Введение
Задача создания Логики (с большой буквы), то есть систематически развернутого изложения диалектики, понимаемой как логика и теория познания современного материализма, завещанная нам Владимиром Ильичем Лениным, до сих пор остается не решенной. Мы, советские философы, по сей день не можем предложить читателю фундаментальный труд, который мог бы с полным правом носить имя «Логика» в разъясненном выше смысле этого слова.
Потребность в создании такого труда растет, — так или иначе она сознается в настоящее время очень многими, и не только философами. Тем не менее эта более или менее ясно осознанная потребность остается неудовлетворенной, и потому давит на профессионально-философское сознание все сильней и сильней, побуждая находить хотя бы временные, хотя бы несовершенные выходы из положения. Но то, что получалось тут до сих пор, никого, по-видимому, удовлетворить еще не может.
Правда, за последние десять-пятнадцать лет написано и даже издано довольно значительное число работ, посвященных отдельным разделам, отдельным составным частям того целого, о котором мы все мечтаем; их вполне можно рассматривать как параграфы и даже главы будущей «Логики», как более или менее готовые блоки строящегося здания; разумеется, чисто механически их в «одно» связать нельзя – их подгонка и пригонка друг к другу сразу же обнаружила бы, что изготовлены эти «составные части» в разных и еще плохо согласованных между собой цехах философского производства и потому одна с другой «стыкуются» с трудом. Это обстоятельство достаточно очевидно, чтобы [1] подробно его доказывать. И если бы мы попытались построить здание Большой Логики из готовых кирпичей и блоков, то здание наверняка выросло кособокое, неустойчивое, и с массой зияющих щелей и дыр между главами, параграфами, между отдельными категориями.
Тем не менее другого строительного материала у нас нет, и возводить постройку нам придется из тех недостаточно обтесанных глыб, которые во множестве рассыпаны на строительной площадке, обтесывая и пришлифовывая их друг к другу уже по ходу самого дела, по мере возведения здания. Другого выхода нет, ибо нет среди нас синтезирующего ума масштаба Гегеля или Маркса, который рискнул бы взяться за эту грандиозную работу в одиночку. Но даже если бы такой ум по счастью и появился бы, то даже и он вынужден был бы потратить на ее выполнение всю свою жизнь, то есть долгие и многие годы. Но темпы XX века такой роскоши не допускают. Время торопит, а мы уже и так запоздали, пожалуй, на целые десятилетия.
Кого бы или что бы в этом запоздании ни винить, а искупать вину придется все-таки нам. А сделать это можно только одним способом — трудом коллектива, все сотрудники которого были бы согласны относительно самых главных, самых решающих контуров плана общей работы, общего планирующего итога, — систематического изложения диалектики как логики и теории познания. В таком коллективе можно надеяться на преодоление частных разногласий, расхождений в деталях и подробностях, которые, несомненно, будут возникать по ходу дела даже в самом дружном коллективе.
Поэтому ясно, что за дело стоит браться, с надеждой на успех, лишь добровольно сложившемуся содружеству авторов, объединенных прежде всего только одним — согласием в принципиальных, исходных установках на работу, общим пониманием контуров того продукта, [2] который должен получиться в итоге, в результате всех стараний. Тогда и можно надеяться, что работа пойдет вперед так, как того требует диалектика — путем постепенного наращивания новых и новых этажей над прочно заложенным фундаментом, путем «саморазличения» ясно сформулированных начал, путем конкретизации исходных теоретических принципов, в начале пути, естественно, «абстрактных».
Эту, и только эту задачу и ставит перед собою предлагаемая диссертация, – осветить, насколько хватит у нас сил, те исходные принципы, вокруг которых можно было бы надеяться собрать более или менее дружный и работоспособный коллектив. Но даже и в отношении полноты принципов придется сделать оговорку. Собственно говоря, здесь хотелось бы конкретно развернуть лишь один, хотя и самый, на наш взгляд, важный. Если сформулировать его кратко, как положение-высказывание, то этот принцип вряд ли вызовет у кого-нибудь возражения, — и именно потому, что он кажется на первый взгляд слишком очевидным.
