ибо и исторически современная капиталу земельная собственность есть продукт капитала, а процесс их взаимодействия состоит именно в том, что товарно-капиталистические отношения проникают из города в деревню, внутренне преобразуют всю структуру земельной собственности, наполняют старые формы новым содержанием.

С другой стороны, то понимание истории, которое Маркс излагает после того, как дан логический анализ, прямо руководствуется в понимании последовательности исторического процесса тем порядком, который установлен логическим анализом.

Отсюда ясно, что между взглядами Маркса, изложенными во «Введении», и положением Энгельса, высказанным в рецензии на книгу Маркса, нет противоречия.

Если Маркс указывает, что логическое развитие не совпадает с той последовательностью, которая «представляется соответствующей последовательности исторического развития», то имеется в виду история, еще научно не понятая.

Когда Энгельс подчеркивает, что «логическое есть то же самое историческое», что ход мыслей должен начинаться с того же, «с чего начинает история», то имеется в виду, что уже достигнуто правильное понимание законов развития капитализма, которое как таковое совпадает с научно понятой историей его возникновения и развития.

Если логическое развитие не совпадает с тем развитием, которое можно непосредственно проследить на поверхности исторического процесса, то это является просто другим выражением того факта, что сущность исторического процесса также не совпадает с тем, что дано в «явлении» этого процесса.

Таким образом, требование Маркса к логическому мышлению, состоящее в том, что последнее не имеет права брать категории в той их последовательности, которая «представляется естественной, соответствующей последовательности исторического развития», предполагает, что история еще научно не понята. Именно из этого положения и исходил Маркс, когда приступал к логическому анализу капитализма. С другой стороны, диалектический характер этого требования как раз и состоит в том, что оно обеспечивает в итоге познание действительной, закономерной, всеобщей и необходимой последовательности истории предмета, которая поверхностному взгляду тоже неизбежно представится «неестественной», «не соответствующей» тому, что дано поверхностному, эмпирическому, позитивистскому взгляду на историю...

В свете всего сказанного становится понятным важнейшее положение Маркса, высказанное им во «Введении» относительно «исторического существования» простых категорий.

«Хотя более простая категория может исторически и существовать раньше более конкретной, но в своем полном интенсивном и экстенсивном развитии она может принадлежать только более сложным общественным формам, в то время как более конкретная категория была вполне развита и в менее развитой общественной форме» 20.

Это положение конкретизирует диалектико-материалистическое понимание так называемых «простых» категорий как по существу исторических.

Любая категория, любое абстрактное понятие, выражающее собою одну из сторон, черточек, граней, условий существования исследуемого предмета, имеют смысл лишь в связи со всеми другими категориями, выражающими другие стороны целого, лишь в системе категорий, отражающей соответственно исторически-определенную систему связей, исторически-определенную взаимосвязь всех сторон исследуемого предмета.

Вырванная же из логической взаимосвязи ее со всеми остальными категориями, выражающими собою другие стороны целого, т.е. исторически-определенной системы объективных связей, любая логическая категория утрачивает значение научного понятия, научной категории, становится попросту абстрактным представлением. Ибо понятием, научной категорией абстракцию только и делает та общая связь, в контексте которой она теоретически развита.

Было бы неверно думать, что понятие определяется путем «указания его признаков», как это упрощенно трактует формальная логика.

Действительно научное определение понятия состоит не в дефиниции, а в развернутом развитии «существа дела», как выражается Энгельс. Иными словами, только развернутое систематическое изложение теории данного предмета и представляет собою действительную логическую форму, в которой определяется каждое из понятий, составляющих в своей взаимообусловленности теорию, теоретическое изображение предмета.

Так только все три тома «Капитала» определяют понятие капитала.

Более того, только все три тома «Капитала» определяют понятие также и товара. Иными словами, первые, наиболее абстрактные категории находят свое научное определение лишь в ходе всего последующего изложения, а с другой стороны, более сложные категории, появляющиеся в логическом развитии позже, определяются всем предыдущим теоретическим анализом. Последующее же изложение опять-таки углубляет, конкретизирует эти понятия, выясняя все новые и новые стороны исследуемого предмета и связи их с теми сторонами, которые зафиксированы в более простых категориях.

Более конкретное логически тем самым представляет собою и исторически более конкретное понимание, так как логическая конкретизация ставит данную сторону предмета в ту реальную связь, в которой она существует в качестве стороны именно данного, а не какого-либо иного исторически-определенного целого.

Товар, как он исследуется в «Капитале», есть по существу своему наиболее всеобщее определение капитала, точно так же, как деньги есть опять-таки одностороннее (но уже менее абстрактное) научное определение всё того же капитала, его «особенное», по сравнению с товаром, со стоимостью определение.

Логический смысл движения от товара к капиталу состоит не в том, что достигается более конкретное определение «товара», т.е. формы экономических связей, существующей и при рабовладельческом строе, и при феодализме, и при социализме, и в этом смысле безразличной к любой из этих формаций, а в том, что это есть процесс конкретизации понятия капитал.

Если же считать, что «капитал» конкретизирует понятие товара, то капитал, как конкретно-историческая форма, исследуемая в данном случае, будет выглядеть как побочная, как производная от стоимости форма.

Деньги как капитал и капитал как деньги есть лишь формально тождественные определения.

Деньги как капитал есть определение денег, которые попали в какой-то процесс движения, совершающийся по законам, из природы денег никак не вытекающим, в процесс движения капитала, как высшей формы экономических связей.

Поэтому если считать, что капитал есть производное от денег, вытекающее из их сущности образование, то это и значит становиться на идеалистическую точку зрения, думать, что в «понятии» денег заключен, как в зародыше, капитал.

С формальной точки зрения это так и представляется, но, как указывает Маркс, этот способ выражения можно принять лишь условно.

Если капитал выглядит в логическом развитии как дальнейшее, более конкретное определение денег, то это аналогично тому, как если бы было сказано, «... что в человеке развивается обезьяна. Тем самым, — подчеркивает Маркс, – низшая форма ставится над высшей, рассматривается как проникающий ее субъект» 21.

Этот способ выражения, который создает видимость, будто простой сущностью, субъектом (т.е. движущей, определяющей стороной) в развитии человека является его обезьянья природа, то, что является общим человеку и обезьяне, а в развитии капитала — его денежная природа, Маркс сам считал неудовлетворительным, не соответствующим материализму способом выражения.

«Необходимо будет впоследствии, прежде чем покончить с этим вопросом, исправить идеалистическую манеру изложения, которая может породить видимость, будто речь идет лишь об определениях понятий и о диалектике этих понятий. Следовательно, прежде всего фраза: продукт или деятельность становится товаром, товар — меновой стоимостью, меновая стоимость — деньгами» 22.

(Надо отметить, что при обработке «Капитала» Маркс эту манеру выражения исправлять до конца не стал. Именно в этом пункте и сказывается то «кокетничанье характерной для Гегеля манерой выражения», о котором Маркс говорит в послесловии ко 2-му изданию «Капитала» 23).

Этот вопрос имеет самое непосредственное отношение к проблеме «простых категорий».

Если деньги (как и стоимость, товар) в ходе исследования экономических отношений капитализма выступают в качестве научных определений капитала, а не какой-либо иной системы экономических отношений, то логическое движение от товара к капиталу выражает собою процесс логического осмысливания капитала, от тех его сторон, которые даны непосредственному созерцанию, даны на поверхности — к все более глубоким определениям опять-таки капитала.

Капитал (а не товар вообще, не деньги вообще, в их безотносительной к любой экономической системе форме) является здесь действительным предметом («субъектом», как выражается Маркс), «витающим в представлении».

Поэтому научные определения и товара и денег в действительности выражают собою односторонние, абстрактные характеристики вполне определенного, и именно капиталистического способа производства.

Было бы неверно думать, что анализ товара у Маркса раскрывает природу «товара вообще»; прежде всего это природа капиталистически производимого товара. То же относится и к деньгам.

Деньги, как они существуют при капитализме, действительно восходят генетически к стоимости определенных металлов. Про деньги при социализме этого уже никак сказать нельзя. Было бы ошибкой считать, что сущность денег, как инструмента социалистической экономики, также следует выводить из развития товарной формы.

«Сущность» денег совпадает с той ролью, которую они играют в движении всей системы производственных отношений.

Ответ на вопрос «что такое деньги» может быть дан только исследованием той объективной роли, которую они выполняют в движении, в развитии данной экономической системы.

Поэтому анализ «сущности» денег, данный в «Капитале», есть не столько анализ «денег вообще», сколько анализ той роли, которую играют деньги в процессе возникновения и развития капитала.

Деньги как таковые, «в себе», Марксом и не рассматриваются, а берутся только «в отношении к другому», к капиталу. В деньгах выясняются только те моменты, которые представляют собою возможности для появления капитала, только те, которые представляют собою необходимые предпосылки развития капитала.

Но, с другой стороны, поскольку капитал есть такая историческая форма производственных отношений, которая доводит до высшей точки развитие противоречий, связанных с частной собственностью на продукт общественного труда, анализ товара и денег раскрывает также и их собственную природу как форму обмена деятельностью, базирующегося на частном присвоении продукта общественного труда.

Капитализм и только капитализм обнаруживает в кризисах противоречия простой денежной формы, показывая воочию, что деньги, с одной стороны, такой же товар, как все прочие, а с другой стороны — совершенно особенный товар...

При феодализме это объективное противоречие, заложенное в деньгах, не проявляется в сколько-нибудь очевидной форме.

И это потому, что продукт труда, вступающий в обмен, еще не приобрел действительно общественного характера.

Разделение труда здесь есть по преимуществу членение внутри замкнутого в себе натурального хозяйства. Но внутри этого хозяйства обмен деятельностью и ее продуктами не носит товарного характера.

Там же, где обмен совершается в товарной форме, — на границах отдельных натуральных хозяйств — разделение труда не носит общественного характера. В обмен поступают лишь излишки.

Поэтому внутри натурального хозяйства общественная значимость каждого вида труда соизмеряется непосредственно с потребностью в нем. Здесь потребительная стоимость является основной экономической формой связи между отдельными производителями, формой выражения общественного характера труда.

Меновая же стоимость, товар существует рядом с потребительной стоимостью.

Измерение общественной необходимости в данном виде труде в стоимостной, в товарной форме, через рынок, начинается лишь там, где прекращается измерение непосредственной потребностью.

Эти два противоположных способа определения общественной меры конкретного вида труда сосуществуют мирно рядом друг с другом. Поэтому и меновая форма не выявляет, не развивает своих внутренних противоречий.

Когда же капитализм превращает меновую стоимость в единственную форму определения меры общественной необходимости каждого отдельного вида труда, продукта этого труда, противоречие между общественным, всеобщим характером труда и конкретным его содержанием выявляется через противоречие меновой стоимости.

Меновая стоимость здесь делается формой проявления противоречия, заложенного, собственно, не в ней, а вне ее. Но вместе с тем, сделавшись формой проявления какого-то другого, более глубокого противоречия, форма стоимости впервые развивает до конца все заложенные в ней самой противоречия, впервые полностью выявляет свою собственную противоречивую природу.

И это происходит лишь тогда, когда стоимость превращается в единственную, в универсальную, во всеобщую форму связи между отдельными производителями, между отдельными отраслями общественного разделения труда.

Но такое значение она приобретает лишь при капитализме, и ни в какой иной формации. Лишь здесь она становится простым отношением. И именно поэтому только здесь полностью обнаруживаются, развиваются все заложенные в ней возможности.

Таким образом, становится понятным, почему «простая» категория может достичь своего полного экстенсивного и интенсивного развития лишь внутри более развитых и сложных форм.

Здесь нужно иметь в виду, что «простым» отношением товар, стоимость является только в пределах капитализма; собственно, развитие капитализма и превращает товар в «простое» отношение, во всеобщую, в универсальную форму экономической связи.

Так что если Маркс говорит о том, что «простая» категория может достигать своего полного развития лишь после «более конкретных», то этим вовсе не утверждается, что товар вообще «прост», безотносительно к его определенному историческому образу.

Этим говорится лишь то, что товар, как категория капиталистической экономики, достигает своего полного развития лишь после того, как развились полностью все остальные отношения капиталистической же экономики.

«Простое» и «сложное» — это вовсе не абсолютные характеристики явления.

Товар является «простым» отношением лишь в сравнении с капиталистическими отношениями. Внутри другой системы он является не простым, а «сложным».

Товар как категория политической экономии социализма есть категория «более конкретная». Как таковая, она развилась исторически раньше, чем развились всеобщие, простые отношения социалистической экономики, развилась еще внутри капитализма. Там она выступала в качестве простой категории — здесь в качестве «сложной», более конкретной.

Выражение Маркса — «более простая категория может существовать исторически раньше более сложной» — собственно означает, что та или иная из необходимых исторических предпосылок возникновения данного, исследуемого процесса может появиться задолго до того, как возник этот процесс, в данном случае — капитализм.

Если товарное отношение рассматривается в качестве стороны социалистической экономики, где оно ни в коем случае не играет роли всеобщего и необходимого условия существования всей системы в целом, то товар здесь и не выступает как «простая категория». Это выражение означает ту роль, которую данная экономическая форма играет внутри данной, исторически-определенной системы экономических связей.

Нельзя ставить вопроса о том, простым или сложным является данное отношение, данная экономическая форма «сама по себе», «в себе», безотносительно к той конкретно-исторической взаимосвязи, в которой она существует.

Если говорится о том, что простая категория может исторически существовать раньше более сложной, то этим говорится, что одно из необходимых условий зарождения данной, определенной формы экономического развития может появиться задолго до того, как данный процесс развития начался, не более.

Если Маркс говорит о том, что более сложная категория может полностью развиться раньше, чем более простая, то это опять-таки предполагает, что речь идет о вполне определенной исторической фазе развития производства.

Это значит, что то или иное капиталистическое отношение производства может полностью сформироваться задолго до того, как капитализм успел стать господствующей формой производственных отношений, задолго до того, как он успел превратить условия своего существования в условия существования всего общества, до того, как он успел придать им всеобщий характер.

Так отношение рабочего к капиталисту, капиталистическое отношение производителя к условиям производства, в городе полностью складывается еще тогда, когда в деревне царит феодальная собственность. А это значит, что земля, как одно из основных условий производства, не вступает в товарный обмен.

Но тот факт, что земля еще не стала товаром, тот факт, что товар тем самым еще не стал ни качественно, ни количественно всеобщим экономическим отношением, не влияет нисколько на ту форму экономической связи, в которой находится между собой рабочий и капиталист.

По отношению к рабочему земля, на которой капиталист построил фабрику или организовал добычу полезных ископаемых, выступает как собственность капиталиста совершенно независимо от того, владеет тот землей на правах феодального ленника, арендатора или еще каким-либо образом.

Отношение капиталиста к собственнику земли выступает здесь, при рассмотрении внутренних связей капиталистического производства, как отношение капитала в целом к чему-то вне его находящемуся, как чисто внешнее отношение, не затрагивающее существа отношения рабочего к капиталисту.

Но если рассматривается товар как внутреннее отношение капиталистического производства, то отношение капиталиста к собственнику земли уже не выступает как внешнее, как безразличное.

Здесь в рассмотрении товара как «простой категории» капиталистической экономики уже далеко не безразлично, является земля товаром или не является.

Капиталист так или иначе должен вступить во владение землей, на которой он разворачивает производство прибавочной стоимости. Но вступить во владению ею он может лишь постольку, поскольку он сумеет навязать собственнику земли буржуазный способ вступления в собственность.

Если феодал допускает, что капиталист пользуется его землей, получая за это известные экономические выгоды, то он тем самым фактически признал буржуазную форму собственности на землю. По отношению к капиталисту феодал, иными словами, выступает уже не как феодал, а как товаровладелец. Земля фактически, с экономической точки зрения, уже стала тем самым товаром, хотя формально, юридически ее собственником остается феодал. Подлинной, объективной, экономической формой вступления во владение, в право на производительное использование земли уже стала связь товарообмена, товарная связь.

Таким образом, поскольку товар рассматривается не вообще, но как простейшая форма экономической связи буржуазного общества, т.е. как «простая категория» буржуазной системы, уже далеко не безразлично, является ли эта форма всеобщей или нет, входят ли в товарообмен все без исключения элементы производства или нет.

Как простая категория капиталистического способа производства товар должен предполагаться как всеобщая форма экономических связей, как всеобщая и необходимая форма вступления в собственность.

Иначе он не может являться основой капиталистического способа присвоения.

Таким образом, хотя отношение капитала и наемного труда и является более сложной экономической формой, нежели товарообмен, исторически оно возникает и полностью складывается раньше, чем товарообмен превращается во всеобщую форму собственности, в «простую», элементарную форму богатства, так как это и предполагает, что в товарообмен входят все без исключения условия производства, в том числе и земля.

Исторически превращение феодальной, неотчуждаемой собственности на землю в собственность буржуазную, в собственность, вступление в которую предполагает товарообмен, есть продукт развития капитала.

Иными словами, исторически и превращение товара во всеобщую, в простую основу собственности, есть продукт капитала.

Логически же капитал выступает как продукт развития «товара».

В этом пункте логическое и историческое не только не совпадают, но представляются прямо противоположными друг другу по своей последовательности.

И это происходит оттого, что логическое мышление исходит из результатов процесса. Товар, как он анализируется Марксом, есть поверхность развитого буржуазного общества. Это ни в коем случае не есть тот реальный товар, который исторически предшествует возникновению капитализма.

Все то, что в товаре, выступающем на поверхности развитого капитализма, дано в законченной форме, в полностью развитом виде, в реальном товаре, исторически предшествующем капитализму, дано лишь в виде намека, лишь в виде тенденции, лишь в виде возможности, никак не в виде реального, данного созерцанию факта. В связи с этим Маркс поднимает и более широкий, более общий гносеологический вопрос – вопрос о природе всеобщих категорий, о путях их выработки, с одной стороны, и об их роли для дальнейшего движения познания, с другой стороны.

Речь здесь идет уже не столько о таких категориях, как товар, деньги и т.п., т.е. не столько о таких понятиях, которые выражают собой отношения, сохраняющиеся в смене различных экономических формаций, основанных на той или иной форме частной собственности. Речь идет о понятиях, выражающих собою закономерности еще более общего порядка, закономерности, являющиеся необходимыми и всеобщими в пределах всей истории человечества, о таких категориях, как труд, производство, потребность и т.п.

Этот вопрос является одним из важнейших вопросов теории научного познания. На трудности его решения спекулируют, с одной стороны, всевозможные агностические школки, отрицающие какой-либо определенный научный смысл за всеобщими понятиями. С другой стороны, из ложного представления о природе всеобщих понятий исходит, как из своей гносеологической основы, догматическое отношение к науке, к уже добытому знанию, представление того сорта, что «всеобщие категории», всеобщие закономерности, будучи раз добытыми, могут прямо и безоговорочно применяться к еще не исследованному материалу и что такое «применение» исчерпывает задачу познания.

Маркс показывает, что в руках буржуазных экономистов такие всеобщие категории, как труд, производство, потребность и т.п., превращаются из инструмента развития конкретного познания в способ замазать, затушевать конкретную специфику исследуемого предмета. Маркс показывает, что такое использование всеобщих категорий покоится на ложном представлении о природе всеобщего, о том реальном содержании, которое выражает собою всеобщее понятие, а потому — и о способах применения уже добытого, уже аккумулированного во всеобщих понятиях знания, к познанию еще не исследованного материала.

Этот способ выработки и применения абстрактных категорий, всеобщих понятий исходит из того ложного, метафизического представления, что во всеобщем понятии логическое мышление нацело отвлекается, абстрагируется от специфики того предмета, в котором оно открывает всеобщее. Маркс показывает, что в действительности научное логическое мышление, вопреки иллюзиям метафизической гносеологии, никогда не может совершить полного отвлечения от того конкретно-исторического содержания, от которого оно отвлекает, абстрагирует всеобщее понятие.

«Даже самые абстрактные категории, несмотря на то, что именно благодаря своей абстрактности они имеют силу для всех эпох, в самой определенности этой абстракции представляют собой не в меньшей мере продукт исторических условий и обладают полной значимостью только для этих условий и внутри них».

Маркс прекрасно иллюстрирует это обстоятельство на примере понятия «труд», понимаемого буржуазными экономистами как целенаправленная деятельность вообще, безразлично к особенной цели этой деятельности, к особенному, конкретному ее содержанию. Только по отношению к развитому буржуазному обществу эта абстракция, как показывает Маркс, может быть применена в качестве научного понятия.

Абстракция, абстрактная категория только тогда истинна в качестве научного понятия, когда она соответствует столь же прямой, столь же непосредственной связи в предмете. Если же логическое мышление, абстрагируя от реальной сложности предмета, устанавливает прямую связь между двумя сторонами этого предмета, в то время как в действительности между ними существует связь далеко опосредованная, сложная, состоящая из многих звеньев, то эта абстракция есть абстракция ненаучная, вздорная.

Абстракция в этом случае является по своему содержанию не научным понятием, а поверхностным представлением, чрезвычайно общим представлением.

Например, Маркс называет «совершенно ложной абстракцией» представление вульгарного экономиста Шторха о капиталистической нации как о едином производственном организме, работающем ради удовлетворения своих потребностей.

В конце концов, в итоге, в результате всех перипетий производство действительно совершается всегда и везде лишь постольку, поскольку оно удовлетворяет общественной потребности. Точно так же и при капитализме, как и при всякой другой форме производства, «спрос» в итоге, в конце концов совпадает с «предложением».

Связь между производством и потреблением действительно имеется и при капитализме. Но все дело в том, что она далеко не проста, а состоит из целой цепи звеньев и замыкается лишь через кризисы перепроизводства, через действие закона средней нормы прибыли и т.д. и т.п., из цепи звеньев, простейшим элементом которой является товарная связь, стоимость.

Шторх же абстрагирует с самого начала от сложности связи и формирует ее как прямую, простую и непосредственную. В качестве ненаучного, поверхностного представления о том, что цепь между производством и потреблением так или иначе замыкается и при капитализме, абстракция Шторха не заключает поэтому в себе ничего прямо неверного. Но как только он пытается выдать свою поверхностную абстракцию за научное понятие, якобы выражающее собою основную, простую истину капиталистического производства, которая не только нуждается в научном анализе, в логическом расчленении, но и служит исходным пунктом научного понимания, эта абстракция становится совершенно ложной. Маркс поэтому в ряде своих высказываний противополагает абстракцию и анализ как две прямо противоположных по смыслу логических операции.

Абстракция, как продукт, как результат научного анализа, фиксирует в предмете такую связь его сторон, которая объективно проста, непосредственна и не может быть расчленена без того, чтобы не исчез сам исследуемый предмет. В этом случае простой категории, простому понятию в предмете соответствует столь же прямая, столь же непосредственная и нерасчленимая объективно связь.

Если же абстракция получена путем отвлечения от всей сложности объективной взаимосвязи двух сторон исследуемого предмета, если в ней мышление установило между ними прямую связь в то время, как на деле связь сложна и опосредована, то продукт этой логической операции и есть абстракция в собственном смысле этого слова, в дурном его смысле. В этом случае абстракция есть нечто существующее лишь в голове, есть нечто такое, чему в предмете не соответствует ничто реальное.