А именно, — мы полагаем, что марксистско-ленинский вариант «Науки логики» должен действительно, не на словах, а на деле, превосходить лучшие образцы домарксистской мысли в этой области, — как по степени ясности понимания задачи, стоящей перед Логикой вообще, так и по качеству (по глубине и строгости) выполнения этой задачи.
В такой форме это звучит, однако, как банальность, и, даже хуже того, как пустозвонная декларация. Кто станет с ней спорить?
Все мы так привыкли к фразам вроде «марксизм есть вершина мировой философской мысли», или «марксизм преодолел ограниченность как Гегеля, так и Фейербаха», — что они перестали уже производить на кого-либо впечатление. Ибо не всегда мы умеем оплатить бумажный вексель звонкой монетой. Еще хуже, когда такие оценки — [3] безусловно справедливые по отношению к марксизму в целом, как всемирно-историческому явлению, — автоматически начинают относить к работам отдельных авторов, выступающих от имени марксизма-ленинизма. Каждый такой автор всегда охотно относит их к себе и очень неохотно по отношению к своим оппонентам. Понять этот феномен нетрудно: каждый из нас искренне льстит себя надеждой, что в области философской теории он — стопроцентный марксист-ленинец. Поэтому в том случае, если мой сосед понимает какой-то вопрос по-другому, я всегда стараюсь доказать, что он — не марксист, или по крайней мере не стопроцентный. Этой болезнью каждый из нас переболел в более или менее острой форме и с более или менее тяжелыми последствиями как для себя, так и для других... Теперь, правда, эта болезнь самомнения несколько утратила свою силу, вирус ее ослаб и уже не вызывает эпидемии социального масштаба. Но отдельные случаи все еще наблюдаются.
К чему я говорю все это? А вот к чему. Стоит хотя бы чуть конкретизировать сформулированную выше абсолютную истину, согласно которой Логика марксизма-ленинизма представляет собою высшую историческую ступень в развитии Логики как науки вообще, – как абсолютное согласие сразу же кончается, и начинается яростная полемика между разными толкованиями этого — одного и того же — положения. Сразу же возникает вопрос: а где предшествующая вершина, задающая нам масштаб? Тут сразу же начинается спор.
Но мы именно и хотим конкретизировать эту истину, чтобы она перестала быть абстрактно-общей декларацией и превратилась в конкретно-всеобщий принцип подхода к вопросу, подхода к работе, задать масштаб.
Как это сделать? Можно сформулировать тезис, а затем начать его доказывать, обосновывать, подводить под него исторические или теоретические основания. Этот путь нам не кажется лучшим в сложившейся ситуации. Ведь против нас можно легко выставить другой тезис, и тоже [4] приняться за подведение под него основания. Основания ведь при достаточной лингвистической ловкости можно подвести буквально под любой тезис, — и вопрос: какой именно тезис предпочесть, чтобы его задним числом доказывать? — будет по-прежнему решаться более или менее произвольно. В итоге всегда останется ощущение предвзятости позиции, и она в лучшем случае будет принята как одна из многих возможных точек зрения на предмет. А истина все-таки, как ни крутись, одна...
В данной диссертации мы и решили испробовать свои силы на другом пути.
В философии, как с легкой грустью заметил еще Гегель в своей «Феноменологии духа», чаще, чем в какой-либо другой науке, «впадают в иллюзию, будто в цели и в конечных результатах выражается сама суть дела, и даже в совершенной ее сущности, рядом с чем выполнение, собственно говоря, несущественно» 1.
Сказано очень точно. Пока диалектику (диалектическую логику) рассматривают как простое орудие доказательства заранее принятого тезиса — безразлично, выставлен ли он сначала, как того требовали правила средневековых диспутов, или разоблачается лишь в конце рассуждения, чтобы создать иллюзию непредвзятости (дескать, вот что получилось, хотя мы этого и не предполагали), — диалектика так и остается чем-то «несущественным». Превращенная в простое орудие доказательства наперед принятого (или заданного) тезиса, диалектика уже не есть диалектика, а только софистика, похожая внешне на диалектику, как одна капля воды на другую, но – пустая внутри по существу.