Такая абстракция может превратиться в действительное научное понятие лишь одним единственным способом. Для этого мышление должно логически расчленить объективную, зафиксированную в абстракции связь на ее простые составные элементы и детально проследить ее во всех звеньях. Но это и совпадает с задачей конкретно-научного анализа, в результатах которого первоначальная абстракция предстает как бы «внутри себя многократно расчлененной», конкретной, становится уже не абстракцией, а конкретным научным понятием.

Три тома «Капитала» Маркса дают развернутое изображение всей той системы связей, которая существует между капиталистическим производством и капиталистическим же потреблением.

В итоге то абстрактно верное представление, что и при капитализме весь произведенный продукт в конце концов поглощается потреблением, выступает как результат познания и постольку предполагает весь пройденный познанием путь; в этом смысле оно представляет собою лишь краткое, общее выражение всего пройденного логическим мышлением пути. В этом смысле, в этом контексте оно само делается научной абстракцией, в то время как Шторх из нее исходит, как из априори «известного».

В первом случае абстракция оказывается логической формой движения конкретного познания, во втором — выступает как его суррогат, как пустая словесная форма, подменяющая задачу познания и оставляющая ее нерешенной.

Постольку наиболее общие категории становятся истинными в качестве научных понятий лишь в результате, лишь в контексте конкретного научного анализа предмета, данного в созерцании.

До этого, вне движения конкретного научного познания, или в его начале такие категории действительно выступают в сознании лишь в качестве самых общих, самых бедных и абстрактных представлений о предмете, которые лишь начерно очерчивают контуры предмета, который еще предстоит проанализировать, познать. Научными понятиями в строгом смысле слова они здесь еще никак не являются.

Догматическое отношение к науке, к уже достигнутому познанию всеобщих закономерностей и состоит в том, что такие наиболее общие закономерности, категории принимаются за полное, за законченное выражение истины исследуемого предмета, а задача познания изображается исчерпанной, как только такие категории удалось «применить» — т.е. приложить в качестве чисто внешней мерки, в качестве ярлыка. Эту операцию всегда проделать нетрудно, а видимость глубокомысленной научности она создает.

Подлинное же применение всеобщих категорий, закономерностей, т.е. уже добытого и аккумулированного в этих всеобщих формах конкретного знания, к делу дальнейшего движения этого знания состоит, конечно, не в операции механического их прикладывания, не в подведении конкретного содержания под уже имеющиеся всеобщие определения.

Действительное применение всеобщих категорий, определений, закономерностей состоит в том, что конкретный научный анализ предмета, данного в созерцании, различает в пределах тех общих контуров предмета, которые очерчены всеобщей категорией, внутренне содержащиеся в этих контурах связи, опосредствования, противоречия. Если на дело взглянуть с формальной стороны, это выглядит как процесс различения, устанавливаемого мыслью внутри исходного понятия. Все выводимые «более конкретные» определения представляются как бы вытекающими из исходного всеобщего понятия, кажется, что они устанавливаются мыслью внутри этого понятия, тогда как на деле они устанавливаются логической мыслью в предмете, данном в созерцании.

Эта видимость, получающаяся при поверхностном взгляде на логический процесс, на процесс применения уже имеющегося знания к делу дальнейшего движения конкретного знания и является объективной гносеологической основой идеализма в логике, характернейшим образцом которого является гегелевский идеализм, а также учение Канта о синтетическом и аналитическом суждении.

Всеобщее абстрактное представление о предмете превращается в научное понятие, в конкретное понятие лишь в результатах, в итогах, в контексте конкретного научного анализа. С внешней, с чисто формальной стороны такое понятие ровно ничем не отличается от простого абстрактного представления.

На этой основе вырастает еще одна тонкая иллюзия гегелевского идеализма, которую разоблачает Маркс во «Введении» своим учением о соотношении простых и сложных категорий. Эта иллюзия состоит в том, что предмет в итоге, в результате своего развития предстает «адекватным своему простому понятию», приходит к соответствию своему понятию, а «простое понятие» изображается в качестве внутренней имманентной телеологической причины развития предмета в качестве духовного первоначала процесса развития предмета.

Основа этой идеалистической иллюзии заключается, во-первых, в том действительном законе развития научного познания, что подлинное, объективное простое начало исследуемой формы развития, движения раскрывается логическим мышлением в ходе анализа лишь развитых ступеней процесса развития, лишь в ходе анализа высшей формы развития исследуемого предмета, ибо лишь здесь оно впервые становится подлинно всеобщей основой всего процесса и полностью разворачивает в действительности (а потому и перед мышлением) все заключенные в ней возможности.

Во-вторых, эта иллюзия подкрепляется тем обстоятельством, что мышление, вскрыв объективно-простое начало исследуемого процесса, глубже понимает и прошлое этого процесса. Последнее выглядит как процесс интенсивного и экстенсивного развития того объективного отношения, той стороны исследуемого предмета, которое выражается в «простой категории». Так, развитие капитализма предстает, в частности, и как процесс превращения товарной связи в количественно и качественно всеобщую, элементарную экономическую связь. На низших же ступенях развития капиталистических отношений товар выглядит как одна из сторон какого-то иного целого, выступает как один из побочных продуктов натурального хозяйства, являющегося господствующей, всеобщей формой экономических отношений.

Когда же капитализм овладел всем общественным производством, когда он превратил товарную связь во всеобщую форму экономических отношений, дело выглядит таким образом, что капитализм есть продукт развития товара, результат превращения товара во всеобщую, господствующую форму.

В логическом развитии категорий буржуазной экономии это так и выглядит. Развитие капитализма предстает в логическом развитии как процесс овладения товаром все новых и новых сфер экономических отношений. Товар включает в себя сначала продукт труда, затем рабочую силу, затем — землю и т.д.

Развитие капитализма, таким образом, выглядит как процесс высшей реализации тех возможностей, которые заложены в простой товарной форме и выражены в понятии «товар вообще».

На этой основе возникает иллюзия того сорта, что в простой категории товара уже априори заложено в свернутой, в еще не реализовавшейся форме все дальнейшее развитие, все остальные, более сложные категории.

Простая природа товарного отношения представляется поэтому «субъектом», т.е. исходным, причинным, движущим принципом всего дальнейшего развития, в котором она полностью разворачивает свою собственную «простую природу».

Гегелевская философия и изображает это обстоятельство таким образом, что простое понятие, овладевая предметом, преодолевая его сопротивление, в конце концов делает его соответствующим, адекватным себе, своей изначально простой природе.

На деле же процесс превращения товара во всеобщую основу всех остальных экономических отношений вовсе не вытекает из «простой природы» товара, а потому и не может быть выведен, дедуцирован из простого понятия товара. На деле товар становится всеобщей простой основой всех экономических отношений благодаря развитию капитала. Капитал, а не товар является на деле «субъектом», причиной того, что товар превращается во всеобщую форму экономических отношений, а не наоборот.

Товар становится действительно всеобщим, элементарным, непосредственным, простым экономическим отношением только при капитализме и только благодаря капитализму. И причина того, что только тут он стал объективно простейшим экономическим отношением, заключена вовсе не внутри простой природы товарного отношения, а вне его, в законе накопления прибавочной стоимости, в частности.

Это совершенно так же, как из химической природы фосфора нельзя вывести понимания той специфической роли, которую этот фосфор играет в жизнедеятельности человеческого мозга.

Если поэтому в логическом развитии категорий буржуазной экономики товар отражается как простейшая категория, которой в предмете соответствует столь же простая и непосредственная форма связи между людьми, и если капитал изображается в качестве конкретной формы существования товара, стоимости, в качестве продукта развития простой природы товара, то на деле все обстоит совсем наоборот.

На деле в простой природе товара капитал заключен столь же мало, как и социализм. В простой природе товара заключены лишь те возможности, которые при одних условиях позволяют товару стать всеобщей, объективно простейшей формой экономических отношений, а в других условиях — вспомогательной формой, необходимой «для калькуляции, для расчетов, для определения доходности и убыточности предприятий, для проверки и контроля предприятий» 24, т.е. формой далеко не простейшей, а весьма и весьма сложной, конкретное понимание которой предполагает понимание того производства, которое она обслуживает.

Иными словами, не простая природа товара есть причина капитализма, а наоборот, капитализм есть причина того, что товар становится простейшим отношением, а понятие товара — наиболее абстрактным, исходным понятием науки о капитализме. Здесь и только здесь товарное отношение является простым в том единственном смысле, что оно представляет собою тот объективно допустимый предел, дальше которого в анализе идти нельзя, ту объективно нерасчленимую экономическую связь, разорвав которую, отдельный производитель утрачивает всякую реальную экономическую связь с целым, а мысль — с исследованием этого целого, капиталистической системы производственных отношений.

При социализме товарное отношение не является всеобщим. Средства производства здесь не превращаются в товар. Тем самым товарное отношение не является и простейшим отношением всей системы. «Простой» или «сложной» любая экономическая связь становится в зависимости от той объективной роли, которую она играет в той конкретно-исторической системе отношений, одной из сторон которой она является.

Роль товара при социализме никоим образом не поймешь, не выведешь из простой природы товарного отношения.

Но столь же ошибочным было бы думать, что роль товара при капитализме из простой природы товара понять можно.

Скорее наоборот, из рассмотрения роли товара при капитализме вытекает понимание «простой природы» товара, хотя на первый взгляд логическое развитие в «Капитале» выглядит обратным.

«Простая» природа товара может быть научно раскрыта только в ходе анализа той его роли, которую он играет при капитализме по той простой причине, что только здесь эта природа становится объективно «простой». Поэтому простому понятию здесь соответствует в предмете объективно простая связь. Поэтому товар как простая категория только здесь становится научной категорией.

Если же вообразить, что товарное отношение всегда и до возникновения капитализма было «простым», что оно является простым в абсолютном смысле, вне всякой зависимости от конкретно-исторической системы условий производства, то процесс развития капитализма неизбежно и представится таким образом, что простое отношение уже внутри себя содержит все богатство дальнейшего развития, таким образом, что это простое отношение, постепенно проникая собою всю экономическую жизнь общества, преодолевая косное сопротивление ее, подчиняет ее себе, делает всю экономку адекватной, соответствующей простой природе товарного отношения, производит «из себя» деньги, капитал и т.д.

В этом случае процесс развития предстанет истолкованным так, как он и истолковывается в гегелевской философии.

Но логическое развитие категорий, выражающих собою ступени развития исследуемого предмета, неизбежно создает именно такую видимость. Наука вынуждена начинать логическое развитие своих понятий именно с того понятия, которое отражает простейшее отношение именно данного предмета. Все остальное, предшествующее развитие, сложным продуктом которого на деле является «простое» отношение данного предмета, данной специфической формы движения, развития, предполагается, не исследуется, так как оно представляет собою предмет какой-то иной науки.

Так, биология начинает с простейшей белковой формы. «Простейшей» эта форма существования материи является только в пределах предмета науки, исследующей явления жизни, является простейшим проявлением жизни, а вовсе не абсолютно простейшим проявлением материи. Эта простейшая для биологии форма является не только сложной, но и самой сложной формой для химии.

Белок как раз и является той точкой прерывности, в которой прекращается химическая форма движения материи и начинается биологическая форма движения, той точкой, в которой господствовать начинают специфические законы высшей формы, а законы низшей формы, хотя и продолжают действовать, низводятся на роль побочных.

Белок как граница двух смежных форм движения, как граница предмета двух различных, хотя и смежных наук, поэтому и выступает, с одной стороны, как наиболее сложный, итоговый продукт развития химической формы движения материи, а с другой стороны, — как наиболее простое проявление жизни, биологической формы движения.

Соответственно этому он исследуется со стороны своего химического состава, со стороны своего происхождения, — химией, а со стороны биологии берется сразу как простое, как не подлежащее дальнейшему анализу. Ибо, если расчленить белок на более простейшие элементы, то в итоге получатся уже не элементы жизни, а элементы химические. Тем самым совершается переход в пределы другой, смежной науки. Расчленив белок, ученый превращается из биолога в химика. Предмет биологии тем самым исчез из его поля зрения.

В общественных науках происходит то же самое. Товар, как «простейшее» отношение капитализма рассматривается политической экономией капитализма. Тот же самый товар, взятый со стороны его происхождения, рассматриваемый как продукт развития, предшествующего капиталистическому, уже не есть предмет политической экономии капитализма, а есть предмет политической экономии феодализма или иной формации, предшествующей капитализму.

Здесь он исследуется и понимается как необходимый продукт, исследуется со стороны необходимости, закона его появления. Политическая же экономия капитализма не только вправе, но и обязана — как и биология в проблеме белка — отказаться от анализа той необходимости, которая в определенном пункте приводит к порождению товарной формы. Товарная форма сразу берется ею как данная, и в ней исследуются те моменты, которые делают товар всеобщей, простейшей экономической связью капиталистического способа производства. Товар сразу рассматривается как элемент капиталистической системы, подобно тому, как белок для биологии есть элемент жизни, а не «элемент» вообще.

Все остальное развитие, предшествующее появлению элементарной формы исследуемого данной наукой предмета — будь то товар или белковое тело, — данная наука вынуждена и обязана предполагать, независимо от того, исследовано это предшествующее развитие или нет. Ни одна наука не может дожидаться, пока все это предшествующее развитие будет познано. Это действительная трудность развития научного познания прекрасно, однако, преодолевается развитием всех наук, которые в конце концов приходят к необходимости выяснить свои взаимные переходы, переливы из одной формы движения в другую, предмета одной науки в предмет другой, смежной науки.

Но из того обстоятельства, что ни одна наука не может и не должна дожидаться в бездействии другую науку, не может и не дожидается до той поры, пока смежная наука, исследующая более простую, низшую форму движения материи, не докажет необходимости появления в недрах этой низшей формы того явления, которое делается исходным пунктом новой, высшей формы движения, и для науки, исследующей эту высшую форму, является «простейшим», никак не следует те агностические и идеалистические выводы, которые пытаются делать враги материализма.

Агностики на основании этой трудности познания делают вывод о том, что наука способна логически доказать всегда «лишь предпоследнее», но никогда не может дойти до научного, логически обоснованного познания «последней основы» своего предмета.

Гегелевская школа использует это обстоятельство для доказательства той идеи, что логическое постижение этой последней, безусловной основы исследуемого предмета есть дело спекулятивной философии, а не конкретно-научного познания.

Трудность эта находит, однако, вполне реальное разрешение в ходе развития конкретно-научного познания, разрешение, вполне соответствующее диалектико-материалистическому пониманию. Разрешение этой трудности состоит в том, что каждая наука в конце концов находит логически необходимое доказательство своего «исходного понятия» в той науке, которая исследует смежную форму движения, низшую, более простую, чем ее предмет, и в свою очередь сама представляет собою развернутое научное обоснование «исходного понятия» другой смежной науки, исследующей более высокую форму движения.

Конкретные науки в своей совокупности и вскрывают вполне исчерпывающим образом «последнюю основу» предмета каждой из них, взятой порознь.

Но если вырвать любую науку из связи ее с остальными науками и рассматривать ее логическое развитие с формальной стороны, как это делает, в частности, и Гегель, то создается видимость того сорта, что первое, исходное понятие, та первая абстракция, с которой любая наука начинает теоретическое осмысление своего предмета, остается предварительно недоказанным, появляется как бы ниоткуда, как бы рождается готовым, предположенным в лоне логической мысли.

И товар, и белковая форма в теоретическом исследовании сразу берутся в качестве «простейших», неразложимых элементов исследуемого предмета, таких образований, которые данная теоретическая наука аналитическому расчленению не подвергает. Анализ этих простейших форм сразу начинается с выяснения того закона, тех внутренних связей, которыми эта форма уже обладает.

Вскрывается специфический закон существования данной формы, самое существование ее уже предполагается, и не исследуется в пределах этой науки со стороны ее происхождения. Факт существования, однако, берется из непосредственного созерцания, а не выводится из лона чистой саморазвивающейся идеи познания, как то стремится изобразить Гегель.

Но самое научное рассмотрение внутреннего закона существования данной элементарной формы необходимо приводит к выяснению тех необходимых условий, при наличии которых эта форма становится возможной, и не только возможной, но и необходимой.

Так, исследование товара Марксом приводит к выводу, что товар предполагает частную форму присвоения общественного продукта. Товар тем самым показан в качестве той формы, которую неизбежно принимает продукт труда при том условии, что разделение труда развивается стихийно, при том условии, что каждый отдельный производитель не знает заранее, удовлетворяет его продукт общественной потребности в нем как с качественной, так и с количественной стороны или не удовлетворяет. Показано также, что такой способ производства вырастает на основе низкой производительности общественного труда. Но тем самым дано вполне исчерпывающее экономическое обоснование необходимости появления товара. Идти дальше, выяснять происхождение этих условий, выяснять, почему производительность труда, служащая базисом, условием появления товарной формы, оказалась низкой и почему каждый отдельный производитель не может знать, является его труд необходимым для общества или не является, — значит покидать почву экономического исследования, значит переходить в область какой-то иной науки.

Политэкономия лишь указывает на необходимость наличия этих условий, при которых товар становится возможной и необходимой формой экономических связей, и не исследует их ближе.

Но тем самым она указывает задачу исследования другой, смежной с ней науки.

Свое же исходное понятие она доказала тем самым вполне исчерпывающим образом, дала вполне исчерпывающее логическое обоснование своего «простого понятия» как специфически экономического понятия. Все же остальные необходимые условия появления товарной формы — как-то географические, антропологические, технологические и т.д., — политическая экономия как наука не только не обязана исследовать и выяснять, но обязана активно от них отвлекаться, абстрагироваться. Это не ее задача. Пытаясь решить эту задачу, она не сможет решить свою, и не придет в конце концов ни к чему.

Она обязана дать указание только относительно экономических необходимых условий появления и существования товарной формы, т.е. все время оставаться в пределах своего предмета, обязана исследовать только внутренние связи своего предмета, а не связи его с чем-то другим, с чем-то вне его существующим.

Связи его с другими процессами могут быть поняты лишь позже, лишь тогда, когда сколько-нибудь удовлетворительно поняты внутренние законы существования и развития данного предмета.

В свете сказанного становится понятным, откуда вырастает та иллюзия гегелевского идеализма, что предмет в итоге своего развития приходит в соответствие со своим простым понятием, становится адекватным своему простому понятию.

Эта иллюзия основывается на том действительном факте, имеющем место в развитии научного познания, что наука, исследующая свой предмет, обязана всегда начинать логическое рассмотрение с простейшей формы существования этого предмета и обязана активно отвлекаться от всей совокупности тех многообразных реальных условий, внутри которых и на основе которых начинается, возникает данная форма движения, развития, составляющая специфический предмет данной конкретной науки.

Так, политическую экономию не может и не должно интересовать, что экономическое развитие предполагает необходимую географическую среду, достаточно благоприятную, необходимые антропологические предпосылки, не говоря уже о том, что история экономического развития предполагает, что уже возник и достиг определенной ступени своего развития земной шар как астрономическое тело. На все эти вещи политэкономия просто указывает, не исследуя, и отсылает к другим наукам.

От всего этого логическое исследование экономического процесса обязано активно отвлекаться, обязано выяснять лишь те условия, которые представляют собою внутренние связи, отношения исследуемого предмета, лишь те, которые так или иначе создаются самим экономическим развитием.

Но этот неизбежный в науке способ рассмотрения и создает ту видимость, будто законы данной науки существуют и развиваются вне времени и пространства, вне связи с остальными формами движения материи. Логическое развитие категорий, понятий, выражающее собою лишь внутреннее развитие исследуемого предмета, и активно отвлекающееся от всех тех условий, внутри которых в реальности протекает данный процесс развития, от внешних условий, от тех, которые или действуют на исследуемый процесс совершенно одинаково на всем протяжении его развития, или хотя и действуют, но по-разному, и поэтому придают ему то одну, то другую внешнюю форму, тем не менее не могут повлиять на внутренние закономерности его развития, — логическое развитие поэтому и создает необходимо ту видимость, что законы данной науки сохраняют все свое значение и в том случае, если бы всех этих внешних условий вовсе не было.

Так изображает дело и Гегель, абсолютизируя тем самым логический процесс, выдавая необходимый закон развития познания за абсолютную форму существования вселенной, отождествляя логический процесс восхождения от абстрактного к конкретному с историческим процессом происхождения самого конкретного.

Человек в реальности произошел из обезьяны. Стадная, биологическая общность постепенно вытеснялась, заменялась общностью, вырастающей из совершенно иной основы, чем общность обезьяньего стада, — из процесса труда. На первых порах все же основной связующей людей нитью оставалась его [человека] чисто биологическая природа.

Именно поэтому все формы отношений между людьми здесь еще не носят характера человеческих отношений. Они являются здесь производными от его биологической природы, а не от человеческой, т.е. не от трудовой его природы.

Процесс развития общественного труда начинается на основе условий – субъективных и объективных, — созданных не им, а природой. Само орудие труда есть вначале просто камень, ничуть не изменяющий своей непосредственно природой данной формы от того, что он попал в процесс труда, стал орудием, средством труда. Точно так же и субъект труда — человек — есть вначале попросту биологическая особь, продукт природы. Более того, сам процесс труда, процесс целенаправленного изменения природы выступает вначале всего-навсего как средство удовлетворения биологических, природой данных потребностей. Последние и выступают как причина и как цель трудового процесса. Процесс труда поэтому выглядит как нечто производное от биологии.

Чем дальше, однако, развивается процесс труда, процесс производства материальной жизни общества, тем в большей степени условия труда становятся продуктом самого труда. Тем больше целью труда становится удовлетворение потребностей, развитых самим же процессом труда, а не данных природой. Тем в большей степени предметы природы, вовлекаемые в процесс производства, становящиеся средствами производства, труда, делаются соответствующими по своей форме тем целям, которым они служат, тем больше они отличаются от того вида, в каком человек их непосредственно находит в природе. Тем больше, наконец, изменяется сам человек, субъект трудового процесса.

Чисто биологические потребности и соответствующие им способы их деятельного удовлетворения все больше превращаются в побочные. Конечно, развитие собственно человеческих потребностей не может уничтожить «животной» стороны человека, поскольку человек, на какой бы ступени развития он ни находился, все же остается также и биологическим организмом и вынужден воспроизводить себя и с чисто биологической стороны своего существования. Но эти моменты, общие человеку с любым высокоразвитым биологическим организмом и не представляющие в своей абстрактной простоте ничего специфически человеческого, также качественно изменяются, и изменяются опять-таки в соответствии с развитием процесса общественного труда.

Последний и тут выступает как активное начало, преобразующее первобытную, природой данную простоту, чисто биологический характер потребностей.

Поэтому, хотя сам труд вначале и выступает как средство удовлетворения биологических потребностей и трудовая природа человека выглядит как дальнейшее развитие его биологической природы, было бы совершенно ошибочным выводить общественно-трудовую природу из биологической.

История развития человека как субъекта трудовой деятельности есть процесс саморазвития. В соответствии с этим в логическом, в научном понимании труд должен рассматриваться как начинающий «из себя», как процесс, который впервые сам создает простейшие условия, предпосылки своего собственного развития. Это значит, что научное понимание законов возникновения и развития трудового процесса обязано активно отвлекаться от всего того, что не создается и не воспроизводится внутри самого производственного, трудового процесса, в частности — и от биологии. И если биологическая, антропологическая природа человека здесь во внимание и принимается, то лишь в той мере, в какой она объективно стала продуктом труда.