И если верно, что не в «голых результатах» как таковых, и не в «тенденции» движения мысли как таковой обретает свою жизнь подлинная диалектическая Логика, а только в форме «результата вместе со своим становлением» 2, то и в ходе изложения диалектики как Логики следует с этой истиной тоже посчитаться.
Конечно, не стоит притворяться и делать вид, будто мы совсем никакой цели, определяющей с самого начала способ и характер наших действий по ходу анализа проблемы, перед собой не ставим и пускаемся в плавание наобум, — куда выплывем, туда и выплывем. Такое бездумное и бесцельное странствование диалектике тоже противопоказано. Диалектика [5] — это ритм саморазвития, саморазличения, прослеживаемого в предмете. И поэтому сказать ясно, что это за «предмет», в котором мы хотим обнаружить его внутренне-необходимое членение, мы уже во всяком случае обязаны наперед.
В общем и целом это — мышление, и диалектическая Логика имеет своей целью развернуть его научное изображение в тех необходимых моментах и притом в той их необходимой последовательности, которые нисколько не зависят ни от воли нашей, ни от сознания. Другими словами, Логика обязана показать, как развивается мышление, если оно научно, если оно отражает, то есть воспроизводит в понятиях вне и независимо от сознания и воли существующий предмет, то есть создает его духовную репродукцию, реконструирует его саморазвитие, [для того, чтобы] воссоздать [его] потом и на деле — в эксперименте, в практике.
Логика и есть теоретическое изображение такого мышления. Из сказанного ясно, что «мышление» мы понимаем вовсе не как «чистую деятельность», осуществляемую «чистым духом», не как «[actus purus]», а как идеальный компонент и дериват реальной деятельности общественного человека, преобразующего своим трудом и внешнюю природу, и самого себя, создающего всегда новый мир.
Диалектическая Логика есть поэтому не только всеобщая схема этой творчески преобразующей природу субъективной деятельности, но, одновременно, и всеобщая схема изменения любого естественно-природного и социально-исторического материала, в котором эта деятельность выполняется, и с объективными требованиями которого она всегда связана. В этом, на наш взгляд, только и может заключаться подлинный смысл ленинского положения о тождестве (не о «единстве» только, а именно о тождестве, о полном совпадении) диалектики, логики и теории познания современного научного, то есть материалистического, мировоззрения. Этот ленинский взгляд сохраняет в качестве одного из определений диалектики дефиницию, данную Ф. Энгельсом (диалектика есть наука о всеобщих формах и законах всякого развития, то есть о формах и законах, общих мышлению — с «бытием», то есть с природным и [6] социально-историческим развитием, а не о «специфически субъективных» законах и формах).
Мы думаем, что только так и можно соединить диалектику с материализмом и показать, что Логика, ставшая Диалектикой, является не только наукой «о мышлении», но и наукой о развитии всех вещей, как материальных, так и «духовных». Только так понимаемая, Логика и может быть истинной наукой о мышлении, материалистической наукой об отражении мира движения в движении понятий. Иначе она неизбежно превращается из науки о мышлении в чисто техническую дисциплину, в описание «операторики» действий с терминами языка и только, как это и случилось с логикой в руках неопозитивистов.
Разумеется, что и это наше общее понимание предмета и общих контуров Логики можно объявить принятым наперед, до доказательства, и на этом основании – отвергнуть.
Но нам все-таки кажется, что если мы всерьез хотим продолжать марксистско-ленинскую традицию в Логике, то это общее понимание не должно и не может вызывать сомнений. Поэтому мы будем исходить из него, как из общепринятого среди марксистов, понимая, разумеется, что далее его можно конкретизировать по-разному и в рамках марксистского взгляда. Но как все-таки вернее и точнее его конкретизировать?
Можно с помощью авторитетных цитат. Нам, однако, этого делать не хочется. Цитаты хороши только тогда, когда они подкрепляют своим весом взгляд, и без них достаточно убедительно развитый. И очень плохо, когда цитаты заменяют аргументы и доказательства.