На полном непонимании этого основного требования диалектико-материалистической логики, теории познания марксизма основывалась, например, попытка Каутского изобразить эстетическое чувство человека как дальнейшее развитие «чувств красоты» у животных, не говоря уже о богдановской концепции, рассматривающей производительные силы как высшую форму все того же биологического процесса, как производное от биологического приспособления организма к окружающим условиям, к внешней природе, качество человека.

Если предок человека берет в руки камень, то тут им руководит, движет сначала чисто биологическая потребность, потребность добыть себе пищу.

Но если он обтесывает для этого один камень другим камнем, также подобранным специально для этой цели и в соответствии с этой целью, то здесь им уже движет потребность, никак из биологии не выводимая. Это специальная цель, и те требования и средства ее выполнения, которыми человек вынужден руководиться, есть продукт самого труда, впервые в труде возникли. Точно так же, если развитое общество испытывает потребность заменить паровозы электровозами, то это опять-таки вытекает не из биологии человека, а из внутренних противоречий процесса общественного труда.

И на высших ступенях развития общественного труда это опять-таки выступает гораздо явственней. И это потому, что на ранних, низших ступенях развития человеческого общества труд человека еще не успел окончательно уничтожить животные условия, непосредственно природой данные условия своего собственного развития, не успел сам создать условий, соответствующих потребностям его собственного развития, требованиям к природе, вырастающим из него самого.

В соответствии с этим и сам труд выступает здесь в своей неразвитой исторической форме и носит на себе печать своего исторического происхождения из трудоподобной деятельности животных. Даже при капитализме труд еще сохраняет на себе эту печать — и здесь еще труд большинства совершается, главным образом, ради удовлетворения самых элементарных, т.е. природой обусловленных потребностей, а не ради потребностей более высоких, собственно человеческих, т.е. тех, которые развиты самим же общественным трудом, а не вытекают непосредственно из биологических требований организма.

В этом смысле Маркс в главе, написанной для «Анти-Дюринга», и говорит, что лишь при коммунизме «... человек... в известном смысле окончательно — выделяется из царства животных и из звериных условий своего существования переходит в условия действительно человеческие». 25

Это значит, что при высокоразвитой производительности общественного труда человек будет удовлетворять потребности биологического порядка без сколько-нибудь значительной затраты сил и времени, мимоходом, в то время как основной и главной целью общественного труда будет развитие и удовлетворение более высоких потребностей, тех потребностей, которые созданы самим же общественным трудом и представляют собою специфически человеческое достояние.

Труд только здесь в полном смысле слова становится подлинной самоцелью, совпадая с развитием творческой активности человека, становясь в этом смысле подлинно свободной деятельностью, а не деятельностью, вынуждаемой извне, давлением биологических потребностей, в частности.

При капитализме же труд вынуждается голодом, потребностью в жилище, в семье и т.д., т.е. в основной своей массе движущим его стимулом остается то же самое, что движет и животным.

При коммунизме труд становится уже «не напряжением человека как определенным образом дрессированной силы природы, но направлением его в качестве субъекта, который выступает в процессе производства не в простой естественной, стихийной форме, но как деятельность, регулирующая все силы природы» 26.

(В том числе и своей собственной биологической природы, как «самоосуществление, опредмечивание субъекта» 27).

С теоретико-познавательной точки зрения здесь важно следующее.

Анализ высшей исторической формы труда обнаруживает, что труд, как специфически человеческая форма деятельности, составляющая всеобщую объективную основу всех собственно человеческих способностей, составляющий собственно сущность человека, есть процесс саморазвития, есть деятельность, цель которой полагается ею же самой, а не навязывается откуда-то извне. Иными словами, здесь становится ясным, что если на протяжении всей антагонистически-классовой истории развития труда цели труда кажутся привходящими откуда-то извне — из биологических требований в частности, — то эта объективная видимость есть следствие того, что труд еще не успел полностью пересоздать всю совокупность условий своего развития, не успел еще преобразовать своих исторических, непосредственно природой данных предпосылок в соответствии с требованиями, вырастающими из него самого.

И к этому Маркса приводит только исследование внутренних, всеобщих, необходимых закономерностей процесса труда. На этом пути только и достигается познание сущности исследуемого процесса.

Очень показательно в этом смысле сопоставление со Смитом, с его пониманием того, что такое «труд». Смит в исследовании вопроса подходит к нему так, как и должен подходить последователь локковской гносеологии. То есть, он рассматривает все исторически известные ему формы труда и вычленяет в них то, что им всем обще (т.е. Смит мыслит здесь именно так, как того требует формальная логика). И этот путь прямо приводит его к выводу о том, что труд всегда и везде есть деятельность вынужденная, есть проклятие, есть нечто диаметрально противоположное «наслаждению», «свободе», «счастью», что цели труда поэтому навязываются ему извне и что поэтому труд есть не процесс саморазвития, а средство какого-то другого процесса, который вырабатывает эти цели и ставит их перед трудом.

Понятие «труда», выработанное на основе требований локковской гносеологии, иным и быть не может. Всем без исключения формам труда, известным А. Смиту, действительно свойственно то общее, что все они есть формы труда вынужденного, принужденного. Первобытного человека принуждает к труду природа, враждебно противостоящая ему. Раба, крепостного, пролетария — общество, столь же враждебно противостоящее ему.

Труд всегда, с самого начала, поскольку он действительно есть человеческий труд, а не внешне схожая с ним и исторически предшествующая ему трудоподобная деятельность животных, есть процесс саморазвития, самодвижения, т.е. такой процесс, движущая причина которого лежит не вне, а внутри него самого. Этим движущим моментом с самого начала является не биологией обусловленная потребность, а потребность, рожденная самим же трудом, возникающая впервые в нем. Эта потребность, вызывая к жизни новые способы своего деятельного удовлетворения, тем самым порождает и новое противоречие; производительная способность и ею же самой порождаемая потребность замыкаются как причина и следствие, меняются местами и создают то отношение постоянного внутреннего взаимодействия, все время расширяющего свои размеры, которое и является первым и основным признаком процесса саморазвития, самодвижения.

И если трудом порожденная и им же постоянно развиваемая потребность на ранних ступенях сохраняет форму чего-то извне давящего на человека, сохраняет и видимость того, что голод, холод и тому подобные природные неприятности есть действительная причина, источник движения и развития труда, то это есть лишь внешняя, исторически преходящая форма, в которой выступают внутренние противоречия общественного труда, подлинный источник развития.

С другой стороны, не менее важным с точки зрения теории познания здесь является еще и то, что вскрытая таким образом «сущность» трудового процесса, т.е. тот внутренний закон его самодвижения, который характеризует труд на всех без исключения ступенях его развития, в том числе и на самых ранних, лишь на высшей стадии развития оказывается способным окончательно сбросить с себя ту форму, которая ему прямо противоречит, ту форму, которая есть, собственно, пережиток доисторических условий, внутри которых этот процесс когда-то зародился, и создать соответствующую, адекватную внешнюю форму своего проявления.

При коммунизме «сущность» и «форма» трудового процесса уже не будут противоположны.

Но тем самым вскрыть сущность, внутренний закон самодвижения, саморазвития труда будет уже не таким трудным делом, каким оно было для мышления, исследовавшего антагонистические формы труда. Тогда это перестанет составлять, собственно, научную проблему.

Научная же проблема всегда вырастает перед познающей мыслью там, где внешняя форма процесса, непосредственно открытая созерцанию, пришла в полярное противоречие с внутренним, развитым внутри этой формы содержанием, сущностью процесса. Следовательно, там, где речь исторически идет о том, чтобы деятельно-практически преобразовать эту отжившую форму, привести ее в соответствие с новым содержанием. Для этого нужно, однако, знать тот образец, в соответствии с которым следует преобразовывать эту форму. Наука, выясняющая объективную сущность, внутренний всеобщий необходимый закон существования и развития предмета практической деятельности, целенаправленного изменения, и дает это знание.

Когда же предмет изменен, когда внешняя форма его приведена в соответствие с внутренним, необходимым законом его существования, то на первый взгляд дело выглядит таким образом, что сама действительность оказывается подведенной деятельностью человека под свое собственное «понятие», делается соответствующим, адекватным этому понятию.

Гегель и изображает этот момент таким образом, что целесообразная деятельность человека есть опосредующее звено между понятием, рождающимся в лоне логического разума, и воплощением, отчуждением этого простого понятия в реальность.

На самом же деле «простое понятие» есть отражение того объективно существующего в предмете закона, который мышление обнаруживает путем научного анализа, проникая через ту противоположную сущности форму, которая открыта непосредственному созерцанию. Если вслед за актом познания следует акт практической деятельности, изменяющий предмет в соответствии с его собственной, познанной природой, то для Гегеля этот факт и выглядит как подведение предмета под его собственное простое понятие.

Таким образом, если можно констатировать, что «сущность», «закон» предмета не всегда и не обязательно противоречит его внешней форме, то научное познание всегда становится необходимым лишь там, и именно там, где такое противоречие налицо, там, где нужно вскрыть еще неизвестный, скрытый за внешней формой закон, чтобы в соответствии с ним изменять предмет. И это последнее указывает человеку практика. Если изменять предмет в соответствии с желаемыми целями не удается, это показывает, что человек поступает с предметом не в соответствии, а вопреки его объективной природе. Возникает необходимость узнать — какова же подлинная, объективная природа этого предмета, в противоположность тому представлению о нем, в соответствии с которым этот человек поступает по отношению к предмету.

Пока целесообразные изменения приводят к желаемому результату, то это показывает, что те представления о предмете, в соответствии с которыми и на основе которых человек действует, — правильны. Если же желаемой цели достигнуть не удается, это показывает, что они неверны, что человек поступает с предметом не в соответствии, а вопреки его подлинной природе. Это значит, что представление человека не соответствует природе предмета, что необходимо исправить, изменить представление, прежде чем попытаться на его основе «исправлять», изменять сам предмет. Это показывает, что представление, отражающее поверхность, внешнюю форму, явление предмета, противоречит внутренней сущности предмета. Это тем самым показывает, что и сама поверхностная, внешняя форма существования предмета есть в данном случае нечто не совпадающее с его объективной внутренней сущностью и даже может статься, прямо противоречащее ей.

Этот — чисто отрицательного свойства — результат достигается самой практикой. Последняя показывает, что по своей внутренней сущности предмет есть не то, что он являет на поверхности.

Но что это за внутренняя сущность, скрытая за явлением, — этого сама практика показать не может. Это может показать только наука, лишь логический анализ данных практики.

Практика дает лишь возможность от неправильного, поверхностного представления о предмете перейти к правильному, к научному представлению, к понятию. В действительность эту возможность превращает лишь развитие науки. Практика сама по себе, т.е. без науки, никогда не может дать правильного понимания. Она может лишь показать правильность или неправильность имеющегося.

Практика же, основывающаяся на научном понимании, способна доказать опять-таки правильность или неправильность этого понимания, но никогда сама по себе не способна его дать, предложить мышлению в готовом виде, в виде чувственно-воспринимаемых результатов. Поэтому научная гносеология всегда обязана исходить из того факта, что явление и сущность исследуемого предмета выявили в практике свое несовпадение, свою противоположность, так как только при этом условии и возникает необходимость в научном, в логическом исследовании, в специальном анализе данных практики.

Если этого нет, если поверхность процесса (а постольку и представление, эту поверхность непосредственно отражающее) совпадает с внутренней сущностью предмета, — тут науке вообще делать нечего.

Это то самое положение, когда представление полностью совпадает по своему содержанию с понятием. И это случается именно в высших фазах объективного развития предмета. Здесь внутренняя сущность предмета предстает перед мышлением в соответствующей, в адекватной себе, а не в противоречащей себе форме своего выявления, существования.

Это делает понятным то обстоятельство, что многие абстрактные, односторонние представления, выражаемые в «простых» категориях, превращаются, сохраняя эту свою простоту, в настоящие научные понятия.

Дело в том, что та сторона, то отношение, которое мышление в конце концов показывает как всеобщее, как простейшее, как «начало» процесса, как его элементарную сторону, связь, — и на низших фазах развития существует также не «по ту сторону явлений», а так или иначе выявляется и на поверхности. Но здесь она вовсе не имеет того всеобщего характера, который обнаруживается лишь позже.

Это можно проиллюстрировать на примере все того же труда. В отдельных, в особенных сферах труд задолго до коммунизма приобретает ту форму, тот характер, который логическим анализом Маркса показан в качестве всеобщего, необходимого внутреннего закона развития трудовой деятельности вообще, — форму и характер деятельности свободной, деятельности самоосуществления индивидуальности.

Так «Мильтон произвел свой «Потерянный рай», повинуясь тем же побуждениям, которые заставляют шелковичного червя производить шелк. Это было деятельное проявление его природы» 28.

Но здесь, на протяжении всей классовой эры истории развития трудовой природы человека, всей «предыстории человечества», такая — свободная — форма труда является исключением из правила, никак не правилом, тем менее всеобщим. И существует она в весьма ограниченной мере, притом только благодаря тому, что всеобщим правилом является как раз противоположное — труд из-под палки, труд, совершающийся под давлением угрозы голода, труд вынуждаемы, вызываемый внешней по отношению к индивидуальности необходимостью, а не внутренней необходимостью индивидуальной природы человека.

Здесь, таким образом, «всеобщая» природа трудовой деятельности выступает на поверхности лишь в единичных, притом очень редких случаях, и не охватывает полностью даже ни одной особенной сферы разделения общественного труда, проявляется в своей адекватной форме лишь как «единичное».

В качестве представления о характере деятельности немногих, очень редких индивидуальностей, представление о труде как о свободной деятельности может быть, таким образом, получено и без всякого анализа проблемы труда в ее общей форме. Но это представление есть абстракция от единичных случаев. И если оно потом оказывается совпадающим с научным пониманием труда, то это сходство по сути дела чисто внешнее, случайное. Представление о труде, полученное как абстракция от других единичных случаев — от труда раба, крепостного, пролетария, – столь же необходимо не только не совпадет, но и встанет во взаимоисключающее противоречие с научным понятием труда, с тем понятием, с той научной абстракцией, которая получена не путем рассмотрения отдельных случаев, а путем рассмотрения проблемы труда в целом, в ее общей форме.

Точно так же представление о труде как о затрате деятельных сил человеческой личности вообще, безотносительно к тому конкретному содержанию, а также форме, которые всегда присущи реальным трудовым актам, представление, полученное не на пути анализа какой-либо особенной формы труда, а на пути отвлечения от всего, что составляет конкретную характеристику любой исторической формы труда, на пути абстракции со всей конкретной определенностью, есть лишь поверхностное, одностороннее представление. Такое представление о труде, как указывает Маркс, весьма и весьма древне.

И если оно внешне совпадает с тем научным экономическим понятием о труде вообще, которое было выработано буржуазными экономистами на основе научного экономического анализа одной особенной формы труда — товарно-капиталистической его формы, то сходство опять-таки чисто внешнее, которое тем больше может ввести в заблуждение, поскольку понятие о труде, выработанное экономистами, самими ими не понимается как конкретно-историческая характеристика товарно-капиталистического труда.

При всей своей научной ограниченности понятие о труде, выработанное классиками политической экономии, на деле выражает собою непосредственно одну из сторон того конкретно-исторического целого, которое они стремились понять, т.е. является результатом проведенного ими анализа вполне определенной конкретно-исторической формы труда, абстракцией от вполне определенного «конкретного», — хотя они сами этого хорошенько и не понимали.

В то же самое время то древнее представление о труде, с которым сами буржуазные экономисты сознательно или бессознательно путают научное понятие, выражающее собою одну из сторон вполне определенного конкретного исторического целого, есть результат чистой абстракции, отвлечения от всякой конкретной формы труда, и не представляет собою момента конкретного понимания ни одной из форм труда в частности.

Маркс тем самым на почве материализма, на почве теории отражения преодолевает, устраняет метафизическую грань между понятием и представлением. И то и другое оказывается разными ступенями познания чувственно-данной «конкретности», т.е. всеобщей, необходимой взаимосвязи, взаимообусловленности всех сторон, граней, черточек, качеств и отношений исследуемого предмета, исследуемого целого.

Представление превращается в понятие в том случае и при том условии, если мышление ставит его в общий контекст теоретического изображения предмета. Тем самым та сторона целого, которая отражена в представлении, оказывается постигнутой через целое, через ту конкретно-историческую взаимосвязь, в которую эта сторона входит.

Вырванное же из того конкретно-исторического понимания, из той системы категорий, которая изображает, отражает, воспроизводит объективную систему взаимосвязей всех сторон предмета, любое научное понятие утрачивает качество научного понятия, превращается в абстрактное, одностороннее и поверхностное представление.

С внешней же стороны, и даже по определению в дефиниции, такое представление ничем не будет отличаться от научного понятия. Понятием абстракцию делает именно та связь с другими столь же порознь абстрактными понятиями, в которой она только и становится формой, моментом конкретного понимания, понимания предмета как каждый раз особенной взаимосвязи всех его отдельных сторон.

Конкретно-историческое понимание каждой из сторон целого только и достигается через понимание той конкретно-исторической связи ее со всеми другими сторонами, в которой она находится. Именно в этом, а не в чем-либо ином, заключается отличие научного понятия от понятия ненаучного, от поверхностного, одностороннего представления об одной и той же стороне целого.

С формальной же стороны понятие отличается от представления тем, что оно представляет собою один из элементов системы понятий, составляющих в своей взаимосвязи здание науки. Требование систематичности есть, таким образом, необходимое требование к научному исследованию, к мышлению в понятиях.

Это, конечно, ни в коем случае не значит, что «система» есть первый и определяющий признак научности, как это изображает идеализм от Канта до Гегеля. Система понятий есть та единственная логически-необходимая форма, в которой только и может быть воспроизведена объективная взаимосвязь всех сторон предмета, есть единственная логическая форма, внутри которой и посредством которой только и может осуществляться мышление в понятиях, есть производная, внешняя форма, в которой совершается научное мышление.

«Система» предполагает научность мышления. Но «система» с одинаковой легкостью может служить формой выражения также и самого вздорного, антинаучного вымысла, и ни в коем случае не является признаком научности. Вместе с тем бессистемное теоретизирование никогда не может дать действительно научных результатов. Не научность есть производное от «системы», а система есть единственная форма развития научного понимания, хотя и чисто внешняя, производная форма.

Таким образом, Маркс на основе материалистического понимания логического мышления как высшей, специфической формы отражения объективной реальности по всем основным и решающим пунктам разоблачает ненаучность идеалистического толкования форм и законов логического мышления. Маркс показывает, что отступление от материализма в вопросе об отношении мышления к бытию неизбежно ведет и к извращенному, ложному пониманию внутренних законов и форм мышления, к ложному представлению о самом мышлении как специфическом процессе развития.

С другой стороны, Маркс показывает, что только на основе материалистического понимания проблемы предмета познания, как вне и независимо от мысли существующей и развивающейся объективной реальности, возможно научное понимание внутренних, специфических форм и закономерностей развития логического процесса.

На примере решения Марксом проблемы отношения логического к историческому это обнаруживается самым бесспорным образом. Только диалектико-материалистическое решение проблемы оказывается той прочной основой, на которой можно выработать совокупность требований к логическому мышлению, обеспечивающих действительно историческое понимание исследуемого предмета, познание объективных законов возникновения, развития и гибели предмета (под гибелью здесь понимается скачкообразный переход данной формы развития в высшую, исторически более сложную форму).

В качестве основного вывода главы можно сказать, что когда Маркс выдвигает в качестве решающего требования к логическому мышлению требование вычленять, развивать понятия в той их последовательности, которая определяется объективным отношением различных сторон предмета на исторически высшей фазе его развития, и ни в коем случае не должно руководствоваться той их последовательностью, «в которой они исторически играли решающую роль», то это требование не только не противоречит диалектико-материалистическому решению проблемы логического и исторического, но прямо из него вытекает. Это требование единственно и может обеспечить научное познание законов действительного исторического развития исследуемого предмета.

Историческое и логическое в этом понимании выступают как диалектические противоположности, которые совпадают не прямо, не механически, не с самого начала, но лишь в итоге, в результате развития познания. В итоге, в результате познания логическое и предстает как то же самое историческое, но очищенное от случайностей и от исторической формы, как выражение лишь законов исторического развития, лишь всеобщих и необходимых моментов развития исследуемого процесса.

В конце главы «Метод политической экономии» Маркс набрасывает на основе применения разработанных им логических требований черновую схему «логического расчленения предмета», т.е. намечает последовательность научного рассмотрения, исследования системы общественно-производственных условий, внутри которых и посредством которых совершается общественный труд при капитализме, дает приблизительное расположение категорий, выражающих эти условия, по степени их сложности, «конкретности».

Эта первоначальная схема, как известно, перетерпела в ходе дальнейшей работы довольно существенные изменения. Стоит лишь сравнить ее с логической последовательностью рассмотрения категорий в «Капитале». Это и понятно: до детального рассмотрения «категорий» — т.е. объективных отношений, в них логических отражаемых, — нельзя определить в деталях, какие из них исторически и логически являются более сложными, а какие более простыми. Как раз это и должен раскрыть логический научный анализ. Никакие, самые подробные логические требования не могут дать даже самого общего, самого приблизительного порядка последовательности изучения, если не рассматривается сам предмет в его конкретно-исторической определенности, если логика понимается как совершенно внешняя, абсолютная форма последовательности всякого мышления, какое бы содержание в частности ни исследовалось.

Поэтому вопрос о конкретном порядке, в котором располагаются категории в этой схеме, лежит за пределами предмета теории познания — это уже относится к предмету политической экономии.

Отметим лишь одну интересную в собственно логическом отношении деталь: уже в ближайших набросках рукописи «Основные черты критики политической экономии» 29 Маркс отказывается от разработки первого раздела, намеченного им в схеме последовательности исследования, – этот первый, вводный раздел должен был заключать в себе, по первоначальному замыслу Маркса, «всеобщие абстрактные определения, которые именно поэтому более или менее относятся ко всем общественным формам, однако в выше разъясненном смысле» 30, – и принимаются непосредственно за анализ тех категорий, «которые образуют внутреннюю структуру буржуазного общества и на которых покоятся основные классы» 31, за анализ денег, как ближайшей предпосылки возникновения капитала, за анализ субстанции стоимости, простой товарной формы и т.д.

Традиционная, так называемая «общая часть» в политэкономии капитализма Марксом так и остается неразработанной. И это имело тот прямой смысл, что резче подчеркивало с самого начала принципиальную разницу новой политэкономии от всей предшествующей, заостряло внимание на специфических категориях капитализма, как возникшей, развивающейся и идущей к гибели особой формы общественных отношений.

Кроме того, излагать так называемые «всеобщие абстрактные определения, относящиеся к любой эпохе», предполагало бы подробные разъяснения относительно сущности и роли «всеобщих абстрактных» категорий вообще — в логическом плане.

Без развернутого философски-гносеологического обоснования, разъяснения, краткий набросок которого и представляет собою «Введение», эта общая часть мало способствовала бы уяснению сущности марксовой политэкономии, ее коренного качественного отличия от всей предшествующей.

Поэтому уже основной, подготовленный в 1859 году к печати текст начинается прямо с анализа противоречий простой товарной формы отношений между производителями, с анализа специфического противоречия, лежащего в основе всех развитых капиталистических форм производства.

Но все так называемые «всеобщие абстрактные определения» рассматриваются Марксом по ходу изложения специфически-капиталистической формы их выражения, в контексте этого изложения, в качестве сторон капиталистической формации.