Конкретизация выставленного выше общего определения Логики должна, очевидно, заключаться в раскрытии входящих в него понятий. Прежде всего это само понятие «мышления». Что под ним понимать? Тут опять чисто диалектическая трудность: полностью — конкретно — определить понятие и значит написать Логику, — ибо подлинное определение может быть дано не в «дефиниции», а только в «развертывании существа дела»; тут та же самая трудность, и ничуть не проще, чем с определением понятия «капитал»: его определяют только все три [7] тома «Капитала». Вырванная из текста «дефиниция», даже самая точная, свой научный смысл и значение утрачивает, и, будучи вставлена в другой контекст, будет означать совсем другое, хотя ни одного термина в ней изменено и не будет. В ином контексте термины наполнятся иным значением.
Ближайшим образом к понятию мышления примыкает и понятие самого «понятия». Дать «дефиницию» и тут легко, но в этом ли дело? Если мы — открыто примыкая к известной традиции в Логике, — под «понятием» склонны понимать не «знак», не «термин, определенный через другие термины», и не просто «отражение существенных признаков вещи» (ибо тут сразу же выступит на первый план смысл коварного слова «существенные»), а понимание сути дела, — то правильнее всего, как нам кажется, ограничиться в отношении дефиниций сказанным и приступить к рассмотрению «существа дела», — начав с абстрактных, простых и по возможности бесспорных для каждого определений, чтобы придти к «конкретному». В данном случае это «конкретное» — марксистско-ленинское понимание существа дела Логики, ее конкретно-развернутое «понятие».
Этим и определяется замысел и план работы.
По внешней форме это — историко-философское исследование. Но «исторические» коллизии, через которые осуществлялось «дело Логики», для нас не самоцель, а лишь тот фактический материал, сквозь который постепенно проступают четкие контуры «логики Дела», — те самые общие контуры диалектики как Логики, которые — разумеется, критически — скорректированные, материалистически переосмысленные — характеризуют и наше понимание этой науки, — то понимание, которое для человечества добыли Маркс, Энгельс и Ленин.
Факт остается фактом: Маркс и Энгельс разработали свое понимание Логики в ходе конструктивной критики Логики гегелевской, в ходе критического усвоения именно ее достижений. Факт остается фактом: Маркс и Энгельс весьма невысоко расценивали послегегелевскую эволюцию Логики на почве буржуазной культуры, усматривая в этой [8] эволюции прежде всего регрессивную линию, процесс теоретического «разложения» синтеза, достигнутого «Наукой логики».
Мы думаем, что это отношение было совершенно справедливым, что после Гегеля буржуазная культура уже не смогла породить ни одного гениального мастера в деле Большой Логики. В Гегеле ею был достигнут максимум, и развиваться далее Логика могла только при одном условии — сбросив, по выражению Маркса, «свою буржуазную шкуру». Начиная со второй половины XIX века, буржуазная цивилизация попросту не ставит перед Логикой больших и кардинальных задач развития своей теоретической культуры, — она ориентирует Логику на скрупулезное аналитическое копание в мелочах, в подробностях. В этом деле известные, хотя, и частные, успехи были ею достигнуты, и их отрицать нельзя. Но в Большой Логике эта культура попросту не испытывает уже потребности, — основные задачи развития теоретической культуры кажутся тут уже либо решенными, либо принципиально неразрешимыми. Поэтому после Гегеля буржуазная цивилизация могла породить Тренделенбурга, Буля, Д.С. Милля, могла вдохновить Маха, Рассела, Витгенштейна и Карнапа, — гиганта хотя бы равного Гегелю она уже взрастить не могла.
Большая Логика могла обрести новый пафос и новые силы только на пути разрыва ограничений, наложенных на мышление вообще условиями цивилизации, на пути критического преодоления тех роковых ограниченностей, которые атрибутивно свойственны всей буржуазной теоретической мысли, даже самым величайшим ее представителям, теоретикам масштаба Рикардо и Гегеля, не говоря уже о светилах второй и третьей величины.