В этом смысле показательно, например, начало 5‑й главы «Капитала», где анализу капиталистической формы труда предшествует рассмотрение «труда вообще», в его простой форме, как целесообразной деятельности в природе с помощью и посредством орудий.

Здесь труд понимается в том «выше разъясненном смысле», что вычленяются его простые элементы, не зависящие ни от какой особенной общественной формы и не могущие поэтому быть ею отмененными, преобразованными, уничтоженными и т.д.

Здесь «труд», как целесообразная человеческая деятельность вообще, рассматривается со стороны его естественных предпосылок и условий, как тот простой процесс, который капитализм вначале вынужден брать при своем возникновении как данное, чтобы затем подчинить его себе — сначала «формально», а затем и «реально», «фактически».

Это рассмотрение Марксом «труда вообще» совершается вполне в духе тех принципов логического анализа, которые были разработаны им во «Введении». Исторически капитализм застает, конечно, не труд вообще, в той абстрактной чистоте, в которой он обрисован в 5‑й главе «Капитала», а также совершенно конкретную историческую форму труда — полуремесленную, «полухудожественную» феодально-средневековую его форму.

Сбрасывая, стирая с этой формы труда ее специфически-феодальные черты, «определения», капитализм заменяет их своими, из природы стоимостного отношения вырастающими историческими формами. В процессе этого подчинения процесса труда цели увеличения и накопления стоимости, в процессе превращения труда феодального труженика в труд наемный, в труд производства прибавочной стоимости, капитализм вынужден считаться с теми закономерностями, по которым труд как таковой совершается всегда и везде, с естественно-антропологическими и природными условиями и законами трудового процесса.

Маркса и здесь интересует не только и не столько «труд вообще» – абстракция, в которой реальный труд никогда и нигде не совершался, а — исторически реальный процесс фактического подчинения труда капиталу. В этом процессе возникают особые противоречия, приводящие в конце концов к тому, что труд не может далее совершаться в капиталистической форме без того, чтобы не разрушались его естественные предпосылки. Подчиняя себе труд, капитализм начинает интенсивно разрушать объективные, не зависящие от него и не им созданные условия своего собственного развития – человека как субъекта производительной силы, землю как одно из главных природных условий всякого производства и т.д., не будучи в силах воспроизвести эти условия, разрушаемые его развитием. Так что проблема «труда вообще» выступает и здесь как проблема внутренних противоречий развития капиталистической формы труда, а не противоречия между «трудом вообще» и его капиталистической формой — как это может показаться на первый взгляд и как пытались до Маркса понять суть дела социалистические критики, которые критиковали капитализм с позиций «труда вообще», исходя из понятия «труда вообще», а не из анализа противоречий внутри данной капиталистической формы труда.

Поскольку капитализм рассматривается ими с самого начала как нечто не соответствующее природе «труда вообще», как нечто изначально принципиально враждебное ей, а не как исторически неизбежная форма труда, такой способ критики неизбежно приводит к реакционному представлению о том, что условия труда при феодализме были лучше, что капитализм есть регресс и только регресс. На место абстракции «труда вообще», труда как такового, при этом способе осмысления неизбежно, помимо воли теоретика в качестве критерия критики капитализма подсовывается идеализованное представление о вполне определенной исторической форме труда и именно той самой, которую капитализм разрушает, — средневеково-феодальной форме труда самостоятельного ремесленника. И отсюда — и рецепты спасения «прав труда» от посягательств капитализма – модернизированная цеховая регламентация и тому подобные панацеи, к которым сводятся так или иначе все программы сисмондистского, прудонистского и тому подобного толка.

Следовательно, у Маркса понимание, «понятие» труда, точно так же как и все понятия, категории капитала, есть не понятие, отвлеченное от всей истории в целом, не абстракция, изолирующаяся от всякой исторической специфики, но научная категория, выражающая одну из сторон противоречия вполне определенной капиталистической формы труда.

Здесь, в этом смысле и в этом контексте «труд вообще», труд, проанализированный в тех его простых моментах, которые независимы от какой-либо определенной исторической его формы, выступает как научная абстракция, как момент конкретного понимания существующего, а не как понятие, которое добывается до исследования этого существующего, а затем прикладывается к этому существующему в качестве априорной мерки, чтобы посмотреть, — «соответствует» действительность этому понятию или нет.

Это и есть один из самых характерных случаев того, как Маркс выявляет объективный смысл тех категорий, которые «в силу своей абстрактности» кажутся применимыми к любой эпохе, а на деле имеют полное значение лишь для вполне определенных условий, лишь внутри их и являются объективно истинными научными категориями лишь в контексте анализа этих условий.

«Вообще наиболее всеобщие абстракции возникают только в условиях богатого конкретного развития, где одно и то же свойство обще многим или всем элементам. Тогда оно перестает быть мыслимым только в особой форме» 32, – так формулирует Маркс свое диалектико-материалистическое понимание проблемы «всеобщего», как логической формы, в которой мышление отражает, ухватывает «конкретное», особенное, специфическое.

Это решение прямо противоположно не только гегелевскому ее решению, изображающему «особенное» в качестве продукта саморазличающегося «понятия», но и тому решению, которое давал домарксистский, метафизический материализм, понимающий «всеобщее» как продукт отвлечения от различий, составляющих специфичность каждого «особенного».

«Всеобщее» понимается Марксом как отражение в формах логического мышления необходимых, неразрывных с фактом существования исследуемого предмета, сторон, связей, отношений, коротко говоря — закона существования, развития предмета.

«Всеобщее» в этом понимании не только может, но и должно отражать в себе не только торжество, но и различие, развивающееся в противоположность и противоречие.

Ярчайшим примером научной категории, развитой на основе этого понимания «всеобщего», является «товар», «стоимость». Проблему познания «всеобщего» закона Маркс ставит и решает на основе понимания тесной органической связи логического познания с развитием целесообразной деятельности общественного человека, с развитием практики.

Основную причину того факта, что лишь в анализе капитализма логическое мышление постигает «труд» как всеобщую основу всех остальных форм общественного развития, Маркс видит в том, что лишь здесь, на высшей фазе исторического развития, сама общественная деятельность, труд, превращается в средство создания богатства вообще. Иными словами, лишь здесь «богатство вообще», т.е. высота развития производительных способностей человеческого рода, превращается в подлинную цель и самоцель деятельности.

«Вместе с абстрактной всеобщностью деятельности, создающей богатство, – говорит Маркс, — выступает также всеобщность предмета, определенного как богатство, это — продукт вообще или опять-таки труд вообще, но уже как прошедший, овеществленный труд» 33.

Этим Маркс опрокидывает идеалистическую концепцию относительно связи целесообразной активной деятельности человека в мире с теоретическим познанием этого мира.

Немецкий идеализм эту связь отметил и мистифицировал в виде учения о взаимообусловленности «сознания» и «самосознания», т.е. теоретического понимания с целесообразно направленной волей действующего субъекта. Верно подметив тот факт, что глубина теоретического познания предмета зависит от той цели, которую преследует в этом предмете человек, немецкий идеализм, и в особенности Гегель, идеалистически извратили этот факт.

«Предмет», «объект» в гносеологии Гегеля выступает как «средство», с помощью которого логический дух выполняет свои, в чисто логической стихии рожденные «цели». Постольку, поскольку предмет оказывается средством, соответствующим цели, поставленной духом, он оказывается тем самым и «опредмеченным самосознанием».

Те «цели», по отношению к которым «предмет» является лишь «средством», полагает из себя «самосознание». А последнее ограничено в своей деятельности лишь имманентно-логической закономерностью, выявляющейся в деятельности самосознания в качестве «субстанциального» содержания этого самосознания.

«Предмет» в итоге оказывается продуктом целесообразно направленной воли, продуктом «самосознания», а это последнее есть лишь обнаружение, активное проявление логического закона, изнутри ограничивающего произвол самосознания. Именно этим путем Гегель и приходит к панлогизму.

Старый материализм потому и не мог справиться с этой концепцией, а следовательно, и с проблемой «активности» сознания, что крайне узко понимал проблему целей человеческой деятельности. Эта проблема ставилась им лишь как проблема узкопрактической «полезности» предмета для человека, понимаемого антропологически, и никак не связывалась с проблемой «теоретического познания предмета», т.е. познания предмета таким, каков он есть «сам по себе», вне всякого отношения полезности для человека.

Маркс, впервые поняв «цели» человека как ту субъективную форму, в которой отражаются, выражаются объективные, материальные, не зависящие ни от воли, ни от сознания потребности общественного развития, впервые в истории материализма решил и проблему активности сознания, проявляющейся и в процессе теоретического познания.

Предмет, существующий вне и независимо от человека, а тем более от сознания и воли этого человека, действительно становится предметом познания лишь постольку, поскольку он тем или иным образом превращается человеком в «средство» выполнения целей деятельности, поскольку он тем или иным образом вовлекается в сферу активной целесообразной деятельности общественного человека, в сферу практики, принимаемой не узкопрагматически, а как вся совокупность чувственно-материальных связей человека с миром.

Звездное небо сделалось предметом теоретического познания лишь тогда, и именно тогда, когда оно стало играть для человека роль средства ориентации во времени и пространстве, — тогда, когда по движению звезд человек стал определять время суток и года, а также свое местоположение на земной поверхности. А это стало необходимостью для человека в результате развития его производительной силы.

Поняв труд, общественное производство материальной жизни общества в качестве единственного источника развития всех способностей человека, в качестве единственной движущей силы теоретического познания в том числе, Маркс тем самым решил и проблему «активности» сознания, мистифицированно поставленную немецкими идеалистами как проблема «самосознания».

Для познания объективный, вне и независимо от человека существующий предмет действительно выступает лишь тогда, когда он превращен деятельностью общественного человека в средство выполнения человеческих целей, лишь тогда, когда он тем или иным образом вовлечен в сферу практики, в сферу целесообразной деятельности — сознательно или бессознательно. С другой стороны, объективный, вне и независимо от сознания и воли человека существующий предмет лишь тогда оказывается способен играть роль «средства», когда человек поступает с ним в соответствии с его собственной, правильно познанной объективной природой.

Этим Маркс окончательно разбивает гегелевскую мистификацию относительно взаимообусловленности «сознания» и «самосознания», теоретического представления о предмете и целесообразно практического «использования» этого предмета человеком.

Внутренние, объективные закономерности существования и развития предмета с точки зрения диалектико-материалистической гносеологии Маркса и есть то самое «объективное, субстанциальное» содержание, которое ограничивает извне «субъективный» произвол человеческой деятельности, которое «определяет» развитие сознания как со стороны целей, так и со стороны средств его активной деятельности в природе, в мире.

И вместе с этим практика понимается как специфический процесс развития. Законы развития практики, «субъективной» деятельности общественного человека не есть нечто (изначально) абсолютно, без остатка тождественное законам существования тех предметов, которые вовлечены в русло развития практики, превращены в орудия, в средства целесообразной материально-практической деятельности.

Чем ниже ступень развития производства, труда, целесообразной деятельности человека, тем меньше объективных предметов, качеств, сторон, свойств этих предметов являются «средствами» деятельности общественного человека, тем поверхностнее материально-практическое взаимодействие человека с предметом — соответственно этому тем поверхностней и представления человека о предмете.

Чем выше развивается процесс общественно-материального производства, тем больше и больше предметов, свойств, сторон, качеств, отношений предметов становится «средствами» выполнения человеческих целей, средствами деятельного удовлетворения человеческих потребностей. Соответственно этому все менее односторонними, все менее абстрактными становятся и теоретические представления человека о мире.

Чем глубже в процессе своей деятельности изменяет предмет человек, тем глубже он вынужден и познавать его. Иначе он не сможет добиться практического успеха. Предмет откажется служить «средством» выполнения человеческой субъективной цели, если человек будет поступать с ним не в соответствии, а вопреки его объективной, не зависящей от воли и сознания, от цели и потребности человека природе. И, наоборот, если предмет удалось превратить в средство выполнения субъективно человеческой цели, если он послушно служит человеку в качестве «средства» — это является объективным критерием истинности тех «теоретических» представлений, на основе которых человек «исправляет» предмет.

На этой основе Марксом решается проблема «активности» сознания во всех его формах, в том числе и активности логического мышления.

Гегель, рассматривая процесс восхождения от абстрактного к конкретному, приводит как пример такого движения мысли геометрию. Эта наука, как известно, начинает с рассмотрения линейных и плоскостных характеристик объективно-трехмерного пространства и лишь затем переходит от этого абстрактного, одностороннего понимания к более конкретному научному пониманию объективных свойств пространства — к стереометрии, где пространство предстает определенным уже трехмерно.

В каком смысле здесь «логический» порядок последовательности соответствует исторической последовательности появления происхождения сторон предмета?

Для метафизического материализма этот вопрос совершенно неразрешим. Если рассматривать предмет, в данном случае объективные свойства пространства, в его метафизической оторванности от человека, только «как объект», приходится констатировать, что в случае с геометрией процессу восхождения от абстрактного к конкретному в предмете невозможно найти «исторического» аналога. Ведь нелепостью было бы представление того сорта, что и в предмете двухмерные свойства пространства исторически развились раньше, чем трехмерные.

Пространство всегда и везде трехмерно, стереометрично с самого начала, если позволительно говорить здесь о «начале». Для человека же, для геометра более «простыми» являются двухмерные свойства пространства, а трехмерное пространство выступает в логическом познании как «сложный» продукт.

Объективно «простым» является именно трехмерное пространство, никак не двухмерное. Логическое же мышление геометра отражает этот простой факт не как «простой», а как «сложный». Объем отражается в логическом мышлении как продукт движения плоскости, плоскость — линии, линия — как результат движения, «развития» точки...

Подобные факты и истолковываются идеалистами всех мастей в пользу того представления, что «конкретное» в мышлении, конкретное понимание развивается по законам, не имеющим абсолютно ничего общего с законами существования самих вещей.

В случае с геометрией — эту проблему заострил еще Лейбниц — метафизический материализм не в состоянии отстоять ту идею, что «порядок и связь идей — то же, что и порядок и связь вещей».

В данном случае отстаивать этот взгляд равнозначно отходу от материализма. Это значило бы признать, что «порядок» (если не связь) вещей тождествен чисто духовному процессу, — это значило бы признать, что объективные пространственные свойства предметов есть продукт движения «точки», лишенной всех трехмерных свойств, лишенной свойства «протяженности», т.е. — нематериальной сущности, так как протяженность и материальность — для метафизического, механистического материализма понятия совершенно тождественные...

В данном случае и материализм вынужден был становиться на ту точку зрения, что порядок последовательности идей, порядок восхождения от абстрактного к конкретному есть не более как чисто субъективный прием логического мышления, духа, и что этот порядок, необходимость этого порядка не могут быть выведены ниоткуда, кроме как из природы самого духа, самого логического мышления; «порядок» идей оказывался опять выражением лишь чисто духовной необходимости.

Гегель противопоставляет метафизическому материализму и софистически истолковывает еще более сложные факты того же самого сорта, факты, которые показывают совершенную невозможность установить в метафизически понимаемом предмете объективный аналог порядку последовательности движения идей, порядку логического процесса восхождения от абстрактного к конкретному.

Заслуга окончательного решения проблемы отношения «порядка идей» к «порядку вещей», логической последовательности восхождения от абстрактного к конкретному — к реальной исторической последовательности развития от простого к сложному, логического к историческому принадлежит в истории материализма всецело и исключительно Марксу.

Предмет, объект гносеологией марксизма берется не в его метафизической оторванности от человека с его активной деятельностью, но, как выражается в тезисах о Фейербахе Маркс, «как чувственно-человеческая деятельность, практика... субъективно». Это значит прежде всего, что объективные свойства, качества, связи, отношения, закономерности предметов природы делаются предметом познания в той мере и постольку, поскольку чувственно-практическая деятельность человека превращает их в средства, в орудия, в условия выполнения человеческих целей, поскольку они, сознательно или бессознательно, вольно или невольно, превращаются человеческой деятельностью в условия развития этой деятельности.

На этой основе, на основе понимания целесообразной материально-практической деятельности как ближайшей основы познания, Маркс и смог решить все те вопросы, которые для гносеологии метафизического материализма оказались абсолютно неразрешимыми, все те вопросы, на диалектической природе которых спекулировал идеализм.

В частности, проблема отношения «порядка вещей» к «порядку идей», проблема отношения последовательности логического процесса к последовательности реального исторического развития предмета была решена Марксом на основе, во-первых, понимания предметного мира как развивающегося вне всякой зависимости от человека и человечества и, во-вторых, на основе того понимания, что чувственно-практическая деятельность человека своим специфическим развитием обусловливает те пределы, в которых перед познанием проявляются объективные процессы развития.

Если геометрия развила раньше всего логическое понимание двухмерных пространственных отношений, планиметрию, то это вполне объясняется тем, что исторически геометрия была связана с земледелием, с необходимостью производить точные измерения на земной поверхности, на плоскости. Стереометрия же связана с усложнением форм деятельности человека, с необходимостью совершать точные расчеты при планировании производства, трудовых операций. В частности, геометрические изыскания стимулировались развитием строительного дела, архитектурой.

Более сложные производственные операции и связанные с ними задачи планирования деятельности побуждали человека отказываться от абстрактно-двухмерного представления о пространстве, показывали недостаточность этого представления.

В данном случае последовательность логического развития разделов геометрии повторяет, воспроизводит не историю самих пространственных отношений, а историю овладения пространством человеком, как субъектом целесообразной материальной деятельности, как субъектом трудового процесса.

Тот факт, что планиметрия и исторически и логически является более «простым», более абстрактным разделом геометрии, нежели стереометрия, а тем более чем геометрия Римана-Лобачевского, нельзя объяснить из свойств самого пространства, взятого в его метафизической оторванности от человека.

Но столь же ненужным делается и идеалистическое по существу объяснение этого факта тем, что «духу, мышлению» легче-де сначала познать два измерения, чем три...

Двухмерные свойства пространства только потому выступают для логического мышления, как «более простые», что они раньше сделаны человеком условием, средством человеческой, т.е. трудовой, целесообразно планируемой деятельности, нежели трехмерные.

«Более простыми» двухмерные отношения являются только для логического мышления, и именно потому, что оно развивается на основе целесообразно направленной деятельности. Для чувственного созерцания простыми, непосредственно данными являются трехмерные свойства предметов. Перейти от чувственного представления о пространстве к логическому представлению — от трехмерного к двухмерному — сознание человека может лишь в результате значительных усилий. Это показывает и психология.

Двухмерное, геометрическое представление формируется лишь там, где человек переходит от чувственно-инстинктивных форм поведения в пространстве к целенаправленно практическому действованию с предметами, к элементарным трудовым операциям. В объективной реальности и в чувственном созерцании трехмерные свойства пространства есть «простое», непосредственно данное. В сфере же целесообразно направленной, трудовой деятельности, в сфере собственно человеческой деятельности, трехмерные свойства предстают как более сложные, как «производные» от двухмерных. Такими они становятся и для логического мышления, формирующегося в процессе целесообразной деятельности, в процессе труда.

Именно понимание практики, целесообразной материально-практической деятельности в качестве ближайшей основы познания и дало Марксу в руки ключ к окончательному решению вопроса о соотношении логического и исторического. На этой основе и была окончательно разгромлена идеалистическая концепция Гегеля.

Если для Гегеля единство логического и исторического есть единство, изначально положенное в лоне абсолютного духа, если эта мистификация совершается тем путем, что результаты развития логического познания выдаются им за целевую причину, за телеологическое первоначально познания, деятельности и самого мироздания, то решение вопроса Марксом слагается из следующих основных моментов:

1) Совпадение логического и исторического есть прежде всего результат, итог развития противоречий познания, есть совпадение не метафизически заданное, застывшее, а диалектически противоречивое.

2) Решение вопроса Марксом предполагает, что развитие самого предмета, происходящее вне и независимо от познания, есть та объективная модель, по которой должен равняться логический процесс, к соответствию с которой он приходит в итоге.

3) Развитие логического процесса находится в зависимости не только от развития предмета, но и от развития практики, как процесса, столь же не зависящего от воли и сознания, сколь и развитие самого предмета.

На этой основе Маркс и приходит к тому выводу, что логический процесс лишь в своих результатах является сокращенным воспроизведением реального исторического развития рассматриваемого предмета, выявленного в его всеобщих, необходимых, из внутренней природы исследуемого предмета вытекающих закономерностях.

Логическое в свете этого понимания предстает как то же самое историческое, но понятое в его внутренних, всеобщих и необходимых моментах, в тех его очертаниях, которые не зависят от внешних обстоятельств, внутри которых и в противоположность которым совершается исследуемый процесс.

Логическое развитие должно строиться на учете того факта, что объективные внутренние закономерности развития предмета не выявляются на поверхности исторического процесса, непосредственно открытой созерцанию. Та последовательность во времени, в которой появляются в истории отдельные стороны исследуемого целого, та последовательность, которая представляется на первый взгляд «естественной, соответствующей последовательности исторического развития» 34, оказывается, как показывает Маркс, не только не совпадающей с внутренней объективной закономерностью развития данного целого, данного предмета, но и прямо противоположна ей.

Внутренний, всеобщий и необходимый закон развития, истории предмета вскрывается лишь научным, логическим анализом и, очищенный этим анализом от случайностей как объективного порядка, так и от случайностей в ходе рассмотрения, в порядке исследования, выражается логическим процессом.

В известных же пределах — как в случае с геометрией — логическое развитие вообще не может быть показано в качестве аналога историческому развитию самого предмета, а является логическим аналогом истории материально-практического изменения этого предмета общественным человеком, субъектом трудового процесса.

Таково в общих чертах решение проблемы логического и исторического, разработанное Марксом в его гениальной работе «Введение к критике политической экономии».

---

1 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, XII, ч. 1, с. 176.
2 Там же, с. 44.
3 Там же.
4 Там же.
5 MEGA, 1-te Abt., B. III, S. 82.
6 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. IV, с. 36.
7 Там же.
8 MEGA, 1-te Abt., В. III, SS. 91-92.
9 Ibid., S. 82.
10 Marx K. Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie. Rohentwurf. Moscau, 1939, S. 364.
11 Ibid., S. 189.
12 См. главу «Ursprünglishe Akkumulation» (Ibid., SS. 363-364).
13 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. XII, ч. 1, с. 195.
14 Marx K. Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie, S. 189.
15 Ibid., SS. 364-365.
16 Ibid., S. 182.
17 Ibid., S. 163.
18 Архив К. Маркса и Ф. Энгельса, II (VII), с. 79.
19 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. XII, ч. 1, с. 198.
20 Там же, с. 193.
21 Marx K. Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie, S. 170.
22 Ibid., S. 69.
23 См.: Маркс К. Капитал, т. 1, с. 19. «...Я открыто заявил себя учеником этого великого мыслителя [Гегеля. — Э.И.] и в главе о теории стоимости местами открыто кокетничал характерной для Гегеля манерой изложения».
24 Сталин И.В. Экономические проблемы социализма в СССР, с. 52.
25 Энгельс Ф. Анти-Дюринг, 1945, с. 267.
26 Marx K. Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie, S. 505.
27 Ibid.
28 Маркс К. Теория прибавочной стоимости, т. 1, с. 260.
29 Marx K. Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie. Moscau, 1939-41.
30 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. XII, ч. 1, с. 199.
31 Там же.
32 Там же, с. 194.
33 Там же.
34 Там же, с. 198.