Освобожденная от пут идеализма, Большая Логика послужила инструментом создания «Капитала». Это — тоже факт, что логика «Капитала» — это материалистически переосмысленная, критически переработанная гегелевская Логика. Этот факт можно удостоверить и авторитетными цитатами, но, надеемся, это излишне. [9]
Факт остается фактом: В.И. Ленин, будучи уже всемирно признанным лидером самой революционной и теоретически наиболее вооруженной партии земного шара, проводил недели, месяцы и годы в библиотеках Лондона, Парижа и Берна, критически штудируя гегелевскую диалектику, повторяя для себя лично (а тем самым и для партии) тот путь в Большой Логике, которым до него прошли Маркс и Энгельс. Завещая нам, философам страны социализма, задачу разработки Большой логики, В.И. Ленин прямо усматривал столбовую дорогу этой работы в «продолжении дела Гегеля и Маркса».
Это просто факты, бесспорные исторические факты, а факты не зазорно класть в фундамент теоретического рассуждения как предпосылки, не зазорно предпосылать «доказательству» того или иного тезиса.
И если мы ставим своей целью восстановить — как принято говорить теперь — «аутентичное» (марксистско-ленинскому) понимание Большой Логики, то с этими фактами надо посчитаться в первую очередь.
По нашему убеждению и сегодня не только самым коротким, но и, пожалуй, единственно верным и плодотворным путем к построению Большой Логики современного материализма остается тот же самый путь, которым шли Маркс с Энгельсом, а за ними — только Ленин.
Конечно, было бы весьма желательно, чтобы это «повторение пройденного пути» было не простым повторением, но повторением, учитывающим весь тот громадный исторический опыт, который проделала человеческая мысль и практика за последние десятилетия, протекшие со дня кончины В.И. Ленина. Надо только заметить, что учет этого «опыта» обязан включать в себя не только «успехи», но и неудачи, и поражения мыслящего человечества в борьбе с силами природы и с силами социальной реальности и косности. Если же заниматься только «обобщением успехов современного естествознания» и обобщением только «побед» на фронте борьбы за коммунизм, закрывая глаза на имевшие и тут и там место поражения, неудачи, промахи и неразумные увлечения, – то такой «учет» опыта последних пятидесяти лет вряд ли обогатит диалектику. Скорее он исказит тот ее остро-критический, революционизирующий мышление, характер, [10] который она имела у Маркса, у Энгельса и у Ленина. Обогатить ленинскую диалектику можно только на ленинском же пути, то есть на пути бесстрастного анализа драматических (а иногда и трагических) противоречий внутри современного развития науки и практики. В том числе и внутри мирового коммунистического движения, которое ныне, увы, не так едино, как нам всем того бы хотелось. Нужен, очень нужен остро критический анализ тех деформаций, которым подверглась философская диалектика в неквалифицированных, но очень претенциозных головах, плодившихся в нашей философии в условиях культа личности Сталина, а ныне задающих тон в Пекине Мао Цзэдуна. Без самого решительного размежевания с этой — китайской — версией диалектики идти вперед к победам нельзя.
Путь, о котором мы говорили выше, — умудренное историческим опытом «повторение пройденного», повторение дела Маркса, Энгельса и Ленина, — критически-материалистическое переосмысление достижений, которыми в области Большой Логики человечество обязано именно немецкой классический философии конца XVIII — начала XIX века — тому поразительному по своей скорости процессу духовного созревания, который отмечен именами Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля.
«Дело Логики» пережило здесь в кратчайшие исторические сроки невиданный со времен античности взлет, отмеченный и сам по себе столь напряженной внутренней диалектикой, что уже простое ознакомление с ним воспитывает диалектическую мысль до сих пор успешнее, чем чтение десятков учебников по диалектике.
Феномен тем более удивительный, что случился он на периферии тогдашнего мира, в экономически и политически захудалой провинции, находившейся не только географически, но и во всех других отношениях как раз посредине между передовыми странами Западной Европы и казарменно-крестьянской Россией... Но может быть, именно поэтому, будучи подлинным «средним термином» между крайностями современной ей цивилизации, будучи зажата в тиски между ними, немецкая нация и была обречена на роль самой теоретической нации в мире. Ничего [11] другого ей и не оставалось, как мыслить, — мыслить напряженно, упорно, систематически. Фихте открывает для Логики новые горизонты, подвергая острой критической атаке фундаментальные убеждения своего учителя, Канта, и сам в свою очередь получает возмездие от своего молодого последователя — Шеллинга. Внимательно наблюдая за этими драматическими столкновениями между теоретическими отцами и детьми, медленно, но верно, зреет интеллект молодого Гегеля. Тяжеловесный удар «Феноменологии духа» — и от системы Шеллинга, мнившего, что она унаследовала все завоевания кантовско-фихтевской Логики, остается лишь мрак «абсолютного тождества», в котором «все коровы серы», одно лишь «А = А». Разрушена личная дружба, дискредитирована гениальнейшая фантазия, но зато добыт для человечества принципиально-важный вывод: философия должна, наконец, стать Наукой, то есть Логикой с большой буквы, чтобы каждому индивиду с медицински-нормальным мозгом предоставить лестницу, по ступеням которой он мог бы подняться к вершинам теоретической культуры, в «небо истины», и чтобы любая другая наука стала «прикладной логикой», осознав с помощью Науки Логики свою собственную суть, формы и законы своего собственного движения вперед.
Логика и была понята здесь как теоретическое самосознание Науки, как сознательный отчет Науки перед самой собою в способе и характере, в средствах и цели своего движения вперед. Но самосознание это, остро понял Гегель, обязано быть остро-самокритичным, ибо мышление и критичность — это почти синонимы. Логика должна не просто воспроизвести в общей форме всю сумму иллюзий Науки о самой себе, не просто выразить то, что Наука сама о себе (в лице отдельных ученых, разумеется) думает, — а показать Науке, что она на самом деле собой представляет. А это можно сделать только в том случае, если на Науку бросить взгляд не только «изнутри», не только с точки зрения ее наличной логической структуры, но и «извне» – с точки зрения ее места и роли в развитии всей человеческой цивилизации, то есть с точки зрения Истории с большой буквы. [12]
Начав — в лице Канта — с довольно некритического воспроизведения наличного логического инструментария современного ей научного знания, философия – в лице Гегеля — закончила остро-критическим исследованием этого инструментария, и показала, как дважды два четыре, что «в себе» этот инструментарий давно является диалектическим, и отсутствие ясного самосознания (сознания этого объективного обстоятельства) очень и очень мешает Науке сим инструментарием пользоваться. Выявление той Логики, которую Наука давно имеет «в себе», но не сознает, не имеет «для себя», и стало той задачей, которую ясно поставил перед собой Гегель.
Этим и был открыт путь для Маркса, для «Критики политической экономии», для «Капитала», для критического понимания как действительности, так и наличного ее теоретического осознания (буржуазной политической экономии). И подлинным завершением немецкой классической философии конца XVIII — начала XIX века стал поэтому не Гегель, и не Фейербах, а именно Маркс.
С этой точки зрения и рассматривается в диссертации процесс эволюции логической мысли от Канта до Гегеля. В данном тексте мы оставляем «дело логики» на пороге того окончательного переворота в ее понятиях, который был произведен уже после смерти Гегеля, в 1842-1846 годах. Это — предмет особой большой работы, в качестве исторически-теоретического введения к которой просим и рассматривать данный текст. Это та самая работа, которую мы не рискуем начать в одиночку, – написание Большой Логики марксизма-ленинизма, то есть современного материалистического мировоззрения.
Может быть, оппоненты сделают нам упрек за то, что и Канта, и Фихте, и Гегеля, и даже Шеллинга мы старательно освещаем с «положительной стороны», со стороны тех действительных завоеваний, которыми они одарили человеческую культуру, и гораздо меньше говорим о тех негативных тенденциях, которые связаны у этих мыслителей с их идеалистической ограниченностью. Этот упрек мы заранее принимаем, и идем на риск совершенно сознательно. Указанных [13] великих мыслителей так долго и так неумеренно третировали за «идеализм», что позитивное, столь необходимое для современного естествознания содержание их логических воззрений, добытое ими несмотря на этот идеализм (но, отчасти, и благодаря ему) так и осталось в тени, осталось для естествоиспытателей книгой за семью печатями. Третируя Гегеля за его идеализм, мы сами, своими руками, отталкивали естествоиспытателей от настоящей философской диалектики, подталкивая их к чтению скорее Рассела и Карнапа, которые естествознанию льстили и старались быть «понятными». Надеемся, что эти времена позади, и наши старые ошибки в освещении гегелевской диалектики, так сильно способствовавшие проникновению логики неопозитивизма в современное научное мышление, будут постепенно исправлены. Ради этого и написана данная работа.
Нам вовсе не хочется изображать Канта и Гегеля умнее и лучше, чем они были на самом деле. Идеализм, заразивший их логические конструкции, — вещь и в самом деле очень и очень скверная. В конце концов именно идеализм привел Гегеля и его правоверных последователей к «некритическому позитивизму», к апологетической позиции по отношению к существующей социальной действительности, к верноподданническому поддакиванию прусской бюрократии, к нелепым надеждам на «разум» прусской монархии, к надеждам заставить ее служить на пользу гуманизму и прогрессу. Да, гегелевская Логика, при условии некритического ее усвоения, приводит мышление теоретика именно к подобного рода финалу — к более утонченной апологетике существующего. К более утонченной, и потому более коварной, чем примитивная апологетика. Все это так. И тем не менее, чтобы стать сильнее Гегеля в области Логики, мы должны видеть его в полный рост, не принижая его величия и силы, как это часто делалось недавно у нас, и как это делается до сих пор в маоцзэдуновском Китае.
Мы обязаны восстановить полностью ленинский взгляд на Гегеля, на его значение для воспитания подлинно диалектического мышления, очищенного от идеалистических благоглупостей. Без [14] восстановления ленинского взгляда на «Науку логики» нельзя выполнить и завещанную Лениным задачу, задачу создания Большой Логики современного материализма, задачу изложения диалектики, как логики и теории познания современной научной культуры.
Если мы где-то увлеклись и сделали Гегеля лучше и умнее, чем он на самом деле был, то оппоненты нас, безусловно, поправят. Нам кажется, однако, что эта ошибка простительнее, чем противоположная. Если я приписал где-то Гегелю взгляд, скорее свойственный нам, марксистам, чем ему самому, и тем «улучшил» его позицию, то от этого большой беды не произойдет. Был бы сам этот взгляд верным. А уж у кого именно мы этот взгляд усвоили, не так уж, в конце концов, и важно.
Гораздо хуже, когда Гегеля изображают примитивным глупцом, избавляя себя от труда спорить с ним по существу. Как правило, это чаще всего случается с авторами, которые от имени марксизма вещают обывательские банальности, смешные даже с гегелевской точки зрения. Так авторам только и выгодно превращать Гегеля в сплошного глупца-идеалиста. Мы же хотим видеть в нем прежде всего диалектика, которого нужно и можно читать прежде всего материалистически. Или хотя бы стараться. Только от такого чтения и может произойти действительная польза для марксизма, для его Логики.
А это значит — стараться вычитывать в трудных, подчас прямо косноязычных, гегелевских текстах верное описание действительных логических характеристик научного мышления. А идеалистический сор и сам тогда осыплется. Нам это кажется вернее.
Оппоненты заметят, может быть, что в тексте диссертации маловато ссылок на других авторов, писавших на те же сюжеты, и почти совсем нет прямой полемики с взглядами, которые опровергаются этим текстом про существу. Это тоже сделано совершенно сознательно. Научность, по нашему мнению, не измеряется количеством цитат и ссылок. Кроме того, позитивное изложение взгляда представляет собой, по нашему мнению, гораздо более эффективное опровержение взглядов противоположных, чем прямая полемика [15] с этими противоположными взглядами. Поэтому я и не стараюсь называть имен авторов, с коими не согласен. Не для того, чтобы не умножать числа потенциальных неофициальных оппонентов, а по той причине, что позитивное (хотя и критическое по существу) изложение сути дела мне больше по душе, чем удовольствие выискивать и обличать ошибки, сделанные другими. Мне кажется, что это лучше и для пользы дела. Разногласий по разбираемым вопросам у нас и так предостаточно, чтобы их еще умножать и обострять. Лучше позаботиться об объединении усилий. На марксистско-ленинской базе, разумеется. [16]